Читаем без скачивания Журнал `Юность`, 1973-3 - журнал Юность
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Об этом не хотелось думать.
— Москва… Четвертая кабина… — услышал Сметанин, встал и медленно пошёл к четвертой кабине, внутри которой вспыхнул свет.
Он снял трубку, сел на краешек табурета и сдвинул шапку на затылок.
— Кто спрашивает Лену? — услышал Сергей Киру Сергеевну.
— Здравствуйте, Кира Сергеевна. Это Сметанин, — сказал он.
— Сережа… Боже мой, Сережа, — зазвенел голос, так похожий на голос Лены, что Сергей крепко сжал трубку в руке. — Как ты? Здоров?
— Да, — сказал Сметанин. — Я очень здоров… А где Лена, Кира Сергеевна?
— Сейчас каникулы… Она уехала. Может быть, тебе что-нибудь нужно, Сережа?
— Спасибо, — сказал Сметанин и, не желая спрашивать, чувствуя всю наивность вопроса, все же произнес: — Куда уехала?
— Сейчас каникулы, — с несвойственной ей нерешительностью повторила Кира Сергеевна. — Она в Теберде, на лыжах катается…
— Мы здесь тоже часто на лыжах… — сказал Сметанин.
Они оба замолчали.
— У меня время кончается, — сказал Сергей. — До свидания, Кира Сергеевна… Передайте Лене привет…
— Может, тебе что-нибудь прислать?..
— Нет, нет… До свидания, Кира Сергеевна. — Сергей положил трубку и вышел из кабины.
Он пошёл было к дверям, но его нагнал высокий женский голос.
— Мальчик, вещи забыл… — Сергей оглянулся на «мальчика» и вспомнил о почте. — Такой молодой, и памяти совсем нету, — сказала цыганка, подавая ему рюкзак.
Местами обнаженная до шероховатого черИЭ» ного льда, река была пустынна. Поземка с сухим шорохом переползала через пешеходную тропу, отмеченную узкой лентой плотно набитого снега. Мерцание звезд, доносящаяся урывками дальняя музыка городского катка за спиной у Сметанина, слабое электрическое свечение над темным, с желтыми пятнами окон, наростом домов на заречном холме, непроходящее чувство неловкости от разговора с Кирой Сергеевной — все усугубляло одиночество Сергея. Ему уже не думалось с прежней утренней радостью, что сегодня не надо будет подчиняться распорядку, командам, что сегодня он сможет приехать в лагерь когда ему заблагорассудится. День прошел.
«Если бы я сейчас провалился под лед, если бы меня не стало, никто бы не заплакал… Некому… Да и надо ли, чтобы обо мне плакали? Что я — деятель какой-нибудь, учёный великий, врач или писатель?
Я — человек просто. О таких плачут двое-трое, которые любили… А меня любить некому… Вот как все огромно в мире в сравнении со мной, а любить меня некому… — Он вспомнил Нину Васильевну, её новую прическу, холодность её слов и сказал себе, что в библиотеку будет теперь ходить как можно реже. — Главное, что мне некого любить…
Я один…»
Но лед на реке был крепким, ветер попутным, а ему ещё не было двадцати, и шёл он быстро, чувствуя вместе с детской жалостью к самому себе упругую легкость шага, тяжесть сжатых в перчатках кулаков, мороз на лице…
Плавно, покачиваясь на ухабах, автобус двинулся в ночь. В ветровое стекло полетели ярко-белые в свете сильных фар редкие снежинки.
Только успев подумать: «Так бы и ехать до Москвы», — Сергей Сметанин заснул в мягком, затянутом холстинкой кресле.
Автобус остановился среди поля. Метель уже расходилась круто, и идти три километра до стрельбища после сна и тепла было зябко.
— Мужики! Почта!!! — закричал кто-то с нар.
Весь проход в огромной комнате седьмой роты мгновенно наполнился перед Сметаниным полусонными солдатами в белом нательном белье.
— Земляк! Где «Спорт»?
— Гони письмо!
Горячие руки пожимали руки Сметанина… Авакян ткнулся ему в щеку жесткими усами:
— Слушай, молодец какой!
Сергей вытащил пачку сигарет:
— Навались, гвардия, — сказал он тихо этим возбужденным, полусонным и после одиночества милым ему людям.
Пачку мгновенно разобрали.
— «Памир»!
— Дает связь!
— Совесть поимейте, — сказал дежурный по роте сержант. — Не закуривать в помещении. Шел бы поел, — сказал он Сметанину, — тебе во взводе расход оставили…
— Спасибо…
По узкой скрипучей лестнице Сметанин поднялся на второй этаж и постучал в офицерскую комнату.
— Да — раздалось оттуда.
Сметанин вошел. Лампа, одетая в газетный, с коричневым прожженным боком абажур, ярко освещала круглый стол посреди комнаты. На столе на салфетке стоял графин, стакан, пепельница с окурками, пачка сигарет, на краю лежала офицерская сумка; стулья были увешаны обмундированием, и на гимнастерках ярко белели подворотнички.
На одних кроватях спали, другие, пустые, были аккуратно заправлены. У окна между кроватей, спиной к Сметанину, стоял подполковник Мишин в нательной рубахе, перехлестнутой широкими серыми подтяжками; он был без сапог, в белых шерстяных носках. Сосредоточенно, длинной ниткой Мишин подшивал подворотничок к гимнастерке.
Сметанин заметил, что галифе у Мишина не новое— лоснится сзади…
— Товарищ гвардии подполковник, гвардии рядовой Сметанин… — начал Сергей, напирая на слово гвардия.
— Потише, — оборачиваясь к нему и оставляя гимнастерку на подоконнике, сказал Мишин.
— …прибыл из города с почтой, — закончил Сергей шепотом.
— Как съездил? Без ЧП, надеюсь…
— Нормально…
— Ко мне заходил?
— Так точно… Вот вам пакет передали и записку. — Сметанин подошел к Мишину и подал ему перевязанный бумажной веревкой пакет.
— Хорошо, идите спать… — Мишин потрогал усы. — Да, скажите Иванову, что я разрешил вам встать к завтраку… Идите…
— Слушаюсь. — Сметанин обернулся и пошёл к дверям.
— Да…
Сметанин обернулся.
С шитьем в руках Мишин сел на табурет.
— Скажите, Сметанин, — сказал он, сперва глядя в пол, а затем вскидывая голову и пристально глядя на Сметанина, — …скажите, как оно на самом деле тогда было?
— Когда? — спросил Сметанин, понимая, о чем идет речь и этим «когда» подготавливаясь к ответу.
— Была тогда самовольная отлучка? Или мне повиделось?..
Сергей пожал плечами:
— Не могу знать, товарищ подполковник…
— Эх, вы… Гвардеец, — протянул Мишин. — Идите…
Сметанин повернулся четко и вышел, улыбаясь.
«Хорошо! Хоть посплю вволю… Спасибо вам, товарищ подполковник… Дядя Федя…»
В коридоре у комнаты связистов Сметанин столкнулся с Ярцевым, тот, сонный, с всклокоченными, коротко остриженными волосами, шёл в нижнем белье и в сапогах, из которых торчали портянки.
— Письмо есть? — спросил он, позевывая.
— Ага…
— Ух, Серега! — И Ярцев заулыбался смущенно.
— А по носу…
Ярцев зажмурил глаза и сморщил лицо:
— Бей!
— Четыре раза…
— Бей же…
Сергей стукнул его по носу четыре раза, по числу углов конверта.
— Хватит? Держи… Доволен?..
— А?.. Да-да… — сказал Ярцев и пошёл, по пути разрывая конверт, с тот конец коридора, где перед черным окном горела слабая лемпочка.
Он сел на подоконник и вдруг зашептал оттуда Сергею восторженно:
— Фотография! Серега, фотография!
Ярцев подбежал к Сметанину, приплясывая, поводя плечами и размахивая фотографией над головой, как платочком.
— Чего топаешь! — весело сказал Сметанин.
— Да понимаешь, она фотографию прислала! Ты посмотри! Правда, она красивая?!
— Я её помню, — сказал Сметанин. — Я её запомнил, когда она тебя провожала…
С другого конца нар Золотов тихо спросил:
— Приехал?
— Как видишь, — ответил Сметанин.
— Что так долго?
— На квартиру к Мишину заходил, — сказал Сметанин и вспомнил пианино с бронзовыми канделябрами, ковер над диваном, двустволку ТОЗовку, наискосок висящую на ковре, подушки с кружевными накидками и хозяйку — маленькую старушку, в которой не угадывалась мать командира батальона…
— Врешь, — сказал Золотов, — в библиотеке, небось, торчал…
— Тебе-то какое дело…
— А такое мне дело, салага, — привставая на нарах, сказал Золотов, — что нечего тебе там ошиваться.
Сметанин промолчал.
XI
Асфальт был уже по-летнему сух. Ещё с вее чера объявили укладку парашютов. До завтрака, сразу после подъема, взвод связи принес со склада свои парашюты и укладочные столы — длинные брезентовые зеленые полосы. Все: и парашюты, аккуратные в сумках, и столы, свернутые поленьями в своих чехлах, и П-образные рамы жесткости, и длинные, прошитые в середине брезентовые мешочки с песком — грузики, — сложили под кирпичной стеной спортзала на асфальтовой площадке и укрыли большим брезентовым полотном.
После завтрака начали работать: сперва в бушлатах, затем в гимнастерках, потом кое-кто скинул гимнастерки, рубахи и загорал, давая повод для насмешек над зимней белизной тела.
