Читаем без скачивания Трудности белых ворон - Вера Колочкова

И про Ленину мать, Веронику, он вспоминал часто, хоть и не виделись они совсем. Леня очень на нее похож – такой же романтик неисправимый, не желающий ничем свою свободу ограничивать. Она тогда сама его в отцы своему ребенку выбрала. А раз женщина выбрала – возражать не смей. Петров и не посмел…

Рассказывая все это сидящей перед ним женщине, Петров поймал себя на мысли, что он не просто историю жизни своей излагает, а вроде как объяснить пытается сам себе мужицкую свою суть. Вот так, словами. Хотя, наверное, и зря. Словами все равно ничего и не объяснишь…

— Да–а–а, странный вы, Митя, мужик… — только и произнесла, задумчиво на него глядя, попутчица. — Впервые в жизни таких встречаю…

— Да ладно вам, Тамара. Мужик как мужик. Нищий да гулящий, получается. А больше никакой. Вот и все мои достоинства.

— Ну да… Побольше бы таких никаких мужиков–то..

— Ладно, засиделись мы с вами, Тамарочка. Скоро уже за окном светать начнет. Ложитесь–ка вы спать — вон у вас глаза как слипаются. Я покурить выйду, а вы ложитесь…

Выйдя в тамбур, он неторопливо размял в пальцах дешевую «Приму», прикурил из пригоршни, как на ветру. Вагон сильно покачивало от быстрой ночной езды, колеса, захлебываясь, торопливо отстукивали свою дорожную песню, будто опасаясь не попасть в неведомо кем заданный ритм. Петров вдруг подумал о том, как в этом же поезде холодной зимней ночью ехал его сын, Илья Гришковец… О чем он думал, интересно? О том, какой сволочью оказался его отец? Сердце его тут же сжалось то ли от жалости, то ли от любви, то ли от досады на Таню – вот же натворила делов эта раскрасавица — девчонка… Он же так ее любил тогда. И она, наверное, тоже как лучше хотела, как и эта вот Тамара, его попутчица. А какой он, интересно, его сын? Такой же серьезный и упертый в цели, как старший, Вовка, или такой, как Сашка, любитель девчонок да ночных развлечений? Или другой совсем? А может, такой, как Артемка, весь внутри себя «тормоз задумчивый», как Вовка с Сашкой его называют? Или он на Леню похож? А может, на Павлушку? Аня говорит – замечательный мальчишка… От любви плохого не рождается – он в этом был абсолютно уверен. А Таню он любил. Хотя кого он не любил–то ? Всех одинаково любил… Смешно, наверное, так говорить – всех одинаково… Но он и на самом деле их любил – красивых и не очень, аристократок голубых кровей с пораненной гордыней и плебеек, жизнью затюканных, домашних хозяек и властных администраторш, женщин–цветочков и грубых чертополохов, растущих на обочине жизни…Много их на его пути встретилось, чего уж там. И они платили ему такой же искренней любовью. Потому что настоящей, в чистом ее, первозданном виде, ничего никому не доказывающей любви хочется всем, абсолютно каждой женщине, это он давно уже понял. И если б это поняли все мужики, и не делали свою любовь только условно–потребительской, не навешивали б на нее лишнего груза из своих страхов да глупых комплексов , мужицкого тупого бахвальства да чистой животно–пошлой физиологии, то счастливых устроенных женщин было бы куда как больше в этом мире… И не бегали бы они к нему, чтобы испить его любви по глотку, по одной капельке, потому что одним глотком никогда по–настоящему и не напьешься. И слава богу, что с женой ему повезло – она всегда его понимала, хотя бы по большому счету, но понимала, а по малому счету ей и простить многое можно – она ведь, в конце концов, просто женщина, а не ангел с крылышками. И спасибо ей за это ее понимание, и за эту его поездку в Екатеринбург, к сыну своему Илье Гришковцу… Хотя чего там — он бы и сам все равно поехал. Обязательно бы поехал, хоть и стыдно будет до смерти ему в глаза глянуть. А попутчицу, Тамару эту, он обязательно уговорит отца парня своего разыскать. Понятно же, что неплохой совсем мужик этот отец – вон как у нее глаза горели, когда про него вспоминала. По всему видно – наш человек… Что он, уговаривать не умеет? Еще как умеет… Трое суток пути впереди – времени–то завались для благого дела…

Часть III

— Ты зачем приехал, Глеб? – растерянно спросила Люся, вмиг сникнув и втянув в голову в плечи. Тут же исчезла испуганно, растворилась торопливо в пространстве и времени поселившаяся было в ней так доверчиво умненькая гончаровская барашня, и только нелепая юбка с расфуфырами, голые плечи в разрезе белой кофточки да забранные наверх в высокую прическу черные волосы так же нелепо напоминали о том, что еще минуту назад она была другой, и жизнь ее была другой, и не было в ней никакого Глеба Сахновича с его насмешливо–ироничным взглядом красивых голливудских глаз, пробивающих ее душу насквозь…

— Зачем приехал, говоришь? – Глеб опустил голову, пнул носком ботинка порог квартиры. – А тебя увидеть захотел! – Он снова поднял на нее глаза, криво улыбнулся и продолжил:

— А ты меня на пороге держишь! Чаю–то хоть нальешь? Я, между прочим, с дороги…

Люся молча отодвинулась в сторону, давая ему пройти.

— Раздевайся, иди на кухню, я сейчас…

Зайдя к себе в комнату, она переоделась в спортивный костюм, выдирая волосы, быстро распустила свою сложную прическу. Уже подойдя к двери, обернулась назад и долго еще смотрела на раскрытую на той же странице книгу с Гончаровским романом, так и оставшуюся лежать на неубранной с утра постели.

— Так зачем ты все–таки приехал? – снова спросила она у Глеба, ставя на плиту чайник.

— Говорю же – тебя увидеть.

— Не ври.

— Не вру.

— А как поживает твоя невеста? У тебя же в Уфе невеста осталась, насколько я помню?

— Да нет, Люськ, уже не невеста, уже жена…

— Ах, даже так…

— Да, вот так…

Глеб долго и грустно смотрел на нее пустыми глазами, потом опустил ресницы и, подперев кулаком щеку, стал внимательно разглядывать кухонный стол, проводя ногтем по темным трещинкам старой столешницы. Люся молча наблюдала за ним, стоя у окна, скрестив руки под грудью и пождав губы. Глеб был другим. Она не сразу это заметила, растерялась сначала. Теперь, придя в себя, увидела – он совсем, совсем другой, он никогда таким не был… Опущенные горестно плечи, синева под глазами, трехдневная щетина – это все не его, не Глебово. Что–то здесь не так…

— Глеб, у тебя случилось что–то? – спросила тихо, заваривая покрепче зеленый чай с жасмином. – Ты сам на себя не похож.

— Ну да. Случилось.

Он опять замолчал надолго, сидел, обхватив обеими ладонями большую красную кружку в белый горошек, смотрел на плавающие сверху чаинки. – Умираю я, Люська…

— Иди ты! – Люся недоверчиво уставилась на него, держа в руке нож, которым собиралась резать колбасу. – Как это – умираешь?

— Да ты не отвлекайся давай, бутерброды–то делай… Я ж пока живой, и есть хочу. Рак у меня обнаружили, Люсь. Говорят, в последней стадии. Лимфосаркома называется. Представляешь? Одна только надежда осталась – может, ошиблись наши уфимские врачи? Всякое же бывает…Вот я и подумал – может, мне к отцу твоему обратиться по старой памяти? А? Как ты думаешь, не откажет? Или наоборот — выгонит в шею? Получается, я ведь обидел тебя сильно… А еще я слышал, у вас тут недавно крутой онкоцентр открыли, с европейским оборудованием…Может, Андрей Василич туда меня протолкнет? Понимаешь, отчаялся я совсем, в панике полной барахтаюсь, как в дерьме каком… Страшно мне умирать, не могу я, не готов совсем… Помоги, Люська! Попроси отца, Люська!

Это его «помоги» прозвучало вдруг настолько отчаянно, что ударило Люсю куда–то в солнечное сплетение. Она не знала, что ему говорить. Она не знала даже, что вообще говорят в таких случаях : или что не верь, мол, ерунда это все, или наоборот – обязательно, мол, помогу… Она просто медленно попятилась из кухни в прихожую и вдруг остановилась в дверях, схватившись руками за косяки. Развернувшись резко, подошла к столу, поставила перед ним тарелки с хлебом и криво и толсто нарезанной колбасой и снова попятилась назад, вышла совсем из кухни. Глеб удивленно смотрел ей вслед, пока она не вернулась, уже с телефонной трубкой в руках. Положив ее перед собой на стол, принялась разглядывать упорно, словно не зная, что же такое с ней надо теперь делать.

— Люсь, очнись…Зачем отцу сейчас–то звонить? Вдруг у него операция? Вот придет домой – тогда…

— Да он не придет сюда, Глеб.

— Как это? Что, вообще не придет? Или сегодня только?

— Он от нас ушел.

— Как это – ушел? В каком это смысле? А куда?

— К другой бабе.

Люся говорила четко и отрывисто, не поднимая на него головы. Глядя на это ее смятение, Глеб почувствовал вдруг, как стало ему легче, будто теплым ветром на него повеяло : за него и правда здесь беспокоятся, и по–прежнему его здесь любят, и никто его отсюда не выгонит… Он даже и развеселился немного от Люсиной новости:

— Иди ты! Во дает Андрей Василич! А я всегда его тихоней считал, зайчиком этаким, насквозь интеллигентным…

— Ну вот, как видишь, и заяц себя в одночасье волком почувствовал. Особенно если зайчиха у него – Шурочка, — наконец решилась поднять на него вмиг запавшие глаза Люся.