Читаем без скачивания Киевская Русь и Малороссия в XIX веке - Алексей Петрович Толочко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это важный момент. Правобережье не представляют как территорию «малороссийской» истории. Здесь все давно польское. А перед «польским» — «русское», то есть летописное и древнерусское. Древняя летописная история в оценке российских путешественников, безусловно, принадлежит россиянам, а не казакам-малороссам, даже следов которых на Правобережье отыскать не удается. Если путешественники и начинают — очень неясно и неуверенно — угадывать какое-то родство территории с историей, то это будет российская история. Если у «русских» Правобережья и есть какие-то «родственники», то ими оказываются скорее россияне, с которыми территорию связывает общая история в древнекиевские времена, а не казаки-малороссы. Так начинает формироваться в головах идея «южнорусского народа», племени, которое протянулось на запад вплоть до Лемберга (в Перемышле Глаголев встретил австрийского солдата, который заговорил с ним и назвался «русским». Глаголев записал: «Итак, добрые галичане еще не забыли, что они были некогда детьми Святой Руси и братья нам по происхождению, по языку, по вере»[141]).
То, что еще не способны заметить ни россияне, ни малороссы — единство (историческое, этническое, лингвистическое) территорий будущей Украины, впервые начинает формироваться в воображении других путешественников, назовем их условно «иностранцами»: поляков, закарпатских русинов, немцев. То есть людей, которые смотрят на вещи с противоположной (в буквальном, географическом смысле) перспективы. За время, нас интересующее, исключительно «аутсайдеры», люди, одновременно «включенные» (службой, подданством, образованием) в российский контекст, но благодаря происхождению поставленные в надлежащую к нему дистанцию, говорят о Правобережье и о его «русском» характере.
Зориан Доленга-Ходаковский был одним из первых практикующих в России «археологию». Человек чрезвычайно яркий, почти авантюрист, сфальсифицировавший свое происхождение, биографию и даже имя, Адам Чарноцкий успел многое: служить, быть арестованным по подозрению в измене, попасть в армию и дезертировать из нее в 1811 году, чтобы до 1813 года сражаться против русских[142]. Он умел заручиться покровительством влиятельных патронов (князя Адама Чарторыйского и графа Николая Румянцева) и даже министерства народного образования империи. Рожденный в Белоруссии, Ходаковский посвятил большинство своих занятий Правобережной Украине. Между 1814 и 1818 годами он интенсивно путешествует по этим территориям, собирая и записывая народные песни, но также присматриваясь к археологическим памятникам края. В 1820 году и во второй раз в середине 1820-х годов он получает стипендию от министерства народного просвещения для путешествий с целью обследования «городищ» России. Понимание Ходаковским истории и его подход к изучению прошлого оказались сенсационно новыми для людей, только что канонизировавших Карамзина как образец писания истории. Ходаковский отстаивал не документальный, но археологический и этнографический подход. Исследование прошлого, полагал он, должно происходить не в ученом кабинете, а непосредственно на землях, где когда-то творилась история. Свидетельства, позволяющие понять истинное прошлое народа, надо искать не на страницах летописей, а в народных песнях, сказаниях, мифологии, а также в остатках древних поселений и вообще следах древней жизни. Отсюда возникало фундаментальное различие между Ходаковским и Карамзиным и — шире — канонической версией древнерусской истории, как она представала в тогдашней российской науке. Российская история начиналась не на севере и не с призвания варягов, как, вслед за летописью, утверждал бы Карамзин и его последователи. Сохраненная «народными песнями» и археологическими памятниками история уже творилась на «Юге» задолго до прихода на «Север» первых варяжских князей. «Юг» становился активным игроком в древней истории России. Ходаковский опубликовал мало, но успел произвести сильное впечатление на российскую ученую публику. Как отмечает Дэвид Сондерс в своей критике «Истории государства Российского» Карамзина, Ходаковский объяснил яснее, чем кто-либо из его современников, фундаментальную разницу между югом и севером, а также то, как культура юга способна изменить направление российской культуры. Он расширил рамки уже ведущейся дискуссии, акцентировав на «южной России» (которая для него означала западную Украину) в контексте славянского мира[143]. Из-за специфического подхода к изучению прошлого через фольклор и материальные остатки «древняя история» у Ходаковского становилась «народной». Правобережная Украина попадала в «курс русской истории» не только, так сказать, территориально, но и «национально».
Два закарпатских русина оказались, вероятно, самыми последовательными проповедниками идеи о том, что «южнорусский» народ не ограничивается только украинцами, проживающими в пределах Российской империи, а представляет собой больший народ, обитающий в государствах нескольких суверенов[144]. Иван Орлай, знакомец Ходаковского, впоследствии директор Нежинской гимназии, едва ли не первым высказал подобное мнение печатно в журнале «Северный вестник». Значительно откровеннее эту идею проводил в своих писаниях другой соотечественник Ходаковского — Луца (Юрий) Венелин. Подобно многим австрийским славянам, Венелин исповедовал идеи единства славянского мира, но, увы, не умел сдержать свой славянский энтузиазм. Он отстаивал всякого рода странные идеи, например, что практически все европейские народы — гунны, германцы, франки — были некогда славянами. Венелин, таким образом, был склонен к тому, чтобы представлять себе огромные «народности», группируя меньшие этнографические группы — исторические и современные — в большие сообщества. В 1829 году он обратился к министру народного просвещения Александру Семеновичу Шишкову за финансовой помощью для поездки в Болгарию и Румелию. Россия как раз вела очередную турецкую войну, и такое путешествие по оккупированным российскими войсками территориям казалось своевременным. Министр, очевидно, верно понял замысел Венелина как обнаружение «южнорусского» характера территорий путем исследования «взаимоотношений между современным болгарским и малороссийским, карпато-русским и великорусским диалектами»[145]. «Только закарпатский украинец, вероятно, мог представить единство территории, раскинувшейся от Болгарии на юге через Украину до России»[146]. Венелин настаивал, что «малороссийский диалект» — неверное название. На самом деле это «южнорусский» язык, на котором говорят около двадцати миллионов человек в России, Польше, Галиции и северной Венгрии. Только те, кто пересек государственные границы с юга на север, подобно закарпатским славянам по пути в Петербург, могли, оглядываясь назад, осмысливать свой собственный путь как признак и доказательство единства славянского населения четырех стран.
Впрочем, понадобится польское восстание 1830–1831 годов, чтобы «русскость» Правобережья стала предметом целенаправленных поисков. Лишь в 1840-х годах власти задумываются над употреблением истории для доказательства этнических и исторических
