Читаем без скачивания Жизнь. Милый друг. Новеллы - Ги Мопассан

Острая боль полоснула ее по сердцу, и она снова сделала попытку бежать. Она откинула одеяло, соскочила на пол, но ноги не держали ее, и она упала.

Жюльен бросился к ней, и она дико завыла от ужаса, что он дотронется до нее. Она извивалась, каталась по полу. Дверь распахнулась. Прибежали тетя Лизон с вдовой Дантю, вслед за ними барон и, наконец, запыхавшаяся и перепуганная маменька.

Жанну уложили, и она сразу же умышленно закрыла глаза, чтобы не говорить и подумать на свободе.

Мать и тетка ухаживали за ней, хлопотали вокруг нее, спрашивали наперебой:

— Ты меня слышишь, Жанна, крошка моя Жанна?

Она притворилась, что не слышит, и не отвечала; но она отлично заметила, что день подходит к концу. Настала ночь. У ее постели расположилась сиделка и время от времени подносила ей питье.

Она пила покорно, но не спала ни минуты; она мучительно думала, припоминала то, что от нее ускользало, как будто в памяти у нее образовались провалы, большие пустоты, где события не отпечатались совсем.

Мало-помалу, после долгих стараний, она восстановила все обстоятельства.

И она стала обдумывать их с неотступным упорством.

Раз маменька, тетя Лизон и барон приехали, значит, она была очень больна. Но как же Жюльен? Что он сказал? Что знали родители? А Розали? Где была она? А главное, что делать? Что делать? Ее осенила мысль — уехать с отцом и маменькой в Руан и жить там по-прежнему. Она будет вдовой — вот и все.

После этого она стала прислушиваться к тому, что говорили вокруг, понимала все отлично, радовалась, что снова вполне владеет рассудком, но хитрила, терпеливо выжидая.

Наконец вечером, оставшись наедине с баронессой, она тихонько окликнула ее:

— Маменька!

Собственный голос удивил ее, показался ей чужим. Баронесса схватила ее руки:

— Жанна, девочка моя дорогая, дочка моя, ты меня узнаешь?

— Да, да, маменька, только не плачь. Нам предстоит длинный разговор. Жюльен сказал тебе, почему я убежала тогда по снегу?

— Да, голубка моя, у тебя была жестокая и очень опасная горячка.

— Это неверно, мама, горячка была потом, а сказал он тебе, что вызвало эту горячку и почему я убежала?

— Нет, родная моя.

— Потому что я застала Розали у него в постели.

Баронесса решила, что она снова бредит, и нежно погладила ее.

— Спи, моя милочка, успокойся, постарайся заснуть.

Но Жанна не сдавалась:

— Я сейчас в полном сознании, мамочка, не думай, что я заговариваюсь, как все эти дни. Как-то ночью мне сделалось нехорошо, и я пошла позвать Жюльена. Он лежал в постели с Розали. Я от горя потеряла голову и побежала по снегу, чтобы броситься с обрыва.

Но баронесса все твердила:

— Да, голубка моя, ты была очень больна, очень, очень больна.

— Да нет же, мама, я застала Розали в постели Жюльена, и я не хочу больше жить с ним. Ты увезешь меня обратно в Руан.

Помня наставления доктора не перечить Жанне ни в чем, баронесса ответила:

— Хорошо, родная.

Но больная начала раздражаться:

— Я вижу, ты мне не веришь. Пойди позови папу, он скорей поймет меня.

Маменька поднялась с трудом, взяла обе свои палки, вышла, волоча ноги, и вернулась спустя несколько минут вместе с бароном, который поддерживал ее.

Они сели около кровати, и Жанна сразу же заговорила. Потихоньку, слабым голосом, она с полной ясностью описала все: странный характер Жюльена, его грубость, скаредность и, наконец, его измену.

Когда она кончила, барону было ясно, что она не бредит, но он сам не знал, что думать, что решить, что отвечать.

Он нежно взял ее за руку, как в детстве, когда убаюкивал ее сказками.

— Послушай, дорогая, надо действовать осторожно. Не будем торопиться, постарайся терпеть мужа до тех пор, пока мы примем решение… Обещаешь?

— Постараюсь, но только я здесь не останусь жить, когда буду здоровая — прошептала она.

И еще тише спросила:

— А где теперь Розали?

— Ты ее больше не увидишь, — ответил барон.

Но она настаивала:

— Я хочу знать, где она?

Он принужден был сознаться, что она еще здесь, в доме, но уверил, что скоро ее не будет.

Выйдя от больной, барон, возмущенный, уязвленный в своих отцовских чувствах, отправился к Жюльену и начал напрямик:

— Сударь, я пришел спросить у вас отчета о вашем поведении в отношении моей дочери. Вы изменили ей с ее горничной, что недостойно вдвойне.

Но Жюльен разыграл невинность, с жаром отрицал все, клялся, божился. Да и какие они могли предъявить доказательства? Ведь Жанна была невменяема, недаром она только что перенесла воспаление мозга и в приступе беспамятства, в самом начале болезни, среди ночи бросилась бежать по снегу. И как раз во время этого приступа, когда она бегала полуголой по дому, она якобы видела в постели мужа свою горничную!

Он возвышал голос, он грозил судом, страстно возмущался. И барон смешался, стал оправдываться, попросил прощения и протянул свою благородную руку, которую Жюльен отказался пожать.

Когда Жанна узнала ответ мужа, она не рассердилась и только сказала:

— Он лжет, папа, но мы в конце концов заставим его сознаться.

В течение двух дней она была молчалива и сосредоточенно размышляла.

На третье утро она пожелала видеть Розали. Барон отказался позвать горничную наверх, заявив, что ее тут больше нет. Жанна ничего не хотела слышать, она твердила:

— Тогда пусть пойдут к ней на дом и приведут ее.

Она уже начала раздражаться, когда появился доктор. Ему рассказали все, чтобы он рассудил, как быть. Но Жанна вдруг расплакалась, страшно разволновалась и почти кричала:

— Я хочу видеть Розали! Слышите, хочу!

Тут доктор взял ее за руку и сказал ей вполголоса:

— Сударыня, успокойтесь, всякое волнение для вас опасно: ведь вы беременны.

Она оцепенела, точно громом пораженная; и сразу же ей почудилось, будто что-то шевелится в ней. Она не проронила больше ни слова, не слушала даже, что говорят вокруг, и думала о своем. Всю ночь она не сомкнула глаз, ей не давала спать странная и новая мысль, что вот тут, внутри, у нее под сердцем живет ребенок; ей было грустно и жалко, что он — сын Жюльена; ее тревожило, пугало, что он может быть похож на отца.

Рано утром она позвала барона.

— Папенька, я приняла твердое решение; мне нужно все знать, теперь особенно; понимаешь — нужно, а ты знаешь, мне нельзя перечить в моем теперешнем положении. Так вот слушай. Ты пойдешь за господином кюре. Он мне необходим, чтобы Розали говорила правду. Как только он придет, ты велишь ей подняться сюда и сам будешь тут вместе с маменькой. Но, главное, постарайся, чтобы Жюльен ни о чем не догадался.

Час спустя явился священник, он еще разжирел и пыхтел не меньше маменьки. Когда он уселся возле кровати в кресло, живот отвис у него между раздвинутых ног; начал он с шуток, по привычке утирая лоб клетчатым платком:

— Ну-с, баронесса, сдается мне, мы с вами не худеем. На мой взгляд, мы друг друга стоим.

Затем он повернулся к постели больной:

— Хе-хе! Что я слышал, молодая дамочка? Скоро у нас будут новые крестины? Хо-хо-хо! И уж теперь крестить придется не лодку, а будущего защитника родины, — окончил он серьезным тоном, но после минутного раздумья добавил, поклонившись в сторону баронессы: — А то, может быть, хорошую мать семейства, вроде вас, сударыня.

Но тут открылась дверь в дальнем конце комнаты. Розали, перепуганная, вся в слезах, упиралась и цеплялась за косяк, а барон подталкивал ее. Наконец он рассердился и резким движением втолкнул ее в комнату. Тогда она закрыла лицо руками и стояла, всхлипывая.

Жанна, едва увидев ее, стремительно выпрямилась и села, белая как полотно, а сердце у нее колотилось так бешено, что от ударов его приподнималась тонкая рубашка, прилипшая к влажной коже. Она не могла говорить, задыхалась, с трудом ловила воздух. Наконец она выдавила из себя прерывающимся от волнения голосом:

— Мне… мне… незачем… тебя спрашивать… Достаточно видеть тебя… видеть… как… тебе стыдно передо мной.

Она остановилась, потом, отдышавшись, продолжала:

— Но я хочу знать все… все. Я позвала господина кюре, чтобы это было, как на исповеди. Понимаешь?

Розали не шевелилась, только из-под ее стиснутых рук вырывались приглушенные вопли.

Барон, потеряв терпение, схватил ее руки, гневно отвел их и швырнул ее на колени перед кроватью:

— Говори же… Отвечай!

Она лежала на полу в той позе, в какой принято изображать кающихся грешниц: чепец съехал набок, фартук распластался по паркету, а лицо она снова закрыла руками, как только высвободила их.

Тут к ней обратился кюре:

— Слушай, дочь моя, что у тебя спрашивают, и отвечай. Зла тебе никто не желает; от тебя только требуют правды.

Жанна перегнулась через край кровати и смотрела на нее. Потом сказала: