Читаем без скачивания Играй победу! Путь Империи - Владимир Мащенко

И только около трех часов дня натиск осман ослаб, и вскоре на дороге с восточной окраины города появились эскадроны северцев, которые, спешившись, при поддержке восьми пулеметов, установленных на легковых автомобилях «Опель», начали наступление на Хадемкиой со стороны прорванных Чалтайджийских позиций. Не принимая серьезного боя, морально сломленные турецкие подразделения, обтекая те кварталы города, которые были заняты кубанцами, начали отступление из Хадемкиоя и, едва сумев вырваться на шоссе, беспорядочной массой устремились к Стамбулу, бросая ранцы с вещами, винтовки и боеприпасы. Надо помнить, что в основе своей турецкие войска, оборонявшие чалтаджийскую оборонительную линию и Хадемкиой, состояли из аскеров, уже переживших разгром под Лозенградом. Второе сокрушительное поражение за месяц окончательно надломило их моральный дух, и главным желанием большинства аскеров стало как можно дальше убежать от фронта, от стрельбы, от этих упорных в бою болгар и бесшабашных русских гяуров. Они мечтали оказаться далеко-далеко: на улицах стамбульской Галаты, а лучше – за Босфором, в Ускюдаре, или еще дальше, там, где не будет слышно грохота славянских пушек, где не достанут их ни пуля болгарского войника, ни шашка русского драгуна.

И не было теперь такой силы во всей Оттоманской империи, которая сумела бы остановить этот людской поток, повернуть его лицом к приближающимся славянским войскам, заставить их сражаться, гибнуть за город султанов и византийских императоров.

Путь на Царьград был открыт…

Глава 6. Турецкий марш

И ведем мы след кровавыйв битвах за собой,Пусть не много нас осталось,мы не дрогнем душой.

Военные действия русской армии на Кавказском фронте начались сразу же по объявлении войны. И почти сразу после первых орудийных залпов и железные и обычные грунтовые дороги Закавказья оказались плотно закупорены.

На юг, к границе, к гремящему фронту шли воинские колонны ранее стоявших по гарнизонам полков и сотен. В спины солдатам дышали заляпанные дорожной грязью лошади обозов, батарей и артиллерийских парков, нервно храпевшие и вскидывавшиеся при рычании и дребезжаньях окутанных клубами газолинового перегара бронеавтомобилей и автомоторов. Вдоль побережья Черного моря к турецким берегам направлялись эсминцы и канлодки, чьи комендоры старательно подготавливали орудия к обстрелу прибрежных османских позиций и встречаемых транспортов под красным флагом с полумесяцем.

Войска сарыкамышского отряда перешли в энергичное наступление на Эрзерум и уже к пятому октября овладели важной ключевой позицией: Кара-Дербентским проходом, что открывало путь к Кеприкейской позиции турок, прикрывающей узел путей на полпути от границы до Эрзерума. На остальных направлениях части Русской императорской армии частью продвинулись на десять-двадцать верст за линию границы, частью были вынуждены, перейдя к жесткой обороне, отбивать ожесточенные лобовые атаки турецких частей и иррегулярных курдских формировании. Нависший над Эрзерумом, подобно кулаку, сарыкамышский отряд вынудил осман принять самые энергичные меры по сбору резервов с целью отбросить, а по возможности и окружить русские войска. В результате непрерывных боев сарыкамышский отряд в течение недели был почти лишен из-за малопригодного для горных условиий транспорта подкрепления людьми и боеприпасами – почти весь парк военных грузовых автомобилей был направлен на Балканский фронт, который Генштаб видел не иначе как направлением основного удара, а здесь, в Закавказье, снаряды и патроны возили по старинке – вьюками на ишаках и лошадях. Следствием этого стало отступление русских к тринадцатому октября на линию Алакилиса – Ардос – Хоросан – Делибаба, где и началось знаменитое десятидневное «хоросанское сидение». Вкопавшись в землю, и русские, и турки в течение десяти дней поочередно, по нескольку раз в день, поднимались во взаимно отбиваемые атаки и контратаки. По сути своей это было сражение на истощение: истощение людских сил и материальных ресурсов, но главное – на истощение боевого духа одной из сторон. Потери были огромны. По истечении «хоросанского сидения» выяснилось, что в сарыкамышском отряде в составе I кавказского и II туркестанского корпусов с приданными частями из пятидесяти двух батальонов и ста тридцати восьми орудий осталось, причем в весьма потрепанном состоянии, лишь сорок два батальона и восемьдесят четыре орудия. Процент потерь казачьих сотен был меньше, что было связано с тем, что генерал Берхман запретил кавалерийские атаки иначе, нежели в догон бегущего противника.

На север же и северо-восток, к Тифлису, Эривани и Баку, постоянно прижимаясь к обочинам тех же кавказских дорог, уступая путь спешащим к фронту войскам, тащились опустевшие арбы и двуколки из-под продовольствия и боеприпасов и устеленные реквизированным у курдских или аджарских крестьян сеном повозки с изувеченными «серыми героями – защитниками веры-царя-отечества». Отчекрыженные культяпки, зловонный гной, еще кровянящие и уже присохшие к ранам повязки, обожженные лица и кровавый чахоточный кашель из простреленных легких: можно ли было узнать в этом паноптикуме недавних «солдатушек – браво-ребятушек», первых парней на селе, бывших щеголеватых «душек-юнкеров»?

И не один десяток раз стягивали фуражки и крестились, проезжая мимо выросших при дороге крестов из узловатых ветвей чинар, нестроевые-обозники:

– Упокой, Господи, души новопреставленных рабов твоих. Имена же ты их веси. И прости грехи их вольные и невольные…

Те же раненые, кому посчастливилось не скончать дни свои на тряской повозке на петляющей среди гор и долин дороге и живыми, хотя и измученными попасть в большой город на излечение, вскоре понимали, что, хотя фронт для них и позади, но мытарства еще не окончены. Существующая система военной медицины оказалась не подготовлена к хлынувшему потоку раненых. Так, например, в Тифлисе, где был, надо сказать, крупнейший склад медикаментов, военный госпиталь, находившийся на окраине – в Навтлуге, – имел всего четыреста коек. Два лазарета: при церкви Архистратига Михаила, относящейся к Тифлисскому военному училищу, и лазарет Красного Креста вообще рассчитаны были на шестьдесят и сорок пациентов соответственно. Разумеется, для раненых господ офицеров всегда находились места в палатах: при необходимости персонал «заставлял потесниться» нижних чинов. Но вот в солдатских палатах с каждым днем становилось все больше народу и все чаще в беседах выздоравливающих звучали опасные слова: еще, может быть, и некрамольные, но уже заставляющие собеседников задуматься. Разговор-то он разговор, дело такое: может и спроста сойти, а может и в непростое дело вылиться…

Так и в палате для выздоравливающих с ранениями конечностей нижних чинов после вечернего обхода табачный дым, слабо вытягивающийся в приоткрытую форточку, окутывал пеленой собеседников.

– Вот ты, Гнат, расскажи, что тебя тогда у той Дели-Бабы из окопа-то понесло под самые чушки[1]? Нога лишняя была или как? Как теперь с раздробленной стопой к своей бабе пойдешь?

– Да как все, так и я. Авось ремеслу какому подучусь, чтоб сидеть больше: портняжить, наприклад аль чоботы тачать. А бабе – ей не нога нужна, а совсем даже другое.

– Нет, ты все ж скажи, чего полез-то? – никак не отвяжется настырный сосед.

– Чего да чего! Надобно было – вот чего!

– Чего ж надобно-то?

– Да сапоги. Мои-то за те версты, что отмахал до Кепри-кеи, а потом обратно до Делибабы вкрай развалились, только голенище и держало, а подошву уж не знаю, где и потерял. Сами знаете, какова там слякотища: не только подошву – штаны стянуть может, – обиженным голосом нудит «добытчик сапог».

– Гха-гха-ха-ха!!! – грохнула хохотом в два десятка прокуренных глоток палата.

– Ну так вот: а намедни того, как мне увечье получить, к нам на замену покойному взводному Остапову нового прислали, подпоручика. Видно, путь с России-то он все больше двуколками проехал, сапоги новенькие, только чуть в грязи забрызганы, ясное дело. Вот как засвистели их благородия «в атаку», так, значится, поднялись мы и побежали вниз, на турку. А он, животная бусурманская, по нам палит, как обычно. Смотрю я, подпоручик-то и свалился в воронку. Неладно свалился: головой да туловом вглыбь, а ноги в сапогах-то этих над воронкою торчат, и уж не дергаются. Тут от пальбы бежать на турку нам стало невмочь, где бежали, там и повалились: лишь бы пули поверх пошли. А бусурман не успокоится никак: начал по склону из мортиров палить, да все с недолетом. Смотрю я, а взрывы все ближе к нам встают, какого-то покойника-бедолагу из прежних павших в воздух подкинуло, да в куски: куда голова, куда руки-ноги… Тут уж я смекаю: надоть за сапогами бечь, потому как разорвет подпоручика покойного – и пропала обувка! Вскочил я, значит, да и побег к той воронке. Упал рядом, хвать за сапог – ан чую: нога-то дергается. Видать, не до конца его благородье скончавшись-то. Что было делать? Хочешь – не хочешь, а пришлось его за ноги из воронки вытягивать. Вытянул, рану на груди прямо поверх шинели фуражкой заткнул да ремнем натуго стянул, чтоб не упала, да и поволок взводного наверх, к траншее-то. Волок-волок, ан турка, пес, меня с мортира осколком в ногу-то и приголубил. Хорошо, ребята наши уже близко были: не дали пропасть, затащили за бруствер.