Читаем без скачивания Проклятье живой воды (СИ) - Романова Галина Львовна

— Господи, что случилось?

— Н-не… не надо… Н-нормально, — с трудом прохрипел сын.

— Пойдем, — Верна обняла его, пытаясь поднять. — Вот так. Держись за меня. Виктор. Ох, что же это происходит?

Он что-то бормотал, шатаясь как пьяный, и с трудом передвигая ноги. Каждый шаг давался ценой неимоверных усилий. Верна почти волокла сына на себе, стиснув зубы и запрещая себе думать о чем-нибудь кроме этих шагов. Один… второй… третий… четвертый… не так уж много осталось до порога… Ох, еще шаг… другой… Уф, кажется, добрались.

Через крыльцо мать и сын буквально перевалились. Верна едва не упала, под тяжестью тела сына, но сумела втащить его в комнату и уложить — не уронить. — на кровать. Юноша повалился навзничь, раскинув руки и бессмысленно таращась в потолок. Дыхание с хрипом и посвистом вырывалось изо рта. Язвочки налились гноем, гной сочился и из прищуренных глаз, а на распухший лоб было жутко смотреть.

Женщина застыла, зажимая себе рот руками. Нет. Не время для страха и переживаний. Она подумает об этом потом, когда останется время для чувств, а сейчас надо помочь больному ребенку.

По одной переложив ноги сына на постель и устроив его поудобнее, Верна поставила на плиту греться кастрюлю с водой и принялась стаскивать с Виктора одежду. Блузу удалось стащить сравнительно легко. Как и башмаки. А вот штаны пришлось распарывать. Кожа Виктора была неестественно розовой и плотной, как хорошо выделанная шагрень, обтянувшая дерево или камень. Даже на животе мышцы были напряжены, и когда Верна попыталась слегка надавить, тело Виктора внезапно выгнулось дугой, опираясь только на затылок и пятки. Женщина вскрикнула, отпрянув. Подобное она видела лишь один раз, в далеком детстве, когда в окошко вместе с соседскими детьми подсматривала за священником-экзорцистом. Тогда одержимого, над которым патер читал молитвы, корежило точно также. Отличие одно — при этом одержимый еще и ругался самыми поносными словами, проклиная святого отца, бога и всех пристных его в таких выражениях, что становилось жутко. А Виктор лишь скрипел зубами и стонал.

— Сынок.

Он тут же обмяк, вскрикнул жалобно, и Верна бросилась ему на грудь:

— Что с тобой? Тебе больно?

— М-ма… — с трудом выдавил он.

— Ты весь горячий. И эти ранки… погоди, я сейчас.

Вода в кастрюле не успела вскипеть, но ждать женщине не хотелось. Она кинулась обтирать тело сына мокрой тряпкой, пытаясь заодно осторожно отчистить язвочки. Кроме губ, где их было большинство, несколько штук нашлось под мышками и в паху. Здесь женщина работала осторожнее, но когда случайно надавила на одну, из нее полезли… нет, не гной, а что-то вроде упругих волосков темно-коричневого цвета. Волоски слабо шевелились, и женщина больно укусила себя за ладонь, чтобы не кричать. Теперь она старалась вообще не трогать язвочки, разве что не выдержала и слегка умыла лицо сыну.

Тот принимал ее ухаживания беспокойно. Мычал что-то сквозь стиснутые челюсти, метался по постели, отталкивая руки матери. Один раз ему удалось поймать ее взгляд — и Верна поразилась злобному огню, горевшему в его глазах.

— Уд-ди, — процедил юноша сквозь стиснутые зубы.

— Виктор, ты что?

— Уд-ди… б-на-а-а-а… — голос перешел в протяжный низкий крик, в котором смешались боль и ярость.

Верна попятилась, зажимая себе рот руками. Случилось то, чего она больше всего боялась и чего ждала с ужасом, как ждут конца света. Виктор был заражен.

Давно уже стемнело, а Верна все сидела у окна, не зажигая огня и чувствуя странную пустоту внутри.

Судьба тех, кто заразился и стал мутантом, была одна. С тех пор, как такие случаи перестали быть единичными, прошло много времени. Стали взрослыми те дети, которые, затаив дыхание, бегали смотреть на самых первых «уродов». С тех пор было принято несколько законов, предписывающих изолировать мутантов от общества. Их увозили — на лечение — в неизвестном направлении, выплачивая родственникам компенсацию. Но деньги не заменят человека. Тем более что никто не говорил о пожизненной выплате семье, потерявшей единственного кормильца. Самое большее, на что можно было рассчитывать — на двести фунтов стерлингов. И никто никогда не гарантировал, что вы еще хотя бы раз увидите близкого человека. О тех, кого увозили чистильщики, семьи не знали ничего. Где они? Живы или нет? Есть ли надежда на выздоровление? Ходили слухи о каком-то лекарстве, но тут же добавляли, что помогает оно далеко не всем, так что применять его массово не торопятся. А пока заболевших мутантов предписывалось… сдавать. Как говорится, от греха подальше. Ибо мало того, что эти уроды ужасно выглядели — вместе с человеческим обликом они теряли и человеческую душу, а также память. Мутанты не узнавали никого, забывали даже свое имя и нападали на людей. При этом убить их самих было чрезвычайно трудно. Даже пуля, выпущенная в голову, не всегда могла остановить чудовище. Обезглавленное тело или туша с пробитой насквозь грудной клеткой еще вполне могли натворить бед. Поэтому, «хочешь жить — избавься от мутанта.»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Такой лозунг нет-нет, да и попадался Верне Чес на глаза, когда она разносила белье заказчикам. Женщина всякий раз вздрагивала, невольно втягивая голову в плечи, как будто сама была мутантом. Но кто же знал, что беда подкрадется с неожиданной стороны?

Казалось бы, чего проще? Пока Виктор, умытый, лежит на постели в беспамятстве, скоренько сбегать на угол, где часто дежурит полисмен. Сказать всего несколько слов: «У меня дома мутант.» — и отойти в сторонку. Полисмен знает, что делать. Он вызовет чистильщиков, те оцепят дом, войдут внутрь и…

И заберут Виктора. А она получит двести фунтов стерлингов как компенсацию. Да, может быть, еще десяток шиллингов за то, что донесла. Как просто. И ведь находились те, кто так поступает. Потому что не всякий может выдержать, когда родное существо превращается в неразумное чудовище. Но разве для того, чтобы превратиться в чудовище, обязательно терять человеческий облик?

Скрипнула кровать, вырывая женщину из раздумий. Она встрепенулась, вскакивая и прижимая руки к груди. Страх волной поднялся в душе, когда она заметила, что тело на постели шевельнулось. Вот сейчас существо встанет и…

— Ма-ма…

Верна вздрогнула. Рванулась было к двери, но заставила себя остановиться. Сделала осторожный шаг к постели. В комнате царил ночной сумрак — пока возилась с телом сына, стемнело, а зажечь огонь она забыла. Теперь во мраке на кровати шевелилось… нечто.

— М-ма… — тихий стон, полный боли и страха. Стон ребенка.

И Верна решилась. Сделала еще один шаг, протягивая дрожащие руки:

— Сынок?

Существо шевельнулось. Медленно, через силу, повернуло в ее сторону голову. Из-за уродливо вздувшегося лба она казалась неестественно огромной и напоминала львиную морду. Блеснули глаза. В них светился… разум?

— М-ма…

Голос чужой, низкий, утробный. Не голос — мычание быка. Но это был голос ее сына. Это он, скрытый под стремительно меняющейся оболочкой, взывал к ней.

— Я здесь.

Существо протянуло к ней… да, пока еще руки. Оно пока еще сохраняло человеческий облик и вызывало больше жалость, чем ужас и отвращение. А темнота скрадывала ужасные подробности, помогая смириться с произошедшими переменами.

— М-ма-ма.

Было заметно, что слова даются ему с трудом — вместо остальных с губ сорвалось какое-то бульканье. Но эта жалкая попытка заговорить сделала то, что не смогло остальное. Оно сломало хрупкий лед, уничтожило страх и отвращение, и Верна Чес бросилась к распростертому на постели существу, обнимая и чувствуя, как горячее, твердое, словно камень, тело прижимается к ней. Обняла, погладила по спутанным волосам:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я здесь, малыш. Мама здесь. Мама всегда будет с тобой, что бы ни случилось… Слышишь, сынок? Слышишь, Виктор?

Человекоподобное существо, еще сохранявшее фигуру и черты ее сына — губы, подбородок, цвет глаз и волос — отчаянно и доверчиво прижималось к ней, вздыхая и что-то неразборчиво бормоча.