Читаем без скачивания Старые друзья - Санин Владимир Маркович

Костя побулькал во рту, выплюнул какую-то жидкость и радостно провозгласил:

— Привет, Квазиморда!

— Откуда знаешь?

— Елизавета Львовна рассказала, можешь предъявить встречный иск за оскорбление своей светлой личности.

С этими словами Костя хлебнул из банки, побулькал, но тут зазвонил телефон, и жидкость пришлось выплюнуть.

— Завтра утром! — рявкнул он, швыряя трубку и снова поднося банку ко рту.

— Бормотуха? — поинтересовался я.

Костя прыснул, облил жидкостью стол и погрозил кулаком.

— Шалфей, чтоб ты лопнул! Мне полоскать велено, а здесь то звонки, то дурацкие вопросы. Можешь на пять минут захлопнуть пасть?

Я обещал, но едва он хлебнул, заржал, вызвав знаменитое Костино взвизгиванье, завершившееся дружеской бранью по моему адресу, которая перешла в брань грубую, когда беспризорная банка сползла со стола и разбилась. Зато теперь можно было приступить к делу. Слушая меня с откровенной скукой, Костя вдумчиво облизывал языком то место, где еще утром находился дважды выбитый зуб.

— Золотой, — пожаловался он, — обыскались и не нашли. Может, проглотил?

— Сходишь, отмоешь и вставишь.

— А если не проглотил?

— Невелика беда, у тебя зубов еще на десять драк хватит. Ладно, ты мне самому зубы не заговаривай, выручай Елочку!

— Птичка не обидится, если я сейчас ей позвоню и скажу, что она дура? — проворчал Костя, доставая из ящика папку, а из папки лист бумаги. — Сразу нужно сигнализировать! Протокол!

— Разорви и брось в корзину, — посоветовал я.

— Допустим, — согласился Костя. — А зуб? Ребята с Петровки вместе со мной его искали, как вещественное доказательство избиения майора милиции.

— Унтер-офицерскую вдову помнишь? Ты сам себе его выбил от злости на собственную глупость. И не тяни кота за хвост, снимай трубку и звони Потапову.

— Может, лучше министру? — язвительно спросил Костя. — Черт бы побрал эту девчонку! Знал бы, сразу бы отпустил, а тут, как на грех, ребята с Петровки, завертелось колесо… Да не писай кипятком, они сами отпустят, несовершеннолетняя, наверняка просто на шухере стояла.

— Снимай трубку и звони Потапову! — грозно напомнил я.

— Субординацию забыл, Квазиморда! Майор — генералу?

— Этот генерал в твоих помощниках ходил.

— Именно это и плохо, — возразил Костя. — То, что я в свое время придал ему ускорение, — прочно забыто, а вот то, что вызывал, и не раз, на ковер — всю жизнь помнить будет… Может, — с внезапным энтузиазмом, — Вася ему позвонит?

— Без тебя бы не догадались! Птичка телефон ему оборвала, заседает где-то.

— Помолчи и дай подумать, — Костя довольно мрачно пощелкал пальцами. — А-а, где наша не пропадала, поехали! Он раньше десяти с работы не уходит, пробьюсь как-нибудь. В худшем случае уволит на пенсию, буду с тобой телеграммы разносить.

Мы уселись в Костин «газик» и поехали на Петровку. Прав великий Вольтер: один друг лучше ста священников!

Теперь согласно литературным канонам воспользуюсь паузой и поведаю вам о Косте Варюшкине и его не совсем обычной судьбе.

Помните, я рассказывал про любовь королевских мушкетеров? Тогда я упустил одну важную деталь: Костя-капитан, он же Арамис, тоже втрескался в Катю, объяснился, был поднят на смех и в отместку нахамил, за что я в тайне от Андрюшки вызвал Арамиса на кулачный поединок и победоносно отколотил. Вася и Мишка-пушкинист, наши секунданты, подтвердили, что поединок прошел по правилам, и мы с Костей, как благородные мушкетеры его величества Людовика XIII, тут же на месте помирились и остались друзьями. Война разбросала нас по разным фронтам, мы потеряли друг друга из виду и встретились после Победы; затем пути снова разошлись: мы поступили в институты, а Костю с его редкими тремя орденами Славы внесли на руках в Высшую школу милиции, и за тридцать лет он прошел путь от лейтенанта до полковника, начальника милиции крупнейшего областного центра. О Варюшкине Константине Петровиче не раз писали в газетах, отмечая его бесстрашие в операциях по захвату всяких рецидивистов, и быть бы Косте сегодня генералом, обладай он, кроме личной храбрости, другими, куда более важными в тот период качествами. А этих важных качеств полковник Варюшкин был лишен начисто. Вызывает, к примеру, областное руководство, так, мол, и так, обкладываешь, как волка, драгоценного для области человека, директора овощной базы; полковник туповато моргает, напрягает скудный умишко и виновато соглашается, но в тот же день наведывается к директору с обыском и возвращает казне двести сорок тысяч рублей (случай был при мне, я тогда на недельку приехал к Косте рыбачить). Руководство снова вызывает, благодарит за бдительность и усердие, но в то же время дает понять, что эти, безусловно, похвальные бдительность и усердие, с другой стороны, позорят область и искажают правдивые показатели ее хозяйственного и морального расцвета. Полковник опять соглашается, что позорит и искажает, и в ближайшую же ночь надевает наручники на высокопоставленного прохвоста, из тайников которого извлекается набитый сторублевками чемодан и фунт камешков. А когда неуправляемый полковник посягнул на честь и достоинство еще более крупных личностей, имевших своим хобби продажу горожанам государственных квартир по цене кооперативных, в город прибыла инспекция, и не какая-нибудь дежурная, а возглавляемая лично бывшим товарищем Чурбановым, первым заместителем бывшего товарища министра Щелокова, зятем тоже бывшего, но самого Леонида Ильича Брежнева! В городе начался большой переполох, начальство спешно готовило банкеты и запасное белье, поскольку Чурбанов, с одной стороны, был не дурак выпить, а с другой — любил щелкать по лбу содрогавшихся от священного восторга подхалимов.

И тут Костя вновь допустил, одну за другой, две уже совершенно вопиющие, даже чудовищные политические ошибки. Во-первых, не устроил банкета в честь высокого гостя, что само по себе было актом вызывающим и оскорбительным; и, во-вторых, будучи приглашенным на ковер в августейшую резиденцию, обнаружил отсутствие не только священного восторга, но и чувства юмора, ибо на остроумную шутку Чурбанова: «Варю-юшкин… Не самая подходящая для работника милиции фамилия!», с ходу и бестактно ответил: «Конечно, не такая подходящая, как ваша, товарищ генерал!» И через полчаса получил на ознакомление приказ о разжаловании до младшего лейтенанта и увольнении из органов за аморальное поведение и развал работы.

Под нескрываемо радостные и бурные овации всякой швали Костя покинул город, поселился с семьей у престарелой мамы, дал о себе знать, и мы устроили военный совет. Вася, хорошо знакомый с положением в верхах, не без горести поведал, что оспаривать приказ всемогущего фаворита осмелится не всякий член тогдашнего высшего руководства, а посему следует избрать мудрую тактику выжидания, тихо уйти на дно и устроиться на не связанную с органами работу, каковую он готов немедленно Косте предоставить. Несколько лет Костя прослужил у Васи хозяйственником, а когда наступило новое время, с Васиной помощью стал добиваться правды в своем родном министерстве. Это оказалось далеко не простым делом, так как в досье бывшего полковника было понапихано такого, что члены специально созданной комиссии за несколько месяцев исхудали на нет и чуть не рехнулись, опровергая один нелепейший факт за другим. Но досье оставалось толстым, комиссия работала со скрипом, Вася не унимался, звонил, ходил в инстанции, подключил влиятельных людей и в конце концов добился компромисса: Варюшкина для начала повысили до майора, восстановили в органах и дали на кормление рядовое отделение милиции, где он сегодня и командует.

Непостижимая удача! По радиотелефону из Костиной машины я застукал Василия Александровича Трофимова в служебном кабинете, куда он минуту назад приполз после государственной важности совещания. Вася клялся, божился и прямо-таки рыдал в трубку, что ноги не держат, на совещании измордован и размазан по стенке, в голове колокольный звон, нервы в лохмотьях и прочее; наверное, если он и врал, то не чрезмерно, пришлось извиниться за беспокойство и честно сказать, что я арестован за якобы хулиганство, звоню по разрешению сердобольного конвоира, и если Вася не хочет, чтобы я подох в камере, пусть немедленно выезжает на Петровку, где его весь в слезах ждет Костя. Минут через пятнадцать Вася приехал, был введен в курс дела, с неподдельной искренностью и с помощью слов, которых, голову на отсечение, вы не найдете в Полном собрании сочинений Тургенева, высказал все, что о нас думает, вызубрил наизусть мои сведения о Елочке и вместе с Костей пошел к Потапову. Меня они с собой не взяли, так как мой внешний вид, по Васиному мнению, лишал любой рассказ достоверности, навевая мысли о бежавшем из-под стражи опасном бандите. Я же был так доволен собой, что не только не огрызнулся, но даже весело осклабился, делая вид, что высоко оцениваю сей низкопробный юмор. Затем, убивая время, я стал шастать вдоль ажурной металлической ограды известного всей Москве дома номер 38, мечтая об удачном завершении затеянного мероприятия, и очень скоро убедился, что Васина шутка оказалась не такой уж и дурацкой, ибо ко мне подошел какой-то сверхбдительный лейтенант, поинтересовался документом, тщательно его изучил, с превеликим подозрением сверил фотокарточку с моей физиономией и не без сожаления отпустил с миром. Легко представить, как возликовал бы Вася, увидев эту сцену! Но этот миролюбивый жест нисколько лейтенанта не удовлетворил, а наоборот, обострил его бдительность, и на сей раз он направил ко мне угрюмого прапорщика, который, слюнявя палец, добросовестно полистал документ, дружески похлопал меня по штанам и куртке в поисках базуки и отправился докладывать лейтенанту добытые сведения, очевидно, утешительные, поскольку отныне меня оставили в покое.