Читаем без скачивания Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974 - Машадо Ассиз

Виржилия хотела удержать меня, но я уже был на улице. Здесь до меня донеслись ее рыдания, и, клянусь вам, я едва не воротился, чтобы унять их поцелуями, но превозмог себя и поскорее ушел прочь.

Глава LXXIX

КОМПРОМИСС

Я никогда бы не закончил, ежели захотел бы рассказать в подробностях, что я пережил в эти первые часы. Я то умирал от любви к Виржилии, то почти ненавидел ее; жалость, которую я испытывал при мысли о ее семейном счастье, сменялась другим чувством, эгоистическим, твердившим мне: «Полно, пусть она сама решит эту задачу, пусть ее любовь сделает выбор». Оба эти чувства были одинаково сильны во мне, они нападали друг на друга и оборонялись одновременно — со страстью, упорством, и ни одно из них не желало уступить другому. Порой совесть моя вонзала в меня свои зубы, и я обвинял себя в том, что пользуюсь слабостью любящей и грешной женщины, принуждая ее пожертвовать всем ради моей персоны, но когда я уже готов был уступить укорам совести, любовь вытесняла ее и вновь советовала мне подумать о своем собственном счастье; так я метался в нерешительности, горя желанием увидеть Виржилию и опасаясь, что свидание с нею вынудит меня разделить ответственность за принятое решение.

В конце концов жалость и себялюбие пошли на компромисс: я увижусь с Виржилией у нее дома, в присутствии ее мужа, — это избавит меня от необходимости каких бы то ни было объяснений до тех пор, пока сама Виржилия не решит нашу судьбу. Так я примирил бурлящие во мне противоречивые чувства. Теперь, описывая все это, я понимаю, что тогда обманывал сам себя: жалость моя была не чем иным, как проявлением эгоизма, и желание утешить Виржилию было внушено мне моей же собственной страстью.

Глава LXXX

В КАЧЕСТВЕ СЕКРЕТАРЯ

На следующий день вечером я, как и намеревался, был в доме Лобо Невеса. Виржилию я застал очень грустной, его, напротив, очень веселым. Но, клянусь, я видел, что на душе у нее становилось легче, когда мы встречались с ней взглядами, вопрошающими и нежными. Лобо Невес поверял мне свои планы относительно будущего губернаторства, рассказывал о тамошних трудностях, о своих намерениях и замыслах; он был так счастлив и полон надежд! Виржилия, присев к столу, делала вид, что читает, но часто взглядывала на меня тревожно и вопросительно.

— Досаднее всего, — вдруг сказал Лобо Невес, — что я до сих пор не подыскал себе секретаря.

— Вот как.

— Да, и вот мне пришла в голову одна мысль…

— Какая же?

— Мысль… Не хотели бы вы совершить путешествие на Север?

Я не знал, что сказать.

— У вас есть средства, и вы, разумеется, не нуждаетесь в скудном секретарском жалованье, но ежели вы хотите оказать мне услугу, поедемте со мной в качестве моего секретаря.

Все во мне содрогнулось, словно я увидел перед собой змею. Я вперил испытующий взгляд в лицо Лобо Невесу, стараясь уловить в нем хотя бы тень тайной мысли. Ни тени; он смотрел на меня открыто и прямо, с невозмутимым выражением; в его невозмутимости не заметно было ни малейшего принуждения — сплошное добродушие, политое соусом радости. Я перевел дух, не в силах взглянуть на Виржилию. Я чувствовал на себе ее взгляд, он молил меня согласиться — и я сказал:

— Хорошо, я поеду.

В самом деле: губернатор, губернаторша и секретарь — это уже государственное решение вопроса.

Глава LXXXI

ПРИМИРЕНИЕ

И все же едва я покинул их дом, как сомнения снова зашевелились во мне; я подумал, что вряд ли имею право столь безрассудно подвергать опасности репутацию Виржилии и что следовало бы поискать более разумный способ, дабы совместить губернаторство и наш дом свиданий. Но сколько я ни размышлял, никакого другого способа не находилось. На следующее утро, встав с постели, я обнаружил в своей душе твердую решимость принять предложение Лобо Невеса. В полдень слуга доложил мне, что в гостиной меня ожидает какая- то дама под вуалью. Я поспешил в гостиную; дама оказалась моей сестрой Сабиной.

— Дальше так продолжаться не может, — заговорила она. — Мы должны помириться, ведь в нашем роду мы последние, а живем как два врага…

— Да я ничего так не желаю, как жить с тобою в мире, сестрица, — возопил я, простирая к ней объятия.

Я усадил ее рядом с собой и принялся расспрашивать, как поживают ее муж, дочка, как идут дела, — словом, обо всем. Все у них было благополучно; девочка прелестная, муж приведет показать ее мне, если, разумеется, я пожелаю.

— Ну зачем же! Я сам приду повидаться с племянницей.

— Придешь?

— Непременно.

— Так-то лучше! — с облегчением вздохнула Сабина. — Давно пора покончить с нашей ссорой.

Я нашел, что Сабина пополнела и помолодела. Она выглядела двадцатилетней, хотя на самом деле ей было уже за тридцать. Милая, приветливая, без тени принужденности или затаенной обиды. Мы разглядывали друг друга, держась за руки, и болтали обо всем и ни о чем, словно влюбленная парочка. Передо мной воскресало мое детство — привольное детство озорного светлоголового мальчишки; прошедшие годы рассыпались, словно колода потрепанных карт, которыми я забавлялся ребенком, и я вновь видел наш дом, всю нашу семью, наши семейные праздники… Я небольшой любитель сентиментальных воспоминаний, но тут вдруг припомнился мне наш сосед — парикмахер, пиликавший на скрипке, и этот звук, — поскольку все прошлое, проходившее до сих пор передо мной, было немо, — этот голос прошлого, гнусавый и тоскующий, взволновал меня до такой степени, что…

Глаза Сабины оставались сухими. Ей чужд был желтый и болезненный цветок ипохондрии. Но что из того? Она — моя сестра, родная кровь, частица моей матери, и я с искренней нежностью сказал ей об этом… Вдруг в дверь гостиной постучали, я пошел отворить и обнаружил за дверью ангелочка лет пяти.

— Войди, Сара, — разрешила Сабина.

Это была моя племянница. Я взял ее на руки и принялся целовать, малютка в испуге отталкивала меня ручонками и вырывалась, пытаясь сойти на пол… В эту минуту в дверь просунулась шляпа, а за ней — ее владелец, которым оказался Котрин, не кто иной, как Котрин. Я был так растроган его появлением, что, оставив девочку, бросился в объятия ее отца. Подобная чувствительность, видимо, привела его в замешательство, — во всяком случае, поначалу он вел себя как-то скованно. Но лишь поначалу. Вскоре мы уже беседовали с ним, как старые добрые друзья. Прошлого мы не поминали, зато строили всякие планы на будущее и прежде всего уговорились приглашать друг друга к обеду. Я не преминул, однако, уведомить сестру, что этот обмен обедами, возможно, будет нарушен на какое-то время, поскольку я намерен совершить поездку на Север. Сабина с Котрином переглянулись; мое намерение показалось им лишенным всякого смысла. Что я там забыл, на этом Севере? И зачем мне покидать столицу, где я уже добился такого успеха и где моя слава должна засиять еще ярче, к посрамлению всяких писак, из тех, что нынче в моде? Потому что, сказать по чести, ни один из них не может со мною равняться: он, Котрин, постоянно следил издали за моими успехами, и наша нелепая ссора не могла помешать ему гордиться и хвастаться ими. Он прислушивался к тому, что говорят о моей особе на гуляньях и в гостиных; похвалам и восторгам нет конца… И от всего этого уехать на несколько месяцев в провинцию, без видимой нужды и серьезных побуждений? Если только здесь не замешалась политика…

— Именно политика, — подхватил я.

— Ах, вот как, — протянул он, помолчав.

Потом, помедлив еще, сказал:

— Как бы то ни было, приходите сегодня к нам обедать.

— Приду непременно, а завтра или послезавтра прошу вас ко мне на обед.

— Не знаю, не знаю, — возразила Сабина. — Обед в доме холостяка… Тебе надо жениться, дорогой. Я хочу понянчить племянницу, слышишь?

Котрин прервал ее жестом, значения которого я не понял. Но меня это не огорчило — мир в семье стоит загадочного жеста.

Глава LXXXII

ЭПИЗОД ИЗ ЖИЗНИ РАСТЕНИЙ

Пусть ипохондрики говорят что хотят, но жизнь все- таки хороша. Так я думал, следя за тем, как Сабина с мужем и девочкой шумно спускаются по лестнице, посылая мне наверх, на лестничную площадку, где я стоял, разные милые словечки; я отвечал им тем же. Но ведь и в самом деле — разве я не счастлив? Виржилия меня любит, ее муж мне доверяет, я еду с ними в качестве официального лица, и, наконец, я помирился с родственниками. О чем еще может мечтать человек?

В тот же самый день, желая подготовить общественное мнение, я начал повсюду распространять версию о том, что еду на Север с намерением всерьез заняться политической деятельностью. Я говорил это, гуляя по улице Оувидор, и назавтра повторил у «Фару» и в театре. Кое-кто, связав мою поездку с миссией Лобо Невеса, о которой уже было известно, не без ехидства улыбался, другие похлопывали меня по плечу. В театре одна дама язвительно заметила, что моя страсть к античным статуям может завести меня очень далеко. Она явно намекала на античные формы Виржилии.