Читаем без скачивания Пещера - Марина Дяченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не понимаю, что за трагедия? – он откинулся на спинку. – Должное уважение, безусловно, мы устроим торжественные проводы…
– Похороны, – вполголоса сказал актер на выходах. Раман счел возможным не услышать:
– …Груз лет, заслуженный отдых, добротная пенсия и на покое – подобающий почет?
– Это забвение, – тихо сказала примадонна, и глаза ее блеснули холодно и гневно. – Вы прекрасно понимаете. Кроме «добротной пенсии» есть ведь еще… их можно было бы оставить на разовых… на выходах… и люди чувствовали бы себя нужными. Но, как я понимаю, мы напрасно сегодня пришли…
– Не напрасно, – Раман вздохнул. – Я, по крайней мере, получил представление о… Гришко, может ли ваша совесть позволить вам работать в труппе, где царит «произвол», «несправедливость» и даже «предательство»?
Зависло молчание. Парень набрал в грудь побольше воздуха:
– Я хотел сказать…
– В согласии со своей совестью вам следует, Гришко, немедленно попросить меня об увольнении. И поверьте, я удовлетворю вашу просьбу… Это все, господа?
Они по-прежнему молчали.
Парень осознавал полученный урок, примадонна ругала себя за потраченное время, ведущий актер раздумывал о собственной судьбе – потому что сегодняшний любимец публики завтра будет забыт ею, критики осудят его за малейший промах, а главный режиссер дважды и трижды повторит перед телекамерой, что в его театре не «звезды» главенствуют, а ансамбль, атмосфера…
И только актер на выходах не боялся и не жалел. Он просто ясно понимал всю бесполезность происходящего.
А кто он в Пещере, неожиданно для себя подумал Раман. И покрылся потом от одной этой мысли.
Четыре разных человека… Примадонна, конечно, хищница. Мелкая, возможно, из желтых схрулей; многие актеры, скорее всего, хищники, но вот режиссеры – хищные ВСЕ…
Он подивился своим мыслям и испугался их.
Через час после ухода делегации о встрече попросил один из увольняемых – старый актер, чей взлет и успех совпали с Рамановым сопливым отрочеством. Теперь это был очень пожилой, очень нездоровый, ссохшийся, как вобла, человек – с редеющей гривой седых волос, глубоко ввалившимися глазами и невообразимо длинными, желтыми от никотина, нервными пальцами.
Раман испугался этого визита. По-настоящему струсил – и даже хотел отказать старику в приеме, но вовремя одумался. Приветливо шагнул навстречу, предложил кофе, подсунул пачку сигарет; он ждал и боялся упреков и жалоб – но ошибся и здесь. Жалоб не было.
Старик просто курил, глядел на Рамана и молчал; Раман сделал вид, что не замечает боли, сидящей на дне прищуренных старческих глаз. Раман знал, что не позже чем через год-два ему придется говорить речь над гробом этого человека – и вот тогда придется припомнить этот день и этот взгляд; Раман прекрасно знал это – но изменять однажды принятое решение было не в его правилах. Тем более, что решение, в принципе, совершенно верно.
Старик докурил, извинился и ушел; Раман остался сидеть, уставившись в громоздкую, на полстола, коробку. Где пребывало в миниатюре свежее и смелое, вчера только одобренное сценографическое решение нового спектакля.
Раман смотрел, и миниатюрные декорации населялись крохотными фигурками людей – его актеров; люди бегали и плакали, выполняли одновременно по десять режиссерских задач – но Раман видел только деревянную коробку. Ящик, обитый черными оборочками кулис. Слой пыли на колосниках…
Раман криво усмехнулся. Заставил себя подняться и отправился в репетиционный зал.
Репетиция вот уже полчаса как должна была закончиться – но Глеб, очередной режиссер, правая рука Ковича, любил увлекаться и забывать о времени. Раман тихонько притворил за собой дверь; в выгородке из ширм и огромных бочек шла какая-то бешено напряженная сцена, трое актеров – все в спортивных костюмах – плели кружево реплик и взглядов, прыжков, переходов, желаний и побуждений; Раман не стал садиться на скрипучий стул – прислонился к холодной стене и ощутил вдруг усталость.
Происходящее на площадке в точности походило на его, Рамана, постановки – он с отвращением узнавал свои приемы и принципы. И даже собственную манеру щелкать пальцами, стучать ладонью по столу, нагоняя ритм, ритм, ритм…
Раману вдруг сделалось неприятно. Ему померещилась пыльная и мертвая коробка макета; актеры работали тщательно, Глеб пребывал во вдохновении, сцена выходила интересная – но Раман почему-то ощутил себя на пороге. Некого неизбежного, нехорошего открытия.
В холле работали уборщицы; Раман шел, не отвечая на приветствия, ни на кого не глядя, чувствуя, как прорастает внутри ядовитый, колючий росток осознания. И тщетно пытаясь затолкать его обратно в зерно – все не так плохо. Все не так, ощущения краха случались и раньше, это ерунда, это депрессия, это пройдет…
Это тупик, негромко сказал голос здравого смысла. Так это бывает, и почти со всеми – все, приехали… приехал, Кович, эту тупик, поди-ка прошиби его своим железным лбом… Попытайся…
На парадной стене, в окружении актерских портретов висело на видном месте его собственное, Рамана, изображение – фотохудожник сумел вытащить из его некрасивого лица все возможное обаяние, и теперь фотографический двойник, Кович-второй, смотрел на мир с ласковым прищуром голодного крокодила.
* * *– Вы грустная, Павла, или мне кажется?..
Они сидели в комнате-оборотне, в жилой ее половине; за матовой занавеской тускло поблескивали страшноватые, неизвестного назначения приборы.
Она вымучено улыбнулась:
– Наверное… У меня сложная полоса… в жизни. Все время какие-то…
Павла замолчала, не зная, как объяснить Тритану то странное состояние, в котором она пребывала вот уже несколько долгих дней.
Тритан чуть нахмурился:
– Неприятности на работе?
Павла вспомнила необычно покладистого, молчаливого Раздолбежа. Вздохнула, покачала головой:
– Нет… На работе… как раз терпимо…
– Уж в Пещере-то, надеюсь, у вас все в порядке?
Павла потупилась. Она уже успела отвыкнуть от той свободной манеры, в которой Тритан умел рассуждать о самом что ни на есть интимном.
– Ведь в порядке, Павла? Больше вас никто не преследует?
Она через силу покачала головой.
– Так в чем же проблемы?
Павла сосредоточенно потерла пальцем матовую столешницу. Так прямо возьми да скажи. В сумасшедший дом угодить можно – «Моя курточка шутит надо мной, то растягивается, то сжимается…»
Или рассказать о машине, которая вроде бы собиралась ее сбить?
Павла прекрасно знала, как будет выглядеть этот рассказ. Как фантазия глупого подростка, желающего подобными россказнями привлечь к себе внимание…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});