Читаем без скачивания Всяко третье размышленье - Джон Барт

И к немалому удивлению ее нового любовника, его новая любовница склонилась над ним, сжала ладонями его мошонку, и поцеловала снова уже набухавший эякулятор (оба названных органа скрыла завеса ее каштановых волос, которые она отпускала тогда до большей, чем в последовавшие годы, длины), и проворковала:

— Бедненькие, срезанные нерасцветшими сперматозайчики… — И, подняв к нему лицо: — Вот так мы на этот раз и поступим, хорошо? Наполним ее до краев.

— Манди… — Он сжал ладонями щеки уже оседлавшей его любовницы. — Не было никакой вазэктомии. Да она мне, похоже, и не нужна. Прости.

И, приподняв за подбородок лицо Аманды, увидел ее повлажневшие глаза и подумал: во что я, если можно так выразиться, вкапался?

— Моя писанина — единственное, что я способен произвести на свет. Если ты хочешь детей, тебе придется подыскать другого самца.

Она отбросила волосы назад. Посмотрела ему в глаза. Сжала губы. Потом кивнула, вытерла краешком простыни слезы и улыбнулась — все это при свете вышеупомянутого ночника, и все под аккомпанемент ласк и новых объятий.

— Совет принят и обдуман, Джи, — тихо сказала она. — Пока же, если твое перо — это второй твой пенис[79], оба они, по крайней мере, Meisterstücken[80]. И потому окуни свое перо в мой колодезь, а что у нас из этого выйдет — дело наших раздельных муз. Наполни ее до краев, хорошо?

Что и было проделано. И то (счастливо совпавшее с изобретением ею нового прозвища Дж.), чему они тогда в первый раз предавались вместе, было не «любовью», противопоставленной «войне», но Любовью с прописной «Л», отличной от простого, хоть и упоительного, полового сношения: благословением (далее все буквы прописные), которому предстояло пребыть с ними — становясь даже более глубоким и острым, пусть и не столь частым и атлетичным, — во все сорок лет, прошедших с той осени до близящейся, пока перо Дж. выводит этот абзац. И пусть некоторые из буквальных времен года не согласуются с некоторыми из фигуральных, а некоторые местоимения в третьем лице сплавляются с таковыми же в первом — что с того? Вслед за «весенней порой» пришедшегося на тот октябрь Его-Ее-нашего соединения наступило долгое лето их любви — после бурного учебного года, отмеченного столкновениями города и колледжа, стратфордской мэрии плюс полиции, с одной стороны, и группы протестующих против войны студентов, устроивших в «доме Шекспира» штаб, который управлял их гневными демонстрациями и в городе, и в самом кампусе и который преподавателям и администрации СтратКолла удалось утихомирить лишь с немалым трудом (местные подразделения Национальной гвардии уже готовы были взяться за оружие, по горло сытые беспорядками горожане подстрекали их, пусть и тщетно, к насильственному подавлению буянов-хиппи, — каковое привело в 1970-м к убийствам в Кенте и Джексоне). Когда же День Вручения Дипломов наконец очистил, ко всеобщему облегчению, университетский городок от студентов, наша парочка сочеталась узами брака — на скромной гражданской церемонии, состоявшейся в родном городе Манди (западный Мэриленд), присутствовали родители жениха и невесты и около полудюжины друзей и коллег. Они позволили себе ознаменовать медовый месяц коротким, но роскошным, по их меркам, турне, охватившим Джойсову триаду «Триест/Цюрих/Париж», увенчали его посещением того самого мотеля на 50-й автомагистрали, в котором впервые поимели друг дружку, а затем приступили к обустройству снятого ими неподалеку от кампуса старого дощатого бунгало, к новой для них семейной жизни.

1968-й: В данном конкретном виде она продлилась по крайней мере до 1975-го, объяв и вызванную Уотергейтским скандалом отставку Ричарда Никсона, и капитуляцию Южного Вьетнама перед Северным, и вывод военных частей США из этой изнуренной войной страны. К тому времени Вудстокский фестиваль стал символом другой разновидности лета любви; американские астронавты высадились на Луну, а еще не опозоренный президент Никсон совершил исторические дипломатические визиты в Пекин и Москву. Сенат одобрил Поправку о равных правах, запретившую дискриминацию по половому признаку[81], а Верховный суд вынес решение по делу «Роу против Уэйда», отменившее запреты аборта в первые два триместра беременности. Индекс Доу-Джонса впервые за всю его историю превысил 1000-ю отметку; призыв на военную службу закончился, а конгресс принял (преодолев вето Никсона) Закон о военных полномочиях, урезавший право президента начинать военные действия за рубежом без его, конгресса, согласия. Страна, как и их коллеги и университетские городки, по преимуществу поуспокоилась; Элвис Пресли умер, а Лето Ньюитт/Тоддов летело себе дальше. Они научились вместе вести домашнее хозяйство, приладились к привычкам и обыкновениям, симпатиям и антипатиям друг дружки, к обстоятельствам их прежних жизней (сексуальных и иных). Располагавшие двумя недурными преподавательскими зарплатами, не обремененные детьми (об этом мы еще поговорим подробнее), они смогли купить и подновить дом, который снимали, и обратить его запасные спальни в домашние кабинеты. Дж. добавил к прежним своим хобби огородничество, А. — цветоводство. Каждый год они посвящали три его времени преподаванию литературы, писательским семинарам и заседаниям разного рода университетских комитетов; а долгую летнюю, говоря буквалистски, пору отпусков — путешествиям по США и заграницам. А в добавление ко всему вышеперечисленному Джордж Ирвинг Ньюитт каждодневно по нескольку часов кряду «монбланил» черновые наброски своих произведений, редактировал их и переписывал начисто на громоздкой серой механической пишущей машинке «Ройал», между тем как Аманда Тодд, опережавшая его в технологическом отношении на полтора поколения, писала стихи прямо на ее миловидной «IBM Selectric»[82], — пока не явились на свет настольные компьютеры и текст-процессоры. И тогда уж она, подобно опередившей Адама Еве, вкусила «Эппла» раньше, чем ее супруг, и к середине 1980-х оснастила кабинеты обоих новейшими моделями «Макинтошей» (впрочем, Дж. так и сохранил обычай писать черновые наброски от руки).

В двенадцатый год их союза — в 1980-м, если быть точным, когда ей исполнилось столько же лет, сколько было во время свадьбы ее жениху, — издательство университета Джонса Хопкинса опубликовало первую и до сей поры единственную книгу Аманды: маленький томик стихов, который принес ей повышение по службе — из доцентов, коим она проработала к тому времени с полдюжины лет, в полные профессора. Давно уж законченный второй роман ее мужа, впустую побродив по крупным нью-йоркским издательским домам — в некоторых он получал порою умеренные похвалы, — принят ни одним так и не был: та же участь ожидала его и во все уменьшавшихся в числе независимых издательствах, куда роман отправляли вечно сменявшие один другого юные помощники проявлявшего к нему еще даже меньший интерес литературного агента автора. Впрочем, он продолжал публиковать, от случая к случаю, рассказы в том или ином литературном ежеквартальнике и сумел без всякой охоты, но примириться с сочинительством ради сочинительства и с тем, что его читательская аудитория состоит, по существу, из двух человек. Как он и предсказывал или предупреждал, произведения супругов стали единственным, что они смогли произвести на свет. Правда, он не предвидел того, что «родители» этих сочинений окажутся без малого единственными их читателями: положение, к которому предположительный писатель прилаживается с меньшей, возможно, легкостью, чем поэт конца XX века.

— Поверь, — говорила ему жена, — ты к этому привыкнешь.

Ибо, по ее убеждению, которое Дж. считал неоспоримым, в век видео и интернета число потребителей литературы становится исчезающе малым.

— Это не значит, разумеется, что… — обычно добавляла она, оставляя предложение незаконченным.

И супруги, отнюдь не закрывавшие глаза на то, что среди их современников все же имеется несколько человек, которые не только получают серьезные литературные премии, но и умудряются в редких случаях ненадолго протискиваться в списки бестселлеров, пожимали плечами и чокались винными бокалами — или чем-нибудь еще.

К тому же, согласились они друг с дружкой, у них, пусть и бездетных, имеются все же отпрыски иной разновидности: участники семинаров, проводившихся ими в «Доме Шекспира», — молодые люди эти были если и не учениками их в полном смысле этого слова (да и кому они нужны, ученики?), то уж, во всяком случае, пылко восприимчивыми воспитанниками двух самых, быть может, популярных преподавателей их Отделения.

— Довольно и этого, — заверила Манди мужа, когда оба прибирались в доме после одной из тех вечеринок, которые они устраивали в конце каждого семестра для своих протеже.

Может, и так. И тем не менее Джордж Ирвинг Ньюитт все же ощущал себя (цитата приводится с его позволения) «ёбаным банкротом» в том, что касается и Музы его, и супруги: ни в коем смысле не бессильным на обоих фронтах, но бесплодным, поскольку и слова, что стекали с его пера, и пенильные его истечения оказывались, достигая соответственных мест их назначения, равно «мертвыми по прибытии». Так что же, усыновление? Удочерение? Супруги давно уже кратко обсудили эту возможность и согласились, что такого рода затея — в целом похвальная, как, скажем, и занятия литературной критикой, — не для них.