Читаем без скачивания Последняя любовь президента - Андрей Курков

Впрочем, я ведь ничего и не скрывал, и квартиры мы смотрели со Светланой вместе. Да и всякий внимательный человек отметил бы взглядом округлившийся животик Светланы – у худеньких и стройных беременность становится заметной раньше, чем у упитанных дам.

Офис Светланы находился тоже на Печерске, недалеко от Дома мебели. Она, как мудрый менеджер, подыскала себе пару деловых подружек, которые расширили сферу деятельности небольшой фирмы и теперь, кроме меда, занимались лечебными травами и пищевыми добавками. Так что у нее не было необходимости сидеть в своем кабинете.

Вернувшись в министерство, я попросил секретаршу Нилочку связаться с Печерским ЗАГСом и предупредить их, что завтра около 14.00 я заеду зарегистрировать свой брак. Уже через пять минут Нилочка заглянула в двери моего кабинета с немного напряженной и из-за этого еще более очаровательной улыбкой.

– Они будут вас ждать, – прошептала она.

– Отлично. Тогда чашечку кофе.

63

Киев. Сентябрь 2015 года.

Встречи с творческой интеллигенцией обычно не вызывают у меня большой радости. И забываются быстрее, чем заканчиваются. Правда, эта, последняя – позавчера, может и задержаться в памяти. Я уж было отключил свой мозг и надел на лицо правильную телевизионную улыбку, с которой профессиональный тележурналист обычно задает вопросы. Солистка оказалась постаревшей балериной. Этого на телеэкране, конечно, никто не заметит. Тонкая, изящная, с правильным носиком и театральнонадменным профилем. Но когда до нее около метра и ты всматриваешься в ее лицо, то не видишь живой кожи. Не видишь, потому что нет у нее ни на щеках, ни на подбородке живой кожи, есть что-то телесного цвета, заполированное, матовое, присыпанное, чтобы не давать бликов, чтобы не блестеть.

Она с таким же успехом могла бы рассказывать мне анекдот. Звук ведь в таких случаях не пишется. Главное: картинка. Но она заговорила о невыплаченной зарплате, о старых декорациях и костюмах. К этому я был готов. К этому я всегда готов, когда речь заходит о культуре. Культура всегда бедствует. Такова ее природа. По крайней мере у нас. Но для того эти встречи и существуют, чтобы президент пропитывался проблемами и пытался помочь их решить. И, несмотря на необычный финал разговора, я дал указание Минфину выделить Опере деньги на погашение долгов по зарплате и на декорацию для новой оперной постановки. Финал нашей встречи стоил этих денег. А виной всему запах. Она сама сказала, что приехала прямо с репетиции и не успела ни душ принять, ни себя привести в порядок. Да, про душ она сказала для того, чтобы подчеркнуть состояние сантехники в театре. Душ, оказывается, давно не работает.

И вот как только я услышал это ее скорое и мимолетное признание, что-то во мне щелкнуло. Я уловил в тот же момент в воздухе едва различимый запах пота, смешанный еще с каким-то парфюмерным запахом. Но не запахом дезодоранта или духов, а с чем-то более интересным. Я так и не вспомнил, точнее, не нашел вторую составляющую этого запаха. Но в памяти моей, в какой-то дальней ячейке, хранился именно такой вот запах с примесью сладкой горечи человеческого пота, притом именно женского. Женский пот, как и все женское, обладает большей легкостью и особой чувственной привлекательностью. Этот запах может вести за собой. Я смотрел на балерину, совершенно не слушая ее довольно немузыкальный голос. Я смотрел, а в голове у меня проходила фильтрация запахов прошлого, каких-то эпизодов из жизни, как бы обладавших ароматическими «закладками». И вот моя память листала страницы жизни, выискивая эту закладку, пахнувшую женским потом и какой-то, видимо профессиональной, парфюмерией. Может, особым ароматическим тальком или пудрой. И вдруг, все еще глядя на ее подвижные тонкие губы, я все вспомнил и даже приоткрыл рот от удивления. Она мой приоткрывшийся рот восприняла как знак повышенного внимания к ее словам. И заговорила быстрее и эмоциональней прежнего.

– Скажите, – я уставился в ее карие, подведенные густой тушью глаза, когда она наконец замолчала, – у вас в театре, где-то на чердаке была такая комнатка с продавленным диваном. Чтобы туда попасть, надо было подниматься по деревянной лестнице. Она еще сохранилась?

Балерина уставилась на меня не моргая, словно я ее загипнотизировал. Она молчала, а я уже видел этот замечательный эпизод из своей жизни каким-то внутренним зрением, визуальной памятью. Вот мы с Мирой в этой чердачной комнатке без стен и окон занимаемся любовью. Все пропитано коктейлем из запахов пота и какой-то парфюмерии. И вдруг нас спугнула парочка артистов балета. И мы наблюдаем, как они занимаются тем же и там же. И она, балерина, красиво держит тело. Мира тогда прошептала еще что-то довольно забавное. Как она сказала? «Ты видел, как он ее взял сзади?»

Я немного наклоняю голову, чтобы хотя бы чуть-чуть еще раз захватить взглядом ее профиль. Я почти уверен: это была она. Только, конечно, моложе.

– Да, – вдруг не выговаривает, а выдыхает едва слышно моя гостья. – По крайней мере, еще несколько лет назад эта комнатка там, на чердаке, была.

Я киваю и наблюдаю, как на ее лице появляется живая кожа. Она явно краснеет, и краснота эта пробивается через косметику, пробивается, как первые подснежники сквозь снег.

– А вы откуда о ней знаете? – вдруг спрашивает она шепотом, чуть подавшись всем телом вперед.

– Я там был однажды, – так же шепотом отвечаю я.

– Театр – это жизнь, – говорит она. – В театре все, как в жизни.

Ее голос уже выровнялся, к ней вернулось самообладание. Она, видимо, думает, что не я ее поймал своим вопросом, а она меня. Это же я признался, что побывал там однажды. Она в этом не призналась.

64

Киев. Март 1985 года. Вечер.

– Мне надо с тобой поговорить. – Мама смотрит на меня серьезно, немного хмурится и указывает движением головы в сторону кухни.

Она пришла сегодня с работы раньше обычного. Переоделась в синий вельветовый халат. На ногах шерстяные вязаные носки и старые тапочки. Поначалу у нее было хорошее настроение, она даже напевала что-то, открывая трехлитровку с компотом. Но под вечер на ее лице обозначилось беспокойство, и вот я, похоже, сейчас узнаю его причину.

Мы закрываемся на кухне. Через закрытые застекленные двери слышен телевизор, работающий в гостиной. Дима смотрит «Неуловимых мстителей». Это его любимый фильм. Он знает его наизусть и время от времени вдруг выдает оттуда цитаты. Иногда даже к месту.

– Мне путевку в Трускавец дают, – говорит мать.

Мы сидим друг напротив друга за кухонным столом.

– Ну так езжай!

– Но ты ведь на работу собирался устроиться. А тогда с кем Димочка будет?

– Могу пока не устраиваться, – пожал я плечами.

– Тебе бы лучше поучиться еще.

– Но учеба ведь всегда с сентября начинается, а сейчас только март.

Мама задумчиво кивает.

– Путевка с двадцать пятого, – говорит она. – И надо мне подлечиться, а то чует мое сердце: не выдержу!

Я не спрашиваю, чего или кого она не выдержит. И так ясно – устала. По лицу видно, что плохо спит и не следит за собой.

Она опять молчит и о чем-то думает.

– Ладно, – вздыхает. – Позови Диму.

– Ты что, хочешь ему про Трускавец сказать?

– Да.

Я иду в гостиную. Несколько раз трясу Диму за плечо, пока он наконец не отрывает взгляд от экрана.

– Иди на кухню, мать зовет!

Он нехотя встает и уходит, а я сажусь на нагретое его задницей место на диване.

Несколько минут смотрю фильм, и вдруг крик, звон разбитого стекла. Я влетаю в кухню, а мне навстречу Дима. У него в руке половник, на лице – ярость. Он проносится мимо меня, убегает в гостиную, и уже в кухне, обожженный морозным ветром, влетевшим через разбитое окно, я слышу, как и в гостиной звенит разбитое стекло.

У матери онемевшее, бледное лицо, испуганный взгляд. Она сидит, прильнув спиной к плите.

Я не знаю, что делать. Под ногами хрустит стекло. Возвращаюсь в гостиную. Там тоже холод и оконные стекла на полу. Дима закрылся в спальне.

Я возвращаюсь в коридор, надеваю свою бежевую гэдээровскую шубу из искусственного меха. Заглядываю в спальню.

Дима сидит на своей кровати и, наклонив голову, смотрит на валяющийся у ног половник. Я поднимаю половник и ухожу в кухню.

Через полчаса мы сидим уже на другой кухне, у соседа по лестничной площадке. Сидим и греемся. Пьем с соседом горячий чай. Дима зевает. Вскоре сосед отводит его в спальню к своим детям. Расстилает ему на полу матрас и спальный мешок.

Теперь мы сидим на кухне втроем. Жена соседа тоже спит.

Мать вдруг заплакала. Ее прорвало.

– Придется его в психушку отдавать, – говорит она сквозь слезы.

– Женить его надо, – говорит сосед. – Сразу вся дурь из головы и выйдет. Женатые успокаиваются быстро.