Читаем без скачивания Плывун - Александр Житинский

Несмотря на кратковременность давно прошедшего знакомства, приятели вместе устроились за книжным прилавком, который уже несколько дней обслуживал пенсионер Метельский, поступив сюда продавцом, и предались воспоминаниям, изредка прикладываясь поочередно к плоской фляжке коньяка — непременному атрибуту прогулок Пирошникова.

Несомненно, два седых старика, сидящие за книжным развалом и посасывающие коньяк из фляжки, являли собою зрелище обнадеживающее, хотя и предосудительное для ревнителей морали.

Продолжение банкета последовало дома у Олега, в скромной двухкомнатной квартирке, где он жил один после смерти супруги и где на стенах Пирошников наконец увидел всю свою несостоявшуюся судьбу инженера — специалиста по силовым установкам крупнотоннажных морских судов. Олег, в отличие от него, электротехнический институт все же закончил и всю жизнь проработал по специальности.

Там висели дипломы в рамочках, газетные вырезки под стеклом — о спуске на воду какого-нибудь судна или об экспедиции в Антарктику — и многочисленные фотографии, где Олег был изображен в компании коллег, или с иностранной делегацией, или на палубе сухогруза, или же просто в кругу семьи. Жизнь была наглядна и убедительна, биография героя выстраивалась в прямую линию, а ненужная пенсионная загогулина в виде должности продавца на «Крупе», слава богу отсутствовала. В самом деле, зачем она лауреату Госпремии, видному в прошлом инженеру с пенсией в восемь тысяч рублей?

Но такой линии не было у Пирошникова. Жизнь его не только лишена была наглядности, но походила бы на изломанную кривую с петлями, доведись кому-нибудь изобразить ее. Она складывалась, как Бог на душу положит, но Пирошников удивился бы и даже оскорбился, если бы кто-то сказал ему, что он «ищет себя». Он ничего не искал, но ни от чего не отказывался. Притом уверенность в неком Предназначении своей жизни не покидала его, но он полагал, что поиск этого Предназначения бесполезен, оно должно явиться само. Или не должно.

Почти прожившие жизнь приятели не толковали о столь высоких и недоступных материях — упаси бог! — а просто рассказывали друг другу о детях, проблемах со здоровьем и, конечно, о женщинах, бывших в их жизни.

Под нехитрый ужин и три бутылки вина они засиделись до полуночи и даже, вспомнив молодость, сыграли и спели кое-что из старого репертуара. Электрическая гитара Олега давно висела на гвозде, украшая прибитый к стене ковер в спальне, но нашлась акустическая, на которой пенсионеры и музицировали по очереди. Пальцы Пирошникова помнили старые аккорды, он взволновался и пел с таким чувством, что растроганный Метельский подарил ему эту гитару со словами:

— Помни молодость!

Короче говоря, они вспомнили молодость с неувядающей силой, и теперь Пирошников не без удовольствия рассказывал об этом Серафиме.

Она слушала, не переставая удивляться его даже не молодости, а мальчишеству, казалось бы, неуместному в почти семидесятилетнем человеке. С тех пор как он месяц назад явился ей в образе мифического молодого соблазнителя в пересказе Ларисы Павловны, а потом сразу же воплотился смешным стариком, способным на безумия в виде силлабо-тонических спектаклей с подвижками земной коры, она относилась к Пирошникову почти как к явлению природы, которым управлять нельзя, можно лишь держаться подальше или любоваться.

Он же, получив в ее лице не только неожиданную любовницу, но и слушателя, зрителя и даже участника его жизненных спектаклей, расцвел, позабыв о неустроенности и болезнях.

Вот и сейчас, во втором часу ночи, раскинувшись в бархатном кресле с бокалом вина в руках, в ночном вестибюле бизнес-центра, превращенном в жилище, Пирошников, как никогда, чувствовал себя в своей тарелке.

Он взял в руки гитару, дотронулся до струн и извлек первый осторожный аккорд. Вахтер Боря, снова заснувший было под доносящееся из-под лестницы журчание Пирошникова, приподнял голову и услышал:

Мой дом загубили гады,мой дом пустили под снос.Нам с тобой теперь не будет пощады,но это не мой вопрос.Это не мой вопрос, мама!Я всего лишь изгой, мама,а для них я отброс.

Да, это был блюз, импровизация подвыпившего изгнанника, вспомнившего блюзовые аккорды через три десятилетия. Студент-вахтер снова изумился и продолжал слушать.

Я буду последним негромочень преклонных годов,но для них я всегда останусь беглым,и быть другим не готов.Я совсем не готов, мама!Мне не нужен их кров, мама!Я изгой, сто пудов!

Этот куплет свидетельствовал не только о знании стихов Маяковского, в чем сомневаться не приходилось, но и о близком знакомстве с молодыми поэтами, поскольку в городском жаргоне времен молодости Пирошникова слово «стопудово» отсутствовало.

Серафима счастливо смеялась, слушая этот пьяный блюз. А Пирошников, войдя в азарт, чувствуя прилив вдохновения, закончил:

Мы будем жить с тобой в домикеиз нами забытых книг.И для нас даже в самом маленьком томикенайдется приют для двоих.И я буду петь, мама!Я буду плясать, мама!Я не изменюсь — вот вам фиг!

Серафима зааплодировала, студент же не решился. Все-таки он был при исполнении.

А Пирошников, произведя этот выплеск творческой энергии, прислонил к креслу гитару, откинулся на спинку кресла и мгновенно заснул.

…Ему снился яблоневый сад с белеными стволами яблонь, обремененных плодами. Он шел сквозь их строй куда-то, где должен быть выход из сада — он точно знал, что такой выход есть, но не знал, где он. А вокруг с глухим стуком падали на землю спелые яблоки. Но он не наклонялся за ними, а шел к выходу.

Наконец что-то стало меняться, строй яблонь поредел, а сами они стали меньше ростом, да и яблоки на ветках были сморщенны и мелки. Сквозь редкие ветви просвечивало осеннее пустое небо, сад кончился, за ним открылось ровное поле, и где-то далеко в поле виднелась изгородь. Он устремился к ней, ища в изгороди прореху, выход, и тут увидел калитку. Почти бегом он кинулся к ней, но на последних метрах замедлил шаг, ибо изгородь превратилась в каменную стену, но дверца в ней осталась, лишь стала железной.

Он взялся за ручку, распахнул дверь на себя — и отшатнулся.

Сразу за дверцей открылась бездонная пропасть, в которой, далеко внизу, плавали белые птицы, похожие на лебедей.

Пирошников перевел дух — и проснулся.

Словно впервые, он обозрел темный вестибюль со спящим вахтером и прислушался. Откуда-то из глубины доносился едва слышный гул, как от работающих машин. Возможно, это были вентиляторы, доставлявшие воздух на минус третий этаж, про другое он боялся думать. Он положил на ладонь крестик, подаренный ему Браткевичем, и долго вглядывался в него, пытаясь угадать, какую информацию транслирует датчик аспиранту.

Он встал с кресла и заглянул под лестницу, где на диване спала Серафима. Им начинало овладевать знакомое похмелье — знакомое не ему одному, а сотням тысяч мужчин в России, которое выражается не только и не столько в головной боли или мерзком ощущении во рту, а в осознании краха жизни, приступе смертельного страха и томительного чувства вины перед всеми, а особенно — перед близкими.

Вот и сейчас, разглядев под лестничным пролетом лежащую фигурку Серафимы, он остро пожалел ее, спросив себя, с какой же стати он держит рядом с собою женщину, которая могла бы создать семью с нормальным молодым мужчиной, воспитывать детей, радоваться жизни, наконец, вместо того чтобы ночевать под лестницей в офисном здании.

— А вот за других думать не надо… — раздался из-под лестницы сонный голос Серафимы.

— Прости, — сказал он в темноту. — Ты слышишь гул?

— Слышу… Это отзвук вашего блюза, — сказала она.

— Да перестань! Ты преувеличиваешь.

— Вот увидите.

Пирошников взглянул на часы. Было семь двадцать утра. Он вспомнил свой ночной сон. «Птицы какие-то странные…» — подумал он и, вновь упав в кресло, закрыл глаза.

Глава 18. «При чем тут Пизанская башня?»

Наступившее утро нарисовало перед Пирошниковым ряд новых проблем, самой мелкой из которых была проблема утреннего туалета.

К счастью, оказалось, что Серафима решила ее еще вчера, раздобыв ключ от офиса страховой компании «Яблоневый Спас», располагавшейся рядом, в первом этаже. Пирошников взял ключ и, размышляя о связи ночного яблоневого сада с названием фирмы, отправился в туалет с мылом в руках и полотенцем на плече. Фирма начинала работу в десять, оставалось лишь полчаса, чтобы привести себя в порядок.

Миновать заступившую на дежурство Ларису Павловну просто так не удалось. Заметив Пирошникова, удаляющегося по коридору первого этажа, она выкрикнула вслед: