Читаем без скачивания Город Анатоль - Бернгард Келлерман

IV

Баронесса Ипсиланти легко и быстро поднималась по ступеням «Траяна».

— Можно видеть господина Грегора?

— Простите, господин Грегор уехал в Берлин.

Она посмотрела на Ксавера с упреком, точно он был виноват в отъезде Жака.

— Когда же он вернется?

— К сожалению, неизвестно.

Госпожа Ипсиланти поспешно ушла; она даже не попрощалась, в таком она была дурном настроении. Она быстро прошла через рыночную площадь и свернула в переулок Ратуши. Ее шляпка с розочками съехала совсем на затылок, в таком она была возбуждении. Она вошла в земельный банк и, недолго думая, проникла в святая святых, где восседал директор Марморош.

— Ну, что вы на это скажете, господин Марморош?

Марморош водрузил пенсне на своем плоском носу; его толстое лицо было похоже на блин, словно его укатали паровым катком: губы, нос — все было расплющено. Чудо, что пенсне вообще как-то держалось.

— Ну что тут скажешь? Он мог бы получить от меня какую угодно сумму. Национальный капитал!..

— Что ж теперь делать?

— Вот именно, что ж теперь делать?

Этот Марморош идиот, это ясно! Госпожа Ипсиланти довольно бесцеремонно распрощалась с ним и опять побежала по переулку Ратуши, но уже в другом направлении, она решила зайти к Раулю.

— Что вы скажете теперь, доктор Грегор? — взволнованно воскликнула она, но, прежде чем Рауль успел произнести хоть одно слово, она быстро продолжала: — А я? Мне остается только волосы на себе рвать. Он хотел вести дело со мной. Предлагал мне двадцать — тридцать процентов. Он даже советовал мне купить Дубовый лес. Клянусь вам, это правда. А я, что я сделала? Я его высмеяла! Как глупо, а? Ведь можно было миллион заработать, даже больше, подумайте только! Скажите мне, когда он вернется, когда он опять будет здесь?

Но Рауль ничего не знал. Баронесса в волнении вскочила и поспешила дальше. Ну, этот Рауль Грегор тоже пороха не выдумает!

Лесоторговец Яскульский, громко стуча сапогами, входит в вестибюль «Траяна»:

— Грегор здесь?

— Господин Грегор уехал в Берлин.

Затем является Марморош. Он слегка откашливается, прежде чем спросить о Грегоре. Он всегда откашливается перед тем как открыть рот. Является Роткель. Приходит фабрикант Савош. Приходит даже Феликс Грегор, которого почти никогда не видят в городе. Приходят многие другие.

Все немедленно хотят поговорить с Грегором. Корошек смеется за своей стеклянной дверью. Вот так нашествие! И каждый думает, что он единственный! Ну, теперь весь город будет знать, что Грегор уехал.

Да, Жак уже не в «Траяне». Он покачивается на стальных рессорах курьерского поезда Вена — Берлин. Он лежит на полке спального вагона, в роскошном купе, торжественном, как часовня. Стук железных колес восхищает Жака. Быстрый ритм этих колес уносит его вперед, раскачивание поезда на поворотах доставляет ему наслаждение. Какими невероятными количествами энергии жонглируют люди в наше время, и он — один из них! Он теперь доказал свою принадлежность к современности. Колыбель из стали. Она позвякивает и летит вперед. Как чудесно лежать в этой колыбели молодому человеку, на долю которого выпал успех.

Ему еще чудится запах нефти, ее следы еще остались у него под ногтями и в волосах. Он до сих пор ощущает, как она течет по его рукам. Как забила эта струя! Точно вскрылась артерия земли. По колена в нефти ходили они все, когда отводили фонтан. Как-то они управляются там? Впрочем, там Майер, Майер, работавший на нефтяных источниках в Мексике и Калифорнии. Жак не спал уже две ночи. Он не может спать. Ему нужно бодрствовать, чтобы насладиться своим триумфом. Последние недели расшатали его нервы. Восемьдесят метров, девяносто… На сто десятом метре появились ясные следы нефти. Победа!? Нет! Пока еще нет. Наткнулись на слой гранита. Десять метров, двадцать метров, тридцать метров… Этот гранитный слой лежал у него на груди, давил его несколько недель. Нервы не выдержали, и тогда — этот «Парадиз», Барбара и ее девчонки. Он шутит, и никто не догадывается, что гранитный слой в тридцать метров толщины лежит на его груди! А из Берлина Альвенслебен ежедневно шлет телеграммы. Он не желает больше рисковать ни одним пфеннигом. И вот три дня назад они пробились через гранит и дошли до слоя глины. Там была нефть! Это произошло как раз тогда, когда Жак потерял уже всякую надежду.

Призрачные скопления огней пролетают мимо: вокзалы. Десятки тысяч человек стоят там снаружи и кричат: «Ура, ура, Грегор!» У каждого человека хоть раз в жизни бывает свой шанс. Нужно только не упустить его. Про Жака можно сказать все что угодно, но свой шанс он сумел ухватить. Кометы — красные, зеленые — летят мимо его окна. Да, это тот мир, к которому он принадлежит.

Вечером он будет в Берлине. Будет ужинать с Альвенслебенами — старшим и младшим. Потом, сославшись на усталость, уйдет и купит себе красивую женщину, с гладкой кожей, наманикюренную, завитую, выхоленную, с золотисто-рыжими крашеными волосами. Неплохо! Не сделать ли ему своей возлюбленной Соню? Тогда, пожалуй, можно было бы вытерпеть и жизнь в Анатоле. Стальные пружины мягко покачиваются. Какое наслаждение чувствовать себя молодым, счастливым и мчаться сквозь ночь в элегантном, нарядном спальном вагоне! Поезд испускает хриплый торжествующий крик и бросается в темноту.

Пассау! Утро, бежит телеграфист. «Жак Грегор, Жак Грегор!» Вот уже Европа выкрикивает его имя. Жак выпрыгивает на перрон и получает телеграмму от Майера. Он вскрывает ее и машет ею в воздухе, точно знаменем победы. В пижаме, размахивая телеграммой, он производит впечатление безумного.

V

Яскульский опять в «Траяне»:

— Еще не вернулся?

— Нет, еще не вернулся.

Яскульский — мужчина грузный, точно башня, верхушка которой поросла пожелтевшей травой. Ему шестьдесят, но он все еще силен как буйвол. В семь часов утра он надевает высокие сапоги и лишь в десять часов вечера снимает их. Весь день он занят делами, весь день на ногах. Он покупает, продает, торгуется, плутует. Даже после смерти он, наверно, попытается на кладбище продать кому-нибудь свой гроб. А если это не удастся, то, по крайней мере, обменяет его. В десять лет он торговал деревянными башмаками, лопатами и ложками, которые вырезали крестьяне в горах. Позднее он начал продавать дрова, а затем — строевой лес. Соблазнил дочь владельца одной лесопилки, чтобы прибрать к рукам его заведение, и за десять лет составил себе небольшое состояние. Теперь он спекулировал земельными участками в Анатоле, Комбезе и Станце. За несколько лет он сделался «великим Яскульским», которому принадлежала половина всей площади, занимаемой Анатолем. Сколько у него было денег, никто не знал.

— Вот вам и Грегор! — кричал он. — Он весь город поставил вверх ногами.

Хитрые глазки Яскульского беспокойно бегали по сторонам.

Да, Яскульский побывал «наверху». Он хотел сам все видеть. Однако этот длинный немец даже не пустил его в усадьбу. Все же он увидел буровую вышку, — она была совершенно черная, и с нее капала нефть. Корошек слушал Яскульского, не отрывая от него голубых глаз. Роткель, который забежал в «Траян» выпить чашку кофе, слушал, полузакрыв веки.

— А какая там вонь наверху, и рассказать невозможно, — продолжал Яскульский. — Весь лес пропах нефтью!

И нефть он тоже видел. Он не лжет, не сойти ему с этого места, если он соврал. Видел через дырку в заборе. Это был настоящий пруд, полнехонький черно-зеленой нефтью, и даже по дороге через лес текла нефть. За сараем тридцать крестьян сооружали земляные валы для нового резервуара.

— Да, кто мог бы подумать! — прохрипел Корошек. — И как все это вообще возможно? Разве он может видеть на полтораста метров сквозь землю?

Яскульский снисходительно засмеялся.

— У них теперь есть такие чувствительные инструменты.

Роткель кивнул. Его полузакрытые веки вздрогнули. Он был бледен, как всегда, с застывшим на лице испугом, точно ежеминутно ожидал, что его сейчас ударят. Его сын Мозес все это предвидел. Мозес всегда восторженно отзывался о Жаке Грегоре. А вид у это Жака был такой, точно он ни о чем не думал и только изо дня в день прогуливался с папироской во рту. Да, это совсем особого рода праздный гуляка!

— Жак Грегор — гений! — громко сказал Роткель.

Да, гений, никак не меньше. Вот там на улице лежит камешек. И тысячи людей ежедневно проходят мимо. Но затем является единственный, избранный. Он смотрит на камень. И что же, в конце концов, оказывается? Этот камень совсем не камень. Это — алмаз. Вот так было и с Жаком, именно так!

— Сын Христиана-Александра Грегора! Больше Корошек ничего не сказал.

Но Яскульский, у которого всегда было свое особое мнение, заявил, что этого нотариуса Христиана-Александра сильно переоценивали. Депутат он был, прямо скажем, никудышный. Если бы не он, Анатоль давно уже получил бы железную дорогу.

Роткель больше не слушал. Пусть они говорят, что хотят. Его черные глаза неподвижно смотрели в одну точку и приобрели какой-то стеклянный блеск. Кто мог предсказать, как изменится этот город при теперешних новых условиях за один, два или три года! Теперь все возможно! Роткель почувствовал, как у него дрогнуло сердце. Уже несколько дней он жил в лихорадочном возбуждении, не мог спать по ночам. Десять лет назад он побывал в Баку. Там была замужем его сестра. Он видел этот город, видел его торговые улицы, правительственные здания, квартал вилл и дворцов. Гигантский город, рожденный нефтью! Об этом городе он теперь непрестанно думал. Бессонными ночами он представлял себе, что вот Анатоль меняется, исчезает и на его месте вырастает новый город, с торговыми улицами, залитыми ярким светом, с новыми кварталами жилых домов, с трамваем, автомобилями. А на рыночной площади сияет огнями стеклянный семиэтажный дом с огненной вывеской: «Роткель и Винер». Глоток воды. Руки у него дрожали. Ни с кем, даже со своей женой и дочерьми, он не решался говорить об этих мечтах, которые завтра могут стать действительностью, кто знает? Нужно обдумать, как поступить. Хорошенько все продумать, а затем действовать! Сегодня еще все возможно. А завтра, может быть, будет уже поздно. Надо захватить ключевые позиции будущего города, прежде чем спохватятся другие. Завтра же он прикупит соседний дом. Завтра же начнет действовать. И пусть Мозес немедленно приезжает сюда. С ним можно поговорить: Мозес умеет молчать.