Читаем без скачивания Новеллы - Готфрид Келлер

Иобст проснулся первым и увидел, что в каморку, где он ночевал вот уже шесть лет, ласково светит весеннее солнце. Как ни убого было это помещение, теперь, когда ему предстояло с ним расстаться, да еще вследствие такой несправедливости, оно показалось ему сущим раем. Он обвел глазами стены, перебирая давно знакомые следы, оставленные многочисленными подмастерьями, прожившими здесь кто долгое, кто короткое время. Вот здесь один из них, имевший обыкновение тереться головой о стену, оставил темное пятно; вон там другой вбил гвоздь, чтобы вешать свою трубку, и красный шнурочек так и остался висеть. Какие это все были хорошие люди, как мирно уходили они отсюда, а вот эти, что лежат рядом с ним, ни за что не хотят уступить ему место. Затем он перевел глаза на участок стены подле самого его лица и стал рассматривать мелочи, которые рассматривал уже тысячи раз, когда поутру или вечером, но еще засветло, нежился в постели, наслаждаясь сознанием, что это удовольствие бесплатное. Там в штукатурке было попорченное место, напоминавшее ландшафт с городами и озерами, а кучка крупных песчинок казалась группой блаженных островков; дальше торчала длинная щетинка, выпавшая из кисти и застрявшая в голубой клеевой краске. Прошлой осенью Иобст нашел остаточек этой краски и, чтобы добро не пропало даром, покрасил ею четверть стены - то самое место, возле которого лежал в кровати; на большее не хватило материала. По ту сторону щетинки виднелось возвышеньице подобие крохотной горки, от которой на блаженные острова через щетинку падала нежная тень. Над этой горкой Иобст размышлял уже целую зиму: ему казалось, что прежде ее здесь не было. Когда же теперь он стал искать ее своим грустным сонным взглядом, он нашел вместо нее незакрашенное пятнышко. Но как же он изумился, увидя, что горка не только переместилась подальше, а шевелится, как бы собираясь проделать путь. Иобст подскочил, словно увидел некое чудо, и убедился, что перед ним не что иное, как клоп, которого он минувшей осенью нечаянно замазал краской, когда тот сидел на стене в полном оцепенении. Теперь же, согретый весенним теплом, клоп ожил и в эту минуту хлопотливо полз вверх по стене, показывая голубую спинку. Иобст растроганно и изумленно следил за ним глазами; пока клоп полз по голубому участку стены, его почти нельзя было отличить от нее; но когда он выбрался из окрашенного места и последние засохшие брызги краски остались позади, славная небесно-голубая букашка стала ясно выделяться на более темном фоне. Грустно опустился Иобст на подушку. В обычное время он мало придавал значения подобным вещам, но теперь это явление пробудило в нем мысль, что, пожалуй, ему тоже снова придется странствовать, и он решил, что ему дан знак свыше указание покориться неизбежному и осмотрительно снарядиться в путь.

Под влиянием этих более спокойных размышлений к нему вернулись его природная рассудительность и мудрость; тщательно все продумав, Иобст заключил: если он смиренно, покорно согласится подвергнуть себя тяжкому испытанию и при этом будет вести себя умно и с выдержкой, то, пожалуй, победит своих соперников. Тихонько встав с кровати, он принялся укладывать пожитки: прежде всего он вынул свое сокровище и положил его в самый низ старой дорожной котомки. Тут проснулись и его товарищи. Они очень удивились, увидя, как спокойно он укладывается, и еще больше поразились, когда он обратился к ним с миролюбивыми словами и пожелал им доброго утра. Однако он ни о чем не распространялся, а продолжал тихо и спокойно заниматься своим делом. И тотчас же, хотя они и не знали, что он замышляет, они заподозрили в его поведении военную хитрость и принялись во всем ему подражать, внимательно следя за тем, что он предпримет дальше. При этом, как ни странно, все трое совершенно открыто извлекли свои сбережения из-под каменных плит и, не считая, уложили в свои котомки; ибо им давно уже было известно, что каждый из них знает сокровенную тайну остальных, и по доброму старому обычаю они доверяли друг другу, когда дело касалось имущества. Каждый был убежден, что другие его не ограбят, да и вообще в спальнях подмастерьев, солдат и им подобных обычно не существует ни запоров, ни взаимного недоверия.

Таким образом, они, сами того не приметив, приготовились к уходу; хозяин выплатил им заработанные деньги и дал дорожные книжки, в которых вписаны были самые лучшие отзывы от города и от него самого, удостоверявшие их прекрасное поведение и отменные качества. Грустно стояли они перед дверью Цюз Бюнцлин; на них были длиннополые коричневые сюртуки, а поверх сюртуков ветхие, застиранные плащи; их шляпы, старые и достаточно потертые, были заботливо прикрыты клеенкой. У каждого из них к дорожной котомке была прикреплена маленькая тележка, чтобы в случае дальнего странствия везти на ней свою поклажу; однако на сей раз путники не предполагали воспользоваться тележками и поэтому тащили их за спиной. Иобст опирался на солидную камышовую трость, Фридолин - на ясеневую палку, ярко расцвеченную красными и черными полосами, а Дитрих - на причудливый посох, беспорядочно обвитый ветками. Теперь он почти что стыдился этой привлекавшей всеобщее внимание махины, которая сохранилась от первых лет его странствий, когда он был еще далеко не таким степенным и рассудительным, как сейчас.

Трех мужчин, с сосредоточенным видом стоявших на улице, обступили соседи; все желали им счастливого пути. Наконец в дверях торжественно появилась Цюз и величаво проследовала во главе подмастерьев за ворота. В их честь она облеклась в пышный наряд: на ней была большая шляпа с широкими желтыми лентами, розовое ситцевое платье со старомодными сборками и украшениями, черный бархатный шарф с томпаковой пряжкой и красные сафьяновые башмаки, отделанные бахромой. В руках она держала большой ридикюль зеленого шелка, наполненный сушеными грушами и сливами, и раскрытый зонтик, на котором красовалась большая лира из слоновой кости. Не забыла она также свой медальон с памяткой из белокурых волос и золотую булавку в виде незабудки, а на руках у нее были белые вязаные перчатки. Вид у нее во всем этом великолепии был приветливый и нежный, на лице играл легкий румянец, грудь, казалось, вздымалась выше, чем всегда, и соперниками, уходившими в дальний путь, овладела грусть; ибо все вокруг - чудесное весеннее солнце, освещавшее их исход из Зельдвилы, и нарядный убор Цюз - вносили в их смятенные чувства легкую примесь того, что обычно зовется любовью.

Когда они вышли за ворота, ласковая девица убедила своих обожателей положить котомки на тележки и тащить за собой, чтобы не утомлять себя понапрасну. Они так и сделали, и когда стали подыматься на гору, то казалось, будто небольшой отряд артиллерии взбирается вверх, чтобы расставить батарею.

Пройдя добрых полчаса, они сделали привал на прелестной горке у перекрестка и уселись в полукруг под липой, откуда открывался широкий вид на леса, озера и селения. Цюз открыла свой ридикюль и дала каждому по полной пригоршне груш и слив, чтобы освежиться, и они довольно долго сидели, не говоря ни слова, погрузясь в раздумье; слышно было только легкое прищелкивание, когда они давили языком сладкие плоды. Затем Цюз, бросив косточку от сливы и обтерев запачканные кончики пальцев о молодую траву, повела такую речь:

- Дорогие друзья, посмотрите, как прекрасен и обширен мир, сколько в нем чудесных явлений и сколько людских жилищ! И все же я готова побиться об заклад, что в этот торжественный час на всем белом свете не найти четырех столь праведных и благонравных людей, собравшиеся вместе, как мы здесь, людей столь умных и рассудительных, приверженных к жизни в труде и ко всем связанным с этим добродетелям - скромности, бережливости, миролюбию и искренней дружбе! Как много растет вокруг нас различных цветов, вызванных к жизни весенним теплом. Особенно хороши желтые примулы, дающие вкусный и здоровый чай; но разве цветы эти праведны и трудолюбивы, бережливы и осторожны, способны к умным и поучительным размышлениям? Нет, это невежественные и безрассудные существа, лишенные души и разума; они зря расточают свои дни, и как они ни прекрасны, они все же превратятся в ворох сена, тогда как мы далеко превосходим их добродетелью и, по правде сказать, нисколько не уступаем им во внешней красоте. Ибо господь сотворил нас по образу и подобию своему - вложил в нас свой божественный дух. О, если бы мы могли вечно сидеть здесь, в этом раю, сохраняя невинность душевную! Да, друзья мои, у меня такое чувство, словно мы все невинны, но облагорожены безгрешным познанием: все мы ведь умеем, благодарение богу, читать и писать, и все искусны в каком-нибудь ремесле. Ко многому у меня имеются склонности и способности, и я полагаю, что, пожелай я только подняться над своим сословием, и я могла бы выполнять такие дела, какие и ученейшей барышне не под силу, но скромность и смирение - благороднейшие добродетели порядочной женщины, и мне достаточно сознания, что мой дух не ничтожен и не презренен перед вышним судией. Многие добивались моей руки, но была недостойны ее; и вот теперь я вижу вокруг себя сразу трех почтенных мужчин, из которых каждый вполне достоин обладать мною. Посудите же сами, как томится мое сердце от столь чудесного изобилия; так пусть же каждый из вас поставит себя на мое место и вообразит, что находится в цветнике из трех одинаково достойных и страдающих по нем девиц и потому не может ни одной из них отдать предпочтения и сделать выбор. Представьте себе с полной ясностью, что из-за каждого из вас соперничают три девицы Бюнцлин и сидят вокруг вас, одетые, как я, и с таким же обличьем, так что я находилась бы здесь как бы в девятикратном виде, рассматривая вас со всех сторон и томясь во вас. Постарайтесь себе это представить!