Читаем без скачивания Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130–1194 - Джон Норвич

В течение последующих нескольких лет послы сновали между Германией и Константинополем, поскольку два императора начали всерьез разрабатывать планы союза против общего врага. Затем весной 1143 г. Иоанн отправился на охоту в горы Киликии и по несчастной случайности поцарапал кожу между четвертым пальцем и мизинцем правой руки отравленной стрелой. Вначале он не обратил внимания на эту ранку, но в последующие дни заражение проникло во всю руку, так что она, по словам хрониста, современника событий, стала толщиной с ногу у бедра. Императорские лекари посоветовали ампутацию, но Иоанн им не поверил и отказался; примерно неделю спустя он умер от заражения крови. Его младший сын Мануил, который ему наследовал, был поначалу гораздо больше расположен к королю Сицилии и даже подумывал о брачном союзе; но переговоры ни к чему не привели, отношения между двумя властителями становились все хуже и в итоге прервались совсем, а сицилийские посланцы оказались в темнице в Константинополе.

Возможно, с некоторым облегчением Мануил обратил взоры к Западной империи. У его отца незадолго до смерти возникла идея другого брачного союза – на этот раз самого Мануила и свояченицы Конрада Берты из Зульцбаха, – и в 1142 г. предполагаемая невеста прибыла с визитом в Константинополь.

Первая реакция Мануила на подобное предложение была прохладной, а его знакомство с немецкой принцессой не разожгло в нем пыла; так или иначе, небольшие волнения, которыми сопровождалось его вступление на престол, и краткое заигрывание с Сицилией привели к тому, что все эти приготовления не получили дальнейшего развития. Но в конце 1144 г. Мануил вернулся к этой мысли. Конрад со своей стороны проявил воодушевление. Такой брак, писал он, будет залогом «постоянного союза и прочной дружбы»; сам он станет «другом друзей императора и врагом его врагов» – он не называл имен, но Мануилу было нетрудно заполнить пробел – и при малейшем покушении на права Мануила он лично придет на помощь, имея за собой всю мощь Германии.

Итак, соглашение состоялось. Берта, которая жила последние четыре года в забвении в Константинополе, вновь появилась на публике, сменила свое грубое франкское имя на более благозвучное греческое – Ирина, а в январе 1146 г. вышла замуж за императора. Он мог бы стать для нее прекрасным мужем. Молодой, талантливый, прославившийся своей красотой, он отличался веселым нравом и очарованием, особенно заметными по сравнению с принципиальной суровостью его отца. Находился ли он во дворце Блакерны или в охотничьих домиках, где Мануил проводил много времени, любой предлог годился для празднования; а визит чужеземных правителей – особенно с Запада – был поводом для длительных и изысканных торжеств. В отличие от старшего поколения византийцев Мануил постоянно общался с франками из латинских королевств в Палестине и искренне восхищался их порядками и обычаями. Он устраивал в Константинополе рыцарские турниры и, будучи превосходным наездником, сам принимал в них участие, чем, наверное, шокировал многих из своих более старомодных подданных. Но Мануил не был легкомысленным. Когда он участвовал в военных действиях, вся его внешняя фривольность исчезала, он проявил себя блестящим воином, неутомимым и решительным. «На войне, – пишет Гиббон, – он словно бы не ведал о мирной жизни, в мирные дни – казался неспособным к войне». Умелый дипломат, он также обладал воображением и твердостью прирожденного государственного деятеля. И все же, при всем этом, он оставался типичным византийским мыслителем, который больше всего любил теологические споры самого умозрительного свойства; а его искусство как врача признал, как мы вскоре увидим, сам Конрад Гогенштауфен.

Но Берта ему никогда особенно не нравилась. Как объясняет греческий историк Никита Хониат: «Его жена, принцесса из Германии, больше заботилась об украшении своей души, а не своего тела; отвергая пудру и краску и предоставив пустым женщинам все украшения, созданные человеческими руками, она признавала только серьезную красоту, которая происходит от блеска добродетели. Поэтому императора, который был очень молод, она не привлекала и он не хранил ей верности, как ему подобало; тем не менее он воздавал ей большие почести, предоставил самый высокий трон, многочисленную свиту и все, что вызывало уважение и благоговение у народа. Он также вступил в позорную связь со своей племянницей, что оставило пятно на его репутации»[44].

Не зря король Рожер создал за долгие годы мощную сеть соглядатаев и прислужников в чужеземных странах, что сделало его самым осведомленным правителем в западном мире. Ему постоянно сообщали обо всех событиях, происходивших в Германии и Константинополе – и, по всей вероятности, в других местах, – и он следил за ними со все возрастающим интересом. Ему хватило бед со старым Лотарем, а теперь у него оказалось два врага вместо одного, оба славились умением и храбростью в бою, и оба находились в расцвете сил. Конраду было пятьдесят три – всего на два года больше, чем самому Рожеру, а Мануилу – двадцать с небольшим. Следовало иметь в виду также византийский флот и возможность прямого нападения на Сицилию. Если это произойдет, может ли он положиться на верность своих греческих подданных?

Рожер давно видел подобную опасность. Для того чтобы ее избежать, он много лет посылал крупные суммы Вельфам в Германии, зная, что лучший способ отвлечь Конрада от военных авантюр в чужих землях – это обеспечить ему достаточно хлопот в его собственных. Другой частью плана являлся брачный союз с Византией. Обе меры не сработали. У него больше не осталось дипломатического оружия, с помощью которого он мог бы удержать двух решительных императоров от воплощения их намерений. Война казалась неизбежной, победа, по крайней мере, маловероятной.

Он не мог знать в конце 1146 г., что спасение его уже явилось ранее – и этим спасением стало, как ни странно, величайшее несчастье христианского мира и другое, еще большее бедствие, к которому оно привело. Первым было падение Эдессы. Другим – Второй крестовый поход.

Глава 7

ВТОРОЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД

Жил тогда в Сицилии некий мусульманин, который превосходил всех ученостью и богатством. Король очень ему благоволил и выказывал ему уважение, всегда ставя его выше священников и монахов, живших при дворе, так что местные христиане обвиняли его в том, что он в глубине души сам – мусульманин. Однажды, когда король сидел в бельведере и смотрел на море, появился небольшой корабль. Те, кто на нем находился, принесли весть, что сицилийские войска вторглись в мусульманские земли, захватили много добычи и убили нескольких человек – словом, весьма преуспели. Тот мусульманин сидел тогда рядом с королем и, казалось, спал. Король сказал: «Эй! Ты что, не слышал, что нам сейчас рассказали?» Мусульманин ответил: «Нет». Король повторил сказанное и спросил: «Так где же был Мухаммед, когда эти земли и их жители страдали от такого обращения?» Мусульманин ответил: «Он оставил их, чтобы присутствовать при взятии Эдессы. Правоверные только что захватили этот город». При этих словах присутствовавшие там франки начали смеяться, но король сказал: «Не смейтесь, ибо, Бог свидетель, этот человек никогда не лжет».

В первые годы христианской эры царь Эдессы Абгар V заболел проказой. Услышав о чудесах, творившихся в Палестине, он написал письмо Иисусу Христу, прося его прибыть в Эдессу и вылечить его. Иисус отказался, но пообещал прислать одного из своих учеников, чтобы он вылечил царя и проповедовал Евангелие среди его подданных. К этому ответу, согласно некоторым авторитетным источникам, он приложил собственное изображение, чудесным образом отпечатавшееся на холсте. Позже, исполнив свое обещание, он через святого Фому отправил в Эдессу Фаддея, одного из Семидесяти, который, ко всеобщему удовольствию, исполнил обе возложенные на него задачи.

Такова легенда, рассказанная Евсевием и другими авторами; и, как доказательство ее правдивости, пергамент с письмом Спасителя, написанным им собственноручно на сирийском языке, долго был выставлен для всеобщего обозрения в соборе Эдессы[45]. Теперь мы знаем, что в действительности христианство достигло города не раньше конца II в.; но в середине XII столетия у Эдессы имелись другие, более убедительные основания, чтобы претендовать на статус священного места. В ней располагалось самое первое из известных нам церковных зданий; именно в Эдессе был сделан первый перевод на иностранный язык – опять же сирийский – греческого Нового Завета; а один из ее более поздних царей, Абгар IX, как говорит предание, первый из царствующих монархов принял крещение.

В более близкое время также графство Эдесское стало первым государством крестоносцев, основанным в Леванте. Это произошло в 1098 г., после того как Балдуин Бульонский покинул основную армию крестоносцев и двинулся маршем на восток, чтобы основать собственное княжество на берегах Евфрата. Он оставался в Эдессе недолго; двумя годами позже он наследовал своему брату как король Иерусалима – и в этот недолгий и беспокойный период в конце своей жизни стал отчимом Рожера Сицилийского[46]. Но Эдесса оставалась полунезависимым государством – под формальным сюзеренитетом Иерусалима – до тех пор, пока после двадцатипятидневной осады она не пала в канун Рождества 1144 г. перед арабской армией под командованием Имад ад-Дина Занги, атабека Мосула.