Читаем без скачивания Абсолютная альтернатива - Илья Тё
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я понял. Текст достаточно прост. Вы дадите мне время, хотя бы полчаса? — спросил я, выпрямившись из позы сгорбленного ничтожества и взглянув наконец на господ-депутатов в упор.
— Разумеется, Ваше Величество. — Гучков даже не улыбнулся.
— Прекратите паясничать, сударь, — прошипел Воейков. — Перед вами все-таки Император.
— А вы выметайтесь! — вскричал Гучков, чувствуя себя хозяином положения.
— Хватит, — попросил я.
Все замолчали. Воейков, бледный как тень. Самодовольный, но все же напряженный Гучков. Вспотевший под мундиром Рузский, а также Шульгин, монархист, немой, дрожащий как осиновый лист.
Я вышел.
Вагон-салон, как любой другой вагон любого поезда, пусть даже личного Его Величества императорского бронесостава, имел два выхода: первый — в который вошли «Господа», и второй — через который я только что вышел. Тамбур мог вывести меня в следующий вагон, предназначавшийся для сна и отдыха, — там я мог остаться наедине с самим собой. Двери вагонов, ведущие на перрон, были закрыты, вдоль линии дежурили солдаты Рузского. Не революционные солдаты и не толпа из рабочих, разграбивших арсенал, — обычные солдаты обычной армии, серьезные, спаянные дисциплиной, отнюдь не бунтовщики. Вероятно, я мог бы раскрыть сейчас дверь, кинуться вниз, закричать. Конечно, меня бы узнали, и тогда, вероятно, призови я на помощь, кто-то из монархически настроенных стрелков вступился бы за меня. Только смысл?
Рузскому подчинялся весь фронт. И черт его знает, как отреагируют рядовые, если я велю им стрелять в своего командира.
Мозг лихорадочно соображал. Так вот о каком именно «критическом положении» меня предупреждал хронокорректор. Отпущенные мне семь дней я немыслимо заблуждался; с уверенностью, основанной на невежестве, я ожидал угрозы от всех: от социалистов, от рабочей партии, от бунтующих пролетариев, от гнева голодной толпы, от солдат гарнизона, не желающих воевать за «чуждые им интересы», от депутатов Думы, наконец, от промышленников и даже от зажравшихся аристократов. А оказалось… банальней.
Николая сверг заговор генералов!
Энциклопедия повествовала мне ясно о последующих событиях: после отречения Императора Дума — эти крикливые болтуны, способные лишь плести интриги, — не сможет удержать власть. А легитимности или веры у них, в отличие от меня, просто не хватит. Как только я поставлю подпись под отречением, все провалится в пропасть.
Только после отречения Императора рабочие партии начнут собирать отряды из пролетариев, только после этого, когда отпустятся вожжи, взбунтуется «красный флот». Только после этого начнутся солдатские мятежи, немыслимые в воюющей армии. Но пока еще не было ничего этого. Только кучка подонков в соседнем вагоне, демонстрации безработных в столице, стрельба в воздух резервных тыловых частей, не желающих отправляться на передовую.
Смешно. Но как я ни старался, я не смог преодолеть ту черту, которую не смог перейти и сам Николай Второй. Со всеми своими знаниями будущего, с моим «современным» взглядом и якобы более решительной волей я оказался бессилен против удара предателей в спину. Чуть более оперативные сборы в Ставке, чуть более быстрая отправка с «мнимыми» войсками на Петроград — и все. Результат тот же. Царь в западне, в окружении вражеских солдат с кучкой никчемных придворных. Через стенку сидят Гучков и Родзянко, я подпишу отречение. Или…
Кстати, что будет, если — «или»?..
Логика предписывала простейший выход: табакеркой в висок, как Павлу, удушение подушкой, как Петру Третьему. А проще — полет свинца в лоб. Двадцатый век, черт бы его побрал, это столетие неумеренного прогресса. Табакерки нынче не в моде.
Убьют. Потом объявят, что отрекся. Миллионы людей в губерниях и областях великой России не будут сличать подписи на бумагах. Есть телеграф. Есть газеты. Между прочим, предыдущее, «реальное» отречение, по данным энциклопедии, было написано Николаем на телеграфном бланке простым карандашом — не пером! Тем не менее это не помешало.
Наследником является малолетний Алексей, а значит — мое отречение в его пользу всего лишь формальность. Один выстрел мне в голову — и императором автоматически станет маленький больной цесаревич.
«Ну что же, Николай Александрович, — криво усмехнулся я, обращаясь к своему „альтер эго“, — мое присутствие тебя не спасло. Мы опять проиграли».
Или?..
Псалом 7
Каждый есть сам творец жизни своей, и да воздастся ему смерть, кою он заслужил деянием своим.
Фома АквипскийИли!
Решившись, я медленно поднял голову и осмотрелся кругом. В отличие от «прошлого» Николая, мы с моим носителем знали, чем закончится его последний февраль. Царю пообещают спасение, возможность выезда в Англию вместе с семьей. Он откажется — ведь русский царь должен оставаться в России — и останется, в отличие, кстати, от большинства высших дворян, будущих белоэмигрантов. Дума гарантирует ему безопасность на всей территории великой и необъятной. Однако уже через десять дней после данного обещания семью Императора арестуют. Мне, а значит и Николаю, было прекрасно известно, чем закончится этот арест, энциклопедия сообщала об этом сжато, но очень доступно, рисуя перед глазами жуткую картину цареубийства. И если не ради себя, то ради жизни жены, четырех дочерей и малолетнего Алексея мы с Николаем должны были попытаться!
Нельзя сказать, действовал ли в этот момент лично я или царь Николай Второй. Мы не отличались сейчас один от другого — только лишь информацией, маленьким клочком знаний о будущем, не о фантастической технике или вершинах науки, а о будущем собственных жены и детей. В отличие от меня, никогда не носившего оружие, Николай являлся профессиональным военным и обращение с шашкой, конем, винтовкой, наганом не было ему чуждым, это являлось частью всякого дворянина — обыденным делом, не требующим усилий со стороны мозга. Привычным, как работа печени или сердца. Требовалась только воля, маленькое решение. Остальное — прошло на рефлексах.
В соседнем вагоне через дверь от меня находился сановник свиты адмирал Нилов. Я открыл дверь и вошел.
Массивная, скалообразная фигура адмирала с косой саженью в плечах произвела на меня впечатление в дни совместного путешествия своими размерами и скрытой в размерах мощью, однако сейчас придворный выглядел жалко. Выражение побитой собаки на некогда уверенном и сильном лице вызывало почти отвращение. Бывший капитан черноморского миноносца, в двадцать один год потопивший в бесстрашной лобовой атаке турецкий монитор, бравый моряк, довоенный командир гвардейского экипажа и мой личный флаг-капитан, сейчас выглядел подавленным и несчастным.
Настроение царских вельмож, впрочем, в данный Момент меня совершенно не занимало.
— Константин Дмитриевич, — я обратился к нему с азартным задором в голосе, — мне нужен ваш револьвер.
— Ваше Величество?..
— Стоп. Вы не слышите меня, адмирал, — произнес я уже серьезней. — Сконцентрируйтесь и делайте то, что скажу. На вашем поясе — кобура, в ней находится револьвер, он мне нужен. Просто расстегните кобуру и протяните мне ваше оружие.
Огромный царедворец на мгновение замер, затем молча повиновался. Через секунду в правой руке моей оказался револьвер. Будучи знакомым из энциклопедии Каина с основными системами вооружения сражающихся в Великой Войне держав, я без труда узнал в нем револьвер системы наган. В начале века наиболее перспективным образцом личного короткоствольного оружия считались именно револьверы, сочетавшие достаточную простоту с надежностью и многозарядным барабаном. Врученный мне экземпляр относился к модели 1895 года (утвержденный для русской армии как раз царем Николаем), но не бельгийской, а тульской сборки, калибра 7,62 с самовзводом от нажатия на спусковой крючок. Рукоять знаменитого пистолета украшала накладная серебряная пластина, остальные детали — черное воронение. Упрощенная мушка и литая, цельная рукоять делали русскую модель более простой и технологичной при сборке, нежели известный бельгийской вариант, но отнюдь не внешность и не простота составляли сейчас для меня главную ценность полученной смертоносной вещи. Откинув дверцу револьверного барабана, я глянул вовнутрь. Семь зверей глядели на меня из отверстий, сверкая золотистыми капсулями. Барабан был полон — и это было единственное, в чем я нуждался сейчас.
Защелкнув наган, я небрежно бросил его в карман черкески, кивнул адмиралу Свиты и, пройдя через тамбур, вернулся в вагон-салон.
* * *Все, казалось, оставались на своих местах. По-прежнему в креслах развалились Гучков и Шульгин. Рузский со своим адъютантом застыли на входе немыми статуями, как будто охраняя новую власть силой оружия. И все же кое-что изменилось. Воейков, мой преданный спутник, стоял, понурив голову, будто отрубленную и пришитую заново — волосы сползли ему на лицо, фуражку он бросил на стол, не в силах пережить момент отречения Государя с покрытой головой. Фредерикс держался чуть лучше, но стоял белый как мел. Руки его сжимались в кулаки, но не от решимости драться, а чтобы сдержать в пальцах дрожь.