Читаем без скачивания Восток. Запад. Цивилизация - Лесина Екатерина

Но Эдди добирается до дома раньше них. И падает. И… и переход удается задержать.

– Вот. – Он выпустил зимородка, который превратился в девушку, и того, другого, что выглядел теперь облаком тумана. – Твое тело.

Надо взять за руку, а сложно брать что-то, если ты не материален.

– Тебе нужно войти.

– Нет. – Парень покачал головой. – Я проклят.

– Был.

– Все еще.

– Ведьма сожрала твое проклятье. Ведьмы их любят.

Не верит.

А там, снаружи, разгорается буря. И ее слышат собаки, которые взрываются воем. Орут коты. И люди, даже под защитой, укрытые, спрятанные, тоже чуют.

– Иди. Твой брат за тебя переживает.

– Бестолочь он. – Парень провел руками по волосам. – И я не лучше. Не надо было лезть к ним. Но… передай брату…

Эдди вытащил из кармана призрачную дудку.

Шаман он или как?

Что-что, а кормят у Орвудов душевно.

Эдди ел.

Молча.

Сосредоточенно. Пытаясь понять, о чем говорить стоит, а о чем – нет. Главное, не торопят. Рядом так же сосредоточенно жевал Бертрам, кажется не особо понимая, что ест.

Впрочем, Эдди тоже.

– Что это? – поинтересовался он, потому как тишина за столом стала совсем уж тягостной. Вздрогнул Эдвин. И Орвуд-старший выпал из задумчивости.

– Оленина, кажется.

– Вкусная, – похвалил Эдди оленину, которая точно была бараниной, но если на вкус разницы нет, то смысл уточнять.

– Он придет в себя? – Эдвин отодвинул блюдо. Он единственный к еде не притронулся. А вот Эва умяла приличный кусок мяса и лишь потом опомнилась и начала делать вид, будто аппетита нет.

Глупость какая.

Этак и вовсе исхудать можно, а она и без того махонькая, что человеком, что птицей.

– Понятия не имею. – В таких вопросах Эдди предпочитал не лгать. – Душу мы вернули. А дальше как оно – это не ко мне. Но целителя позовите. На всякий случай. А то еще рана откроется.

– Какая?

Эдвин поглядел с упреком, потом выразительно перевел взгляд на Эву, намекая, что подобные разговоры за столом вести не стоит.

– Та, которую ему нанесли.

– Нет ран. – Эдвин покачал головой. – Его осматривали. И не единожды. Видимых повреждений в принципе нет. Поэтому и решили, что имеем дело с каким-то ядом. Я, признаться, до сих пор так полагаю, потому что ведьмы, проклятья – это как-то, уж извините, ненаучно.

Эва фыркнула.

А вот сестрица ее куда-то подевалась, как и сама леди Орвуд. Но, может, оно и к лучшему. При леди Орвуд точно никто не стал бы говорить за столом о проклятьях.

– А я на той стороне в птицу превратилась, – сказала Эва. – Это тоже ненаучно. Но у меня были крылья.

– Возможно. – Эдвин, кажется, несколько смутился. – Разум человека – вещь малоизученная, но есть работы, которые склоняются к тому, что наши возможности во многом зависят от способности их субъектизировать относительно мировосприятия.

– Чего? – Эдди почувствовал себя именно тем, кем и был: полным дикарем.

– Вы субъективно воспринимали себя птицей.

– И его? – Эва ткнула вилкой в сторону Эдди. – Он тоже был. Вороном. А я кем? Я так и не поняла.

– Зимородком, – сказал Эдди. – Хорошая птица. Орки считают, что зимородки могут указывать путь потерянным душам.

– Вот видите, вы сперва приняли чужой образ, потом примерили его на себя и соотнесли с восприятием. Теоретически, – зачем-то добавил Эдвин. – Но вынужден признать, что все остальное в эту теорию не вписывается. Да и противников у нее много. Она вообще основана на опытах Поллака. Сильный менталист. Он вводил подопытных в транс и внушал им… разное. И в результате люди, пробуждаясь, вдруг начинали говорить на других языках. Писали картины. Или играли на музыкальных инструментах. Правда, он сам признает, что далеко не все. И скорее, речь идет о единичных успехах. Он уверен, что пробудить можно любые способности, но чаще всего наше сознание столь закостенело, что даже в трансе не готово признать их наличие. Как-то вот так.

– Мой дед… – Эдди засомневался, стоит ли говорить о таком. – Он был шаманом. И его отец, и отец его отца. Однажды ему привели девушку, которая решила уйти. Она утонула, но ее спасли. Однако вышло так, что душа ее все одно покинула тело. Тогда дед решил поговорить с ней. Он звал. И душа откликнулась. Вот только не пожелала возвращаться.

Странно, что эти воспоминания яркие. Будто вчера оно было.

Костры.

Запах трав, пучки которых свисают с потолка. И дед вытаскивает нити то с одного пучка, то с другого. Травы рассыпаются трухой в его пальцах.

Сидящая на корточках девушка покачивается со стороны в сторону…

– Дед говорил с родителями той девушки. А потом с их согласия призвал другой дух. И тот вошел в тело. Дух ребенка. Ей дали другое имя. И семья плакала, ибо тело и кровь получили жизнь. И дух получил.

– Очевидно, – Эдвин чуть выдвинул челюсть, явно показывая, что не согласен, – девушка умышленно причинила себе вред. И возможно, ее горе было столь велико, что оно разрушило саму личность до основания. Случается и такое. Бывает, люди не в силах перенести произошедшее с ними и отказывают себе в праве на личность. Они создают иные личности. И зачастую именно детей. Скорее всего это связано именно с неспособностью, с нежеланием нести ответственность за взрослую жизнь.

– Пусть так, – согласился Эдди.

К чему спорить.

Дело, на которое он подписался, сделано. И причин задерживаться нет, однако и уходить не хочется. Особенно потому, что этот вот, смазливый, с подвешенным языком, точно не уйдет.

Останется.

Будет вести светские беседы задушевные.

Бесит.

– Извините, – в тишине прозвучал робкий голос Эвы. – А можно я вас нарисую?

Эдди моргнул и уточнил:

– Меня?

Девушка кивнула.

– Я… постараюсь быстро. Не знаю, почему, но очень хочется. И не хочется оставаться одной. Кажется, что… вдруг я там снова окажусь?

Она помолчала и очень тихо добавила:

– Вы меня услышите, да, но… все равно.

– Буду рад помочь. – Кажется, именно так принято говорить.

Эва выдохнула.

Все-таки она изменилась. Прежняя Эва никогда бы не побеспокоила человека столь возмутительной просьбой, тем паче портреты у нее получались из рук вон плохо. Точнее, не то чтобы плохо, но… пугающими.

Так маменька сказала, когда Эва написала портрет одной ее подруги, который тоже вот так вдруг захотелось написать. А отец, напротив, сказал, что получилось очень даже похоже. А главное, всем все про леди Эйджел понятно.

А что именно понятно, так это совсем не понятно.

– Думаю, – Эва поспешила подняться, хотя это тоже было неправильно, – в саду будет удобно. Там… дышится легко.

И никто ничего не сказал.

Только во взгляде отца почудилась усмешка.

– А нам, полагаю, и вправду стоит спуститься и… – Это уже Берт, а что именно еще он собирается делать, Эва не дослушала.

В саду светило солнце.

И стояла жара.

Все еще жара, хотя осень близка. Странно тоже. Почему Эстервуды устраивают бал летом? Пусть и в последних днях августа, но все одно.

Обычно же сезон начинается во второй половине осени.

А тут…

Беседка.

И лавочка. Мольберт уже принесли и сумку с красками тоже. Угольные карандаши слегка раскрошились, но ничего страшного.

– И что мне делать? – Эдди замялся.

– Ничего. Садитесь.

– Куда?

– Куда-нибудь. Куда вам нравится.

Он хмыкнул, огляделся и сел.

На траву.

Под розовый куст. Правда, цветок на нем остался лишь один, но большой. Темно-пурпурный полуоткрытый бутон покачивался на тонкой длинной ветви. Листва запылилась. Да и трава тоже.

– А… вы не простудитесь на земле? – Эва старалась смотреть на мольберт.

Акварель.

Лист бумаги. Набросок. Линии должны быть легкими, летящими, едва уловимыми, иначе будут просвечивать и получится некрасиво.