Читаем без скачивания Город на Стиксе - Наталья Земскова

Гастроли «Другого театра» проходили в «Театре на Литейном», и в первый же вечер я с изумлением обнаружила полный зал, намеревающийся смотреть «продолжение» чеховской «Чайки» в интерпретации Бориса Акунина, который «дописал» пятый акт в виде пародии на детективный жанр. Сюжет этой нью-«Чайки» состоит в том, что доктор Дорн (привет Фандорину) вдруг начинает расследовать смерть застрелившегося в финале Константина Гавриловича, и получается, что все без исключения персонажи имели и мотив, и возможность его убить.

Примерно то же самое мне говорил и Геннадий Матвеев, играющий Тригорина в этой пьесе-шутке, о смерти Водонеева:

— Все, начиная с черных риэлторов, которые занимались продажей квартиры, продолжая теми людьми, кому Шура был должен, и заканчивая родственниками Ирины Диннер, за которой он взялся ухаживать в обмен на завещание жилья, имели мотив.

Я смотрела этот, в общем, талантливый шапировский фарс, а мысли мои были о другом: чем дальше, тем явственнее меня беспокоило ни на чем не основанное ощущение того, что риэлторы риэлторами, квартиры квартирами, а эти две смерти, Крутилова и Водонеева, как-то связаны между собой, и жизнь эту связь нам предъявит.

После спектакля получила эсэмэску от Бернаро: «Возвращайтесь, вы обещали».

Подумала и написала: «Хорошо». Потом пожалела, что написала. Я никогда не умела дружить с мужчинами, а для романа с артистической богемой я малоподходящий экземпляр. Но дело даже не в этом. Ирка права, сто тысяч раз права, когда говорит о родственной душе и прочих вариантах. В сказках, чтобы отыскать эту самую родственную душу, Иванушки-дурачки и Иваны-царевичи слезали с печи, посылали в белый свет свои каленые стрелы, отправлялись неведомо куда на всяких там серых волках и коньках-горбунках. Сегодня никто никуда отправляться не собирается, даже самолетом — для этого есть сайты в Интернете. Но ни Ирка, ни, тем более, я не дошли еще до той степени безнадежности, чтобы броситься в их многообещающие сети. Вообще с Интернетом мы опоздали: в самом деле, когда выход в сеть могли себе позволить лишь образованные состоявшиеся люди, среди них, может, и водились искомые принцы. Но, сейчас, когда каждая продавщица заводит в Интернете свой блог, где и высказывается по всяким мелким поводам, обращаться туда в поисках судьбы было бы странным занятием.

А идея с путешествием неизвестно куда — бросить все и уехать! — и в самом деле стоящая вещь. Для нее, правда, тоже необходима определенная степень отчаяния.

Четыре ленинградских дня были пущены на ветер, а я так и не позвонила Мишке Савельеву, которому звонила всегда, когда наведывалась в Питер. Савельев был моим самым верным поклонником, преданным другом и женихом с большой буквы, которого я упустила. Мы познакомились в парке нашего городка лет двадцать назад, и Мишка стал моим бессменным воздыхателем. Как водится, влюблялась я в других, но он всегда маячил рядом, соглашаясь на роль доверенного лица и удобной подружки. Внешне Савельев удовлетворял всем моим требованиям: рост, длина ног, чувство юмора… Он даже учился без троек. Но влюбиться в него я решительно не могла, хотя весь мой здравый смысл взывал именно к этому.

Савельев уехал вслед за мной поступать в Ленинград: я — в университет, он — в политех. И в Ленинграде у нас случился короткий бесславный роман, за который мне до сих пор стыдно. Корни романа гнездились в предшествующей ему моей несчастной любви к однокурснику Жене Нечаеву, которую я надеялась вытравить с помощью Мишки. Идея потерпела крах, полгода мы не общались, но потом Мишка пришел и сказал, что дает мне пять лет на раздумье. Если через пять лет (по его мнению, достаточный срок, чтобы просто объесться свободой) я не соизволю выйти за него замуж, то он женится — один раз и на всю жизнь. И он действительно женился, на ленинградке, но наши отношения остались прежними.

После недолгих раздумий я все-таки набрала Мишку, получила выволочку за то, что не предупредила о приезде, и теперь он в Финляндии, а за выволочкой — обещание вернуться завтра и где-нибудь поужинать со мной.

Мы встретились возле Мраморного дворца, и по тому, как Савельев без конца поправлял то волосы, то воротничок, то галстук, я поняла: волнуется. Махнула ему рукой, приказав оставаться на месте, не спеша перешла дорогу и оказалась прямо в его объятиях.

— Лизавета! Два года! Не верю! — закричал Савельев на все Марсово поле, подхватил меня на руки и резко закружил, высоко приподняв над асфальтом.

Разница в росте у нас сантиметров тридцать, и мне всегда было отрадно ощущать себя беззащитной и маленькой в его могучих руках.

— Разве два? Полтора или меньше…

Я и сама вдруг ужасно разволновалась и, пытаясь заземлиться, начала проявлять заинтересованность и задавать вопросы про работу. Мишка работал на Кировском и быстро двигался по служебной лестнице, о чем я знала из его редких телефонных звонков, а переписка у нас не сложилась.

— Два месяца как начальник участка, — смутившись, похвастался он. — В подчинении сто человек.

— Ну, ты даешь! Молодец! А в Финляндии — тоже работа?

— Ну, конечно, прозрачная Лиза. Квартиру взял по ипотеке, нужно шевелиться… Да ладно, ерунда. Ну, ты-то как?

Не отвечая на вопрос, я взяла его за руку и потянула в сторону моста Лейтенанта Шмидта, до которого мы с Иркой в прошлый раз так и не добрались. Молча мы дошли до моста, перебрались на Васильевский и без всякой цели побрели в сторону Стрелки, откуда набережная смотрится лучше всего, и особенно Зимний. Мишка обладал удивительным свойством, которым могут похвастаться единицы: с ним было комфортно молчать, как если бы я молчала одна, сама с собой. С ним и новостями обмениваться было вовсе необязательно: так, поделились аурой (потерлись коконами, как он выражался) — и все. Но сегодня я всей кожей ощущала его плохо скрываемое намерение проникнуть в мою внутреннюю жизнь.

— Отчего ты сказал: я — прозрачная?

— Похудела, как будто бы вытянулась.

— А я думала, видишь насквозь.

— Да, тебя разглядишь, как же, как же. Зайдем? — кивнул Мишка в сторону голубой вывески с надписью «Барракуда» и, получив мое радостное согласие, повел меня внутрь.

— Барракуда — разновидность морской щуки, — объяснял мне Савельев, пока мы шли замысловатыми коридорами в виде причудливо декорированных аквариумов. — Предпочитает нападать, как ты, и все ее боятся.

— Вот интересно: на кого это я нападаю?

— Ну, на тех, кто сильнее тебя.

— Никогда не ходила так много, — с наслаждением откинулась я на фантастически удобный диван, пытаясь вынырнуть из внимательного Мишкиного взгляда, которым он меня сканировал и даже не старался это скрыть.

— Ты знаешь, я тут созвонился кое с кем, — начал он, когда официант принял заказ, — только очень прошу, отнесись к моим словам серьезно. — Савельев чуть поерзал, поиграл салфеткой. — В пресс-службу губернатора нужен человек, но решать надо быстро. Ты умная, ответственная, хваткая. Лиз, это шанс, реальный шанс вернуться в Питер. Сколько нужно времени обдумать?

— Нисколько, Миш. Я не могу. Не обижайся.

Он так и подскочил на стуле:

— Объясни! Почему?!

— По всему, по всему, по всему. В пресс-службе же работают чиновники, отнюдь не журналисты, понимаешь? Рутина, секретарская работа. Я с ума сойду от скуки все эти глупости писать и переписывать — это, во-первых. А во-вторых, в ближайшие три месяца я буду занята.

— Своей газетой?

— Нет, одним проектом.

— Каким проектом? Ну каким проектом, Лиза? Опять на площадь, камни собирать?

— Ты информирован. Читаешь в Интернете?

— Читаю. Будто бы с тобою говорю. А ты все больше с миражами. Провинциальные спектакли, сумасшедшие поэты, памятники-чучела… Кто-нибудь про это хоть читает?

— Вот ты читаешь — разве мало?

— Прости, — спохватился Савельев. — Когда ты уехала в Город, я думал, что это назло.

— Назло?! Да кому и зачем?

— Нет-нет, не назло, а напротив. Все хотят в заграницы, в столицы. Все, но только не ты. Я понимаю: отрицание стереотипа, нигилизм, Базаров. Но о жизни своей ты подумала?

— Ну, скажи еще «Бедная Лиза».

— Ты не бедная Лиза. Ты — вредная. Все бросить к черту, уехать. А потом — выживать. Хорошо, не в прессслужбу. В газету. Санкт-Петербург — по-прежнему столи-ца графоманов, и место для твоих статей найдется, будь спокойна.

Я молча покачала головой.

— Ну конечно, для тебя это слишком простой путь, скажем так: недостаточно сложный. И, стало быть, неинтересный. Как ты любила цитировать? «Система устает и изнашивается гораздо сильнее при простых, банальных операциях и почти не страдает при сложных». Да, в этом вся причина, какой же я дурак!

Мишка досадливо отвернулся и угрюмо молчал, не желая возвращаться в светское русло разговора, и я тронула его за руку: