Читаем без скачивания Бразилия - Джон Апдайк

Тристан уставал как пес и обычно не мог удовлетворять Изабель. Все его помыслы были теперь связаны с поисками воображаемых очертаний частиц металла, скрытых в безумно упрямой кристаллической решетке скалы. Свет его обожания покинул тело его жены. Здесь, на склонах Серра-ду-Бурако, в ее кожу въелась тонкая пыль, подчеркивая легкие морщинки, появившиеся на лбу, в уголках рта и глаз, и даже у основания шеи, которая некогда была гладкой, как струя молока. Линии рта на ее молодом обезьяньем личике стали жестче, а вокруг глаз легли усталые тени. Когда она раздевалась и ложилась в постель, в темноте хижины по-прежнему вспыхивала нежная красота ее белого тела, и, хотя сердце Тристана начинало трепетать, как это случалось с ним, когда он видел над горами черную свинцовую тучу, закрывающую солнце, плоть его редко бывала готова к такому же трепету.

— Ты больше не любишь меня, — жаловалась Изабель.

— Люблю, — возражал он. — Моя любовь, как золото — она неизменна, хотя по временам прячется.

— Золото заменило тебе и мать, и жену. Ты работаешь даже по воскресеньям, а мы все равно голодаем. Даже когда тебе удается найти золотые песчинки и крупинки, тебя в кооперативе обвешивают, а половину оставшихся денег ты пропиваешь по дороге домой.

Изабель говорила правду — кашасу контрабандой привозили в горы и продавали по баснословным ценам, а Тристан, во всем желавший походить на других гаримпейру, то и дело пропускал стаканчик-другой, и в нем просыпались гены матери, которую он раньше презирал. Когда спиртное оглушало мозг, то в темной, неприступной скале жизни отверзалась светлая пещера, где можно было укрыться. Его гордый и независимый дух, который заставил его на пляже вычленить эту куколку из пустой породы других тел и назвать ее своей, — этот дух истлевал, как истлела от пота и знойного солнца его старая футболка, пока он сводил на нет каменную колонну на своем участке.

Изабель видела, как лицо мужа отзывается болью на ее слова, как тени поражения и трусости омрачают его гордое чело, и ей тоже становилось больно. Но Изабель решила, что если она хочет остаться равноправной личностью, то ей необходимо немного отдалиться от мужа. В первые месяцы семейной жизни она вела себя по-рабски, думая только о том, как ублажить мужа и его гордыню, пока он приспосабливается к тяготам жизни на прииске, и, оставаясь одна в хижине, впадала в некое подобие сна, слыша только бормотание отравленного ручья за домом и тревожный шум пустынной, выжженной солнцем улицы с ее заправочной станцией, деловитым похоронным бюро, лавочкой кооператива, где по взвинченным ценам продавались самые необходимые вещи, и плодящимися, как грибы после дождя, маникюрными заведениями. Она решила было поискать работу, однако манеры светской девушки и отрывочные студенческие знания здесь никому не были нужны. У нее был только один товар, который все мужчины шумно нахваливали всякий раз, когда Изабель выходила из хижины на улицу под слепящие лучи солнца. Черные грозовые тучи, постоянно хотя и собирались над дальними горами, но крайне редко разражались дождем. Если же дождь все-таки начинался, то это был свирепый, оглушительный ливень, после которого по широкой немощеной улице неслись слепящие потоки, а вода в ручье поднималась до самого порога их дома.

Оставаясь в хижине, Изабель спала или читала все подряд, лишь бы окунуться в какой-нибудь другой мир. Инструмент и припасы доставляли с прибрежных фабрик завернутыми в обрывки старых газет и журналов, из которых можно было узнать о давних сплетнях и увидеть портреты актрис в вышедших из моды платьях, узнать скандальные подробности о популярных певцах или звездах футбола, которые давно уже остепенились или умерли от алкоголизма. И все же эти истории на разрозненных обрывках мятой и грязной бумаги, которые ей редко удавалось проследить до конца, существовали как бы вне времени, ибо в них варьировались пять-шесть основных событий человеческой жизни, которые постоянно возвращались к читателю подобно тому, как стрелы, унесенные ранеными животными, возвращаются к охотнику, когда тот находит их мертвыми. Любовь, беременность, измена, месть, разлука и смерть. В этих историях всегда присутствовала смерть.

У Изабель не осталось одежды. Два объемистых синих чемодана обмякли и опустели. В чемодане побольше лежали только украшенный камнями старомодный крест, который она стащила из квартиры дяди Донашиану, портсигар с монограммой и мохнатая игрушечная капибара, которую она очень любила в детстве. Она называла ее Азорой и часто прижимала к своей груди, когда ложилась спать. Теперь игрушка выцвела и заскорузла от вездесущей кремниевой пыли, непрерывно висевшей над прииском. Неношеные платья, блузки и облегающие джинсы она продала маникюршам, чтобы было на что купить рис, черные бобы и фаринью. В ее глазах Тристан стал машиной из мышц, которую она должна кормить, чтобы не остановилось их движение по дороге жизни.

К тому времени, когда продавать стало нечего, Изабель уже довольно близко сошлась с маникюршами, и те научили, как нужно зарабатывать деньги. Это оказалось на удивление просто — надо только научиться задвигать частицу самой себя подальше, на самую дальнюю полку сознания. Мелкая мужская драма подъема и падения казалась ей очень трогательной, хотя мужчины способны и убить тебя голыми руками, если ими завладеет злоба. Однако именно в ее женской власти усмирить их ярость, в ее власти принять в свое лоно все, что они могут предложить.

Когда Тристан пришел домой и обнаружил на столе не просто рис да бобы, а ветчину и шкворчащую на сковородке сочную пресноводную рыбину, когда на десерт ему подали ананас и питангу, он долго смотрел на Изабель — белки его глаз порозовели от карьерной пыли, как у того рыжего человека, — но так и не спросил, на какую золотую жилу она напала. Ей было противно его немое одобрение блуда, и одновременно она любила его еще больше за реализм и такт стоика. Романтизм сводит людей друг с другом, но только реализм помогает им жить вместе. Тристан бросил мешок с породой на земляной пол и не стал его обрабатывать. Он сидел за необычно богатым столом со сдержанным величием короля, который знает, что у него фальшивый скипетр, а потом весь вечер ходил вокруг нее с какой-то деликатной нежностью, будто плоть ее превратилась в хрупкое стекло. Засыпая рядом с ним на матраце, набитом рисовой соломой, Изабель чувствовала, что Тристан касается ее спины и плеч так осторожно, словно она девственница.

Он стал ласковым импотентом. Изабель часто ощущала, как он рассматривает ее ночью при свете свечи, слышала медленные тягучие нотки в его голосе, когда он рассказывал о новостях прошедшего дня. Теперь ей чудилось, что их комнату населяет множество людей. А может, ее память оказалась переполненной образами других мужчин — их вскриками и ласками, их телами самых разных цветов, мышцами, волосами, запахами и оргазмами, затихавшими в ней? Не объясняя, откуда у нее деньги, она купила длинное цинковое корыто, и Тристан вечером натаскивал воды из ручейка, а Изабель разогревала ее на керосинке и, опустившись в длинное корыто, наполненное горячей водой, лежала в нем, пока вода не остывала. Вид ее собственного тела, казавшегося под водой оловянным, и легкое колыхание лобковых волосков умиротворяли ее память. Затем муж ее, серый от каменной пыли, снова подогревал воду в корыте, вылив туда ведро кипятка, и отмывал свою кожу до сверкающей черноты в испачканной Изабель воде. Постепенно это омовение стало для них ритуалом. Очистившись, они ложились в постель и, устало засыпая, слабо ласкали друг друга, и жесты их напоминали прощание тонущих в океане людей.

Изабель прежде ухитрялась не забеременеть даже в те дни, когда они непрерывно и яростно занимались любовью. Однако на второй год жизни на Серра-ду-Бурако она понесла, и казалось, будто вся хижина трепещет перед столь чудесным проявлением сил природы. Ее тошнило по утрам несколько недель кряду, потом она стала грузной и неповоротливой, живот ее распух, кожа на нем натянулась, как на барабане, и у Тристана голова шла кругом при виде этого неумолимого раздвоения ее существа. Изабель родила (околоплодные воды сошли в полночь, а первый крик ребенка раздался в тот час, когда предрассветные сумерки выхватили из мрака очертания предметов в хижине) мальчика с маленькими синими сморщенными ладошками, похожими на только что раскрывшиеся цветы, а его половые органы напоминали нераспустившийся бутончик. Изабель робко предложила назвать мальчика Саломаном в честь своего отца, однако Тристан, пробудившийся от своей одержимости золотом, заявил, страстно жестикулируя, что отец ее стал ему смертным врагом. Поскольку у самого Тристана отца не было, он согласился с женой, когда она предложила назвать мальчика Азором в честь любимой плюшевой игрушки.

— Наш младенец, кажется, очень бледнокож, — заметил он однажды.