Читаем без скачивания Крылья черепахи - Александр Громов

Я не дал нашему литератору опомниться – сразу потащил его вниз. В холле все осталось по-прежнему, зато в коридоре напротив второго номера на стене красовался свежий след подошвы. Кто-то всердцах пинал безответную стену.

Коля.

Когда я деликатно постучал к нему, меня послали кратко, но далеко. Я ошибся. Колю надо было сокрушать нахрапом, а не миндальничать. Я с треском забарабанил в дверь.

Раздавшийся вслед за тем мат литератор типа Виталия назвал бы, наверное, неописуемым, но я не назову. Описать его во всех подробностях я очень даже мог бы. Просто не стану.

– Не дури, Коля. Есть дело. – Я подождал и не услышал ответа. – Рустам сбежал, верно?

Ответную реплику я проигнорировал – одни эмоции и никакой полезной информации.

– Открыл бы, что ли, – предложил я. – Поговорим.

Судя по специфическому грохоту и жалобному звону стекла, в дверь с той стороны врезался графин и перестал быть графином.

– Брось, Коля, – сказал я. – Ты один, а нас четверо не таких уж слабых мужчин. Надо будет – выломаем дверь, а тебя сомнем. – Не уверен, но, кажется, внутри зло рассмеялись. По правде говоря, я сильно сомневался в боевых качествах Лени и Виталия, а Матвеич и вовсе спал. – Ты хочешь сказать, что у тебя есть оружие? Очень хорошо. Тогда тебе придется либо перестрелять нас всех – с понятными последствиями для тебя лично, – либо последовать за Рустамом. – Я опять сделал паузу и вновь не услышал ответа. – Лезть в воду холодно, я понимаю... Но оставаться здесь и ничего не предпринимать я тебе тоже не советую. Как бы ты ни берегся... ты улавливаешь мысль?

Тогда он отпер. Набычившийся, смурной, с безумным взглядом. До состояния души, в котором люди начинают крушить все, что подвернется под руку, ему не хватало самой малости. А еще он придерживался рукой за косяк и, видно, не зря.

– Ну? – спросил он.

– Дай-ка посмотреть твой затылок, – сказал я. – Рустам постарался? А чем?

– Не твое дело.

– Мое. Я врач.

Его шатнуло, и тогда я увидел, что творится в комнате. Мама дорогая!..

Я сходил на крыльцо за сосулькой, чтобы приложить лед к затылку Коли, где вздулся изрядный желвак. Вряд ли пострадавший чувствовал себя очень хорошо, но кость была цела, и симптомов основательного сотрясения мозга я не заметил. Рустам не собирался убивать своего коллегу, он просто выключил его на время, оглушив ударом сзади.

Дальше крыльца я не пошел. На реке шуршало и потрескивало, льдины терлись о берега. Небо было беззвездное и безлунное. Свет из холла, пробиваясь сквозь пыльные стрельчатые окна над крыльцом, таял в тумане, вырывая из черноты совсем небольшой кусок. Я был почти уверен, что Рустам уже смылся с острова, но не собирался проверять это на опыте, используя себя как наживку. Если где-то там, в промозглой черноте, раздетый и весь в пупырышках, он сейчас пробует большим пальцем ноги ледяную водичку, повизгивая и шепотом матерясь, – пусть и дальше предается этому занятию. Не надо ему мешать.

Почему-то я подумал о том, что в любом порядочном детективном романе герой, оказавшийся на моем месте, обязательно постарался бы не дать преступнику уйти и тем заслужил бы читательскую любовь. Пусть преступник вооружен, а герой нет – это только к лучшему, потому что пуля-дура обязательно просвистит мимо, а герой ужом вывернется из безвыходной ситуации. Герой, не загнавший себя в безвыходное положение, – никакой не герой, а так, персонаж.

Нет уж. В жизни такие эксперименты кончаются более чем плачевно, это я вам точно говорю, а исключения из правила немногочисленны, и не зря. В жизни лучше быть персонажем, но живым, и не играть с противником по его правилам.

Я вернулся, вручил Коле холодную скользкую сосульку и велел приложить к желваку. Коля постанывал и ругался сквозь зубы. Ничего, оклемается. Дешево отделался.

Санаторному имуществу досталось крепче. Графин – вдребезги, а вместо одного из двух расшатанных стульев – хаотично разбросанные по полу фрагменты в виде отломанной спинки, сиденья и ножек.

Второй стул уже подгреб под себя Виталий. Я сел на кровать рядом с пострадавшим. В дверях, заткнув собой проем, возник Леня, нарушивший приказ не выходить из номера. Внутрь не шел, прислушивался с интересом.

– Так чем же он тебя ударил, а?

– Не знаю я... Рукояткой пистолета, наверное. И мой пистолет унес, табельный... сука! А потом связал... Стулом.

– Вот этим? – указал я на обломки.

– Он здорово умел стульями связывать, – поведал нам Коля, шипя сквозь зубы, как потревоженный аспид. – Он сам меня учил... Уй, блин!..

До сих пор я считал, что хнычущий охранник – такая же небывальщина, как вывих надкостницы или грыжа сетчатки. Но я ошибался.

– Не распускай нюни, – ворчливо пристыдил я. – Подумаешь, разок стукнули. Троцкому хуже пришлось. Тоже мне, черепной травматик.

Коля замолчал. Только кривился временами да менял руку, прижимающую к желваку тающую сосульку. Жаркая пульсирующая боль, которую он терпел, должна была скоро пройти. Собственно говоря, это вообще не боль, а мелкая неприятность.

Предательство со стороны друга-приятеля – вот боль. Настоящая. Рана. И чтобы не растравлять ее еще сильнее, мне лучше было прикинуться непонимающим. Грубый костоправ с волосатыми пальцами – что он может понимать в травмах души?

– А потом ты очнулся и разломал стул, так?

– Угу.

– Теперь поговорим? – предложил я.

– О чем еще?

– О том, кто убил Бориса Семеновича. И еще кое о чем.

– Мать твою! – заскрипел Коля и попытался вскочить. – Не будет у нас никакого разговора, понял?

Я взял его двумя пальцами за колено, заставил сесть и сделал внушение. Мне не надо хамить, бесперспективное это занятие. Я коленки людям чиню, я же и сломать могу в крайнем случае. А это действительно больно, проверять не советую. Это не голова, где кругом кость. А потому не рыпайся, Коля, и не сквернословь, мне это не нравится. Лучше тебе ответить на вопросы. Чего испугался? Ведь крови на тебе нет, я верно понял? Или ошибся?

– Какая еще кровь... Нет никакой крови...

– Коля, – воззвал я, подумав, что всякий другой, наверное, назвал бы его Коляном. Но нет, несмотря на все свои старания выглядеть крутым, он все-таки был Коля, а не Колян. Никаких тебе «типа» и «как бы», да и новорусский гунявый акцент совсем слабый. – Я понял, что ты не убивал. Он тоже понял. – Я ткнул пальцем в сторону писателя. – А ты-то понял, что мы поняли?

– Не надейся, не тупой, – огрызнулся он.

– Вот и хорошо. Расскажи все с самого начала. Ты давно знаешь Бориса Семеновича?

Ничто так не успокаивает нервного, боящегося боли пациента, как непоколебимая уверенность врача в том, что неприятная процедура будет проведена в любом случае, сколько бы больной ни гоношился. В конце концов он неминуемо смирится и перетерпит.

– Без году неделя. Он обратился в агентство, вот нас с Рустамом... с этой сукой...

В оценке Рустама я был с ним совершенно согласен.

– Чем он занимался? Не Рустам, а твой шеф.

– Не шеф, а клиент, – проворчал Коля. – Перекупщик. Работал со старателями. Камешки, золото. Может, и еще какие-то занятия у него были, не знаю...

Теперь Коля говорил охотно, будто всю жизнь мечтал поделиться чужими секретами.

– До нас его какие-то другие ребята охраняли... он нам не говорил, но ясно же... А вообще, он много болтал. Говорил, что заказали его, что теперь у него на нас вся надежда... Сюда придумал приехать – исчезнуть на время, отсидеться. – Коля гыгыкнул и болезненно сморщился. – Не поверишь: добирались не от Радогды, а аж от самого Лысогорска, да еще на попутках. Стоишь на трассе, голосуешь, мерзнешь, как цуцик...

Я покивал. Можно было предполагать, что реальная опасность для Бориса Семеновича исходила не от выдуманных им хозяев Земли, а от хозяев куда более реальных. Кого-то он там обманул, с кем-то не поделился... бывает. Акула среднего размера затаилась на дне среди обросших ракушками камней, пережидая, пока над ней не перестанут лениво кружить хищные тени громадных косаток. Не знаю, насколько хороша была идея Бориса Семеновича отсидеться в занюханном постсоветском санатории, в то время как его будут искать по всяким там Багамам, Мальоркам и Каталониям. Возможно, и хороша. Не учел он только одного: помрачения собственного рассудка. Страх – штука тонкая, коварная, он много чего может сделать с человеком, вплоть до вытеснения реальных страхов мнимыми.

Шизофрения. Раздвоение личности – и страхи, страхи... На одном полюсе был крутой бизнесмен, не выбившийся, однако, в легальные воротилы и потому оставшийся теневиком, причем наступившим кому-то более могущественному на любимую мозоль, вынужденно прячущимся от расправы, но привыкшим рассчитывать ходы в границах допустимого риска; на другом полюсе – робкое, задерганное существо, живущее в смертельном ужасе перед фантастическими хозяевами всего и вся, заранее смирившееся с ролью жертвы, как приговоренный перед казнью...