Читаем без скачивания Мой бедный Йорик - Дмитрий Вересов

Аня не заметила, в какой момент голос его стал жестким, уверенным, не терпящим возражений, но теперь он говорил с ней именно так. В ней уже закипала буря, ей больше всего хотелось сейчас столкнуть этого мерзавца в пруд и, видя, как он барахтается в тине, забрасывать его с берега камнями. Это желание было настолько сильным, что Аня, понимая, что сил у нее вряд ли хватит, что приемами дзюдо или самбо она не владеет, стала всерьез обдумывать возможность неожиданного толчка. Надо заставить его встать, приблизиться к нему вплотную… Значит, придется разыгрывать сцену соблазнения стоя? Но зато потом толкнуть его что есть силы в грудь и скорее собирать камни…

— Вы предлагаете мне шпионить за своим мужем? — спросила она дрожащим от нетерпения и жажды действия голосом.

— Всякое дело можно назвать по-разному, — ответил Вилен Сергеевич. — Вам ли это не знать? Одно и то же событие две газеты могут подать с диаметрально противоположных позиций. Но это только слова, слова, то есть шелуха. А событие, между тем, состоялось… Что касается шпионства, хотя я бы так не стал называть работу с информацией, то Наталья Гончарова ведь шпионила за Пушкиным?

— Вы дурно знаете Пушкина, Вилен Сергеевич. За Пушкиным одно время шпионил его отец. Жена же его до конца выполнила долг перед своим мужем…

— Я ошибся. Отец поэта докладывал о сыне в Третье отделение? Хорошо. Он так понимал свой долг. Но ведь и я вам предлагаю по-своему выполнить долг перед мужем. Я же заинтересован в его нормальной, планомерной работе, иными словами, я забочусь не только о собственном благе, но и о благе Иеронима, вашем, в конце концов. Теперь вот и о Николае Палкине пишут, что он был радетелем, отцом народа, благодетелем Пушкина. Значит, отец действовал во благо Александру Сергеевичу? Так получается? Что вы молчите? Мне кажется, вы сейчас обдумываете не ответ мне, а какую штуку выкинуть в духе вашего супруга. Столкнуть меня в пруд хотите? Я угадал?

— Бросать черта в омут бесполезно, — сказала Аня.

— Я уже говорил вам о неоднозначности всего сущего, — ответил с усмешкой Пафнутьев. — Черта можно назвать демоном, посвятить ему гениальную поэму, придать его образу прекрасные черты. А после Лермонтова им вдохновился и Врубель, и этот, которого в свое время справедливо выгнали из Союза писателей, а надо было и посадить за его «Доктора Живаго» на старости лет.

— Послушайте, демон, не надоело вам мутить воду? Летели бы вы, демон, к своей Тамаре!

Пафнутьев засмеялся, чтобы сбросить напряжение.

— Мне кажется, Анечка, что вы гораздо талантливее своего мужа. Вы этого пока не знаете, но обязательно узнаете позже, — он перешел опять на свою мягкую, вкрадчивую манеру общения. — Черт не соблазнил вас деньгами, но я могу предложить вам другое, что для вас, конечно, важнее. Я могу вернуть вам… отца.

— Вы хотите меня удочерить при живом родителе? — спросила Аня.

— Нет, у меня есть сведения, которые я на всякий случай уже проверил. Можно, конечно, сделать еще генетическую экспертизу. Но это на ваше усмотрение в будущем… Словом, я знаю вашего настоящего отца.

— Вы все это придумали, — сказала Аня спокойно и твердо. — Вы лжете.

— Лгать я могу, а придумывать — увольте. Вы легко проверите это, поговорив со своей матерью. Но вот найти своего настоящего отца без меня вы не сможете. А вам этого очень сильно захочется, предсказываю вам. Сейчас, когда вам больше всего хочется увидеть меня плавающим в пруду, вам не до этого. Но с каждым днем вам будет этого хотеться все больше и больше. К тому же я сам бы посоветовал вам его найти. Поверьте мне, он стоит хлопот. Но, повторяю, без меня это почти невозможно. Ваша мать помнит того молодого человека, но он давно живет другой жизнью, и его мама родная не узнает. А я его знаю… Но я беру его, если так можно выразиться, пока в заложники. Итак, вы согласны быть моим информатором, работать на меня? Вы согласны…

В этот момент и Аня, и Вилен Сергеевич услышали сзади хруст злосчастного крыжовника. За ними стоял неслышно приблизившийся человек и, видимо, слышал последние слова Пафнутьева. Аня почувствовала, какую напряженную работу совершает сейчас мысль Вилена Сергеевича, как его шахматный компьютер просчитывает все возможные ходы. И в тот момент, когда она поняла, что Пафнутьев, наконец, нашел решение, она почувствовала на своей талии его руку.

— Вы согласны… Вы согласны стать моей любовницей, Анечка? — спросил он с придыханием, как в плохом водевиле.

— Ах, уйдите противный, несносный Вилен Сергеевич! — спародировала его Аня и оттолкнула его, легонько, как барышня из того же спектакля.

— Вы разбиваете мне сердце! — Вилен Сергеевич вскочил со скамейки.

Теперь и он, и Аня позволили себе обернуться. За скамейкой в двух шагах стоял Иероним и внимательно наблюдал за происходящим, можно сказать, из первого ряда партера. Из волос Иеронима торчали два вороньих пера, видимо, атрибуты вождя или старейшины племени. Лицо его было разукрашено боевыми узорами, то есть сажей с пожарища.

— А я разобью тебе морду, — спокойно, как и положено настоящему индейцу, сказал Иероним.

Драться он не умел, поэтому сделал самое простое и эффектное. Он сильно толкнул Пафнутьева в грудь. Вилен Сергеевич откинулся назад, завис на какое-то короткое мгновение в промежуточной фазе, а потом рухнул во весь рост в тихий, заросший пруд. В лицо Ане ударил сильный запах сероводорода. В пруду, даже с зеленым шиньоном из ряски на седых волосах, Вилен Сергеевич остался таким же спокойным и обходительным.

— А водичка холодная, — заметил он, разгребая ряску, на всякий случай, к противоположному берегу.

Но на этом его приключения не закончились. Из-под старенькой яблони вдруг раздался оглушительный боевой клич индейцев. Головы краснокожих воинов появились над травой, и в несчастного Вилена Сергеевича полетели прошлогодние яблоки, правда, довольно мягкие, почти черные.

— Бросать черта в омут бесполезно, — повторила Аня. — Там его дом.

Глава 13

Дарили, принц, вы знаете прекрасно.С придачею певучих нежных слов,Их ценность умножавших. Так как запахИх выдохся, возьмите их назад…

Жизнь Ани, ограниченная мастерской мужа на Австрийской площади и университетом, изменялась так быстро, словно она не сидела над книжками, не говорила с руководителем диплома, не стояла у кухонной плиты, а неслась на реактивном истребителе.

Пафнутьев, конечно, мерзавец, каких мало. Как далеко он раскинул свои невидимые щупальца? Куда только не залезли хоботки этого насекомого? Никита Фасонов считает его своим главным врагом. Каким-то образом он устроил успех Иеронима на Западе, раскрутил как поп-звезду. Но ведь это невозможно! Существуют же вечные законы эстетики, критерии прекрасного. Она сама сейчас их изучает, чтобы перенести на современные газетные полосы. Фасонов уверен, что работы Иеронима — мазня и халтура, а Пафнутьев делает на них деньги, обеспечивая и себя, и Тамару… Но ведь живопись — это не музыкальная попса. Здесь не может быть «фанеры». Почему же тогда Иероним не может быть свободным от этого негодяя? У него все есть, все под рукой: краски, кисти, холст, мольберт, мастерская…. Все понимающая и готовая прийти на помощь жена, наконец. Почему же он зависим, несвободен?

Судя по всему, Вилен Сергеевич так же держит мачеху Тамару. Тоже на мягком, очень удобном и уютном поводке. Но попробуй с него сорваться! Он держит крепче стальной цепи и ошейника с шипами.

Теперь вот Пафнутьев добрался до Ани. Неужели он был знаком с мамой? Или это ложь? Вряд ли он лгал. Это было бы слишком просто и глупо. Пафнутьев знает всех на свете, можно этому верить. Он только не знает, как ему пригодится следующий человек, но уже опутывает его своими щупальцами, заносит его в свой реестр, со всеми его слабостями, дурными привычками, ошибками. Все это пойдет при случае в дело. Кажется, у Толстого в какой-то повести сравниваются смерти человека и лошади. У лошади все идет в дело — мясо, шкура, копыта. Мертвый человек всем в тягость, отвратителен, никому не нужен. Ну, конечно, конюшня! «Холстомер» Толстого. Смерть старого Холстомера и его хозяина. Пафнутьев бы доказал Льву Николаевичу, как правильно использовать человека, чтобы, убив его, уничтожив, все использовать в деле: мясо характера, шкуру его слабостей, копыта дурных привычек…

Но нельзя же поверить, что папа — не папа, отец — не отец. Ни разу он не только не поднял на Аню руки, он голоса на нее не повысил. Правда, он никогда никого не обидел. Он вообще сторонился людей, кивал им издалека и спешил к себе в музей, где не было посетителей. Так ему только этого и надо было. Он тихий, безобидный человек и подходит на роль…

Стоп! Так думать — значит поверить Пафнутьеву. А верить ему нельзя, даже если он говорит правду. Такой парадокс. Древняя китайская мудрость на этот счет говорит: если ложное учение исповедует хороший человек, оно становится истинным. Здесь же — наоборот. Если мерзавец говорит правду, значит, это ложь.