Читаем без скачивания Путь Проклятого - Ян Валетов

И зачем нужна правда, о том, как мы едва не утонули в ту ночь, когда есть такая сказка?

Походка Мириам была легкой и неслышной, словно она едва касалась земли ногами. Ходить босиком она не любила, предпочитая сандалии по греческой моде, хороши сандалии, с тонкими сыромятными ремешками, оплетавшими стройные загорелые икры. И кетонет ее был цельнотканым, с геометрическим узором по подолу – такой стоит немалых денег у ткачей в Иерусалиме, еще дороже у греков в Кейсарии Стратоновой, а уж привезенный из Рима – никак не меньше трех золотых монет.

На плече Мириам несла кувшин для воды, а на лице – улыбку. Ту самую улыбку, что превращала ее в красавицу.

– Пойдем со мной, Иегуда, – сказала она. – Нам надо поговорить.

В саду царила прохлада, в тени деревьев не беспокоили мухи, и выходить на солнце мне совсем не хотелось. Но я запер в денежном ящике гвиль, на котором делал записи, отнес казну в дом и послушно потащился за ней к колодцу, по самому солнцепеку.

Пока мы не отошли от дома, она молчала, и лишь свернув за угол, произнесла:

– Я знаю, что ты умеешь хранить тайну…

Я кивнул.

– Это хорошо, – продолжила она. – Дело в том, Иегуда, что он собрался на верную смерть и не послушает никого. Он говорил тебе о своих планах?

– Да.

– А рассказывал ли он о том, что мы едва успели уйти из Ершалаима два года назад? Еще до того, как ты появился здесь?

– Я слышал эту историю.

– О… Это была интересная история, – усмехнулась Мириам, но улыбки не получилось, а получилась какая-то странная горькая гримаса, сразу состарившая ее на добрый десяток лет. – Настолько интересная, что я еще полгода ждала, что у наших ворот появится римская стража и его распнут тут же, на площади. Ты знаешь, что такое страх, Иегуда. Ты сам бежал много раз.

– Я полжизни бегаю, Мириам. И не думаю, что остепенился.

– Тогда, в Ершалаиме, он назвался машиахом и призывал народ к неповиновению. Нам просто повезло, что на Пейсах в столицу пришло много проповедников и нас не сразу услышали… А когда услышали – не поверили. А когда поверили – не успели поймать. Но рано или поздно везение заканчивается. Он снова пойдет туда. Он снова будет проповедовать. Он снова скажет, что он машиах… Только на этот раз его услышат… Слишком многое изменилось за эти два года. Два года назад я никогда бы не поверила в то, что Антипа убьет Иоханана. Но он убил его.

– В Ершалаиме на Пейсах всегда много машиахов, – сказал я совершенно серьезно. – Они приходят на праздник из разных мест. Я сам знавал добрый десяток. А после праздника, благодаря тем, у кого длинный язык и не очень быстрые ноги, у ворон много новой еды. Но соблазн есть соблазн… Он учитель, Мириам. А учитель должен учить. Кто из проповедников откажется выступить перед благодарной толпой? Где еще можно рассказать о себе и своем учении такому количеству народа, как не в Ершалаиме перед Пейсахом?

– И дать себя рассмотреть такому количеству шпионов Каифы и Афрания? – подхватила она с горечью в голосе. – Иегуда, он не послушает ни меня, ни тебя. Он снова пойдет учить и не в моих силах сказать ему – остановись!

Я кивнул.

– Я прошу тебя, будь рядом с ним. Защити его, если это будет в твоих силах.

– Я сделаю это в любом случае.

– Спасибо…

В ее взгляде была искренняя благодарность, но мне показалось (я не мог ошибиться, и от того, что я увидел мне стало зябко посреди жаркого дня!), что в глубине глаз Мириам притаилась смертная тоска.

Возможно, что все это я придумываю сейчас, когда безжалостная клепсидра отсчитывает последние капли моей земной жизни, но ощущение обреченности, которое я разглядел в ее взоре, между взмахами пушистых ресниц, и сегодня заставляет меня ежиться, словно под струями ледяного дождя.

– Я знаю, что ты друг ему…

«И тебе…» – подумал я, но ничего не сказал в слух.

Что с того, что одно присутствие Мириам заставляло мое сердце биться чаще? Что с того, что я готов был вечно смотреть, как она ходит, поворачивает голову на высокой красивой шее, как, сидя у огня, подперев щеку рукой, слушает речи Иешуа? Что с того, что мне снился запах ее кожи и волос и сны эти были беспокойны и горячи? Я мог вожделеть ее в мечтах даже наяву, я мог смотреть на нее издалека, я мог отдать за нее свою жизнь, если бы это потребовалось. Но более ничего. Она была женщиной моего друга. Его женой. И этим все сказано, во всяком случае, для меня. В жизни я много раз делал поступки, о которых не хочется вспоминать. Многие заповеди Моисеевы я нарушал несчетное количество раз. Но не эту.

– Я готов сделать все, Мириам, – ответил я, глядя себе под ноги. – Сражаться за него, убить, рисковать жизнью. Пусть это звучит смешно, но я готов даже умереть для него. Вот только незадача – ему все это не надо. Он не примет самопожертвования ни от тебя, ни от меня…

Земля была прогрета весенним ярким солнцем, но еще не высушена до звона и под нашими ногами вилась легкая и мягкая пыль, покрывавшая тонким слоем все улицы Капернаума. Ближе к берегу ее становилось меньше, земля влажнела от набегающих на плотный песок коротких волн, но по дороге к колодцу мы шагали, оставляя за собой клубящиеся следы.

– Он ни от кого его не примет, – неожиданно зло сказала она. – Ни от кого. В прошлый раз я едва заставила его спасаться бегством. Он был уверен, что ему ничего не грозит. Что стоит властям арестовать его, и восстание неминуемо – народ не даст его в обиду!

Колодец в Капернауме был старше, чем сам город, а сам город насчитывал в своей истории столько лет, что дата рождения его терялась в глубине времен. Говорили, что это место помнило царя Соломона, но точно никто не знал возраста поселения – и неудивительно: здесь каждый камень мог оказаться из кладки здания, построенного предками в незапамятные времена. А мог отколоться от скалы пару сотен лет назад – то есть почти вчера по здешним меркам.

Кладка колодца была очень стара – это становилось понятно с первого же взгляда. Источенные ветрами и песчинками камни плотно прилегали друг другу, хотя снаружи никаких признаков скрепляющего раствора было не заметить – годы загладили щели между камнями, хамсины и зимние дожди неровно изгрызли верхний край. Каменная крышка приоткрывала черный зев колодца, прямо на ней лежало кожаное ведро на длинной веревке да глиняная кружка.

– Я уже не боюсь за него, – сказала она, пока я вытягивал ведро наверх. – Страх – это сомнения в исходе. Сомнений больше нет: сколько раз можно искушать судьбу? Раньше у меня были дурные предчувствия, а теперь я точно знаю – все кончится плохо. И с этим ничего нельзя поделать.

– Ты пробовала остановить его?

– Сотни раз! Он улыбался мне и делал по-своему. А ты? Ты пытался сказать ему, что гордыня убьёт его?