Читаем без скачивания Собрание Сочинений. Том 4. Произведения 1980-1986 годов. - Хорхе Луис Борхес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем:
En sus exequias cnccndio al Vcsubio
Parténope y Trinacria al Mongibelo.
Иначе Везувий зажег бы Неаполь, а Этна — Сицилию. Как редко увидишь эти старинные названия, которые, кажется, очищают от наслоений знаменитые имена прошлого. И
ei llanto militar crecid en diluvio.
Вот еще одно доказательство того, как различны поэзия и рациональный подход; солдаты, слезы которых образуют потоп, кажутся невероятными. Но не в стихах, где свои законы. «Военный плач», именно военный, поразителен. Военный — странное определение к слову «плач».
Затем:
Dióle el mejor lugar Marte en su cielo.
И этой строки нельзя понять, руководствуясь логикой; нет повода думать, что Марс поместит герцога Осуну рядом с Цезарем. Фраза держится на инверсии. Это пробный камень поэзии: стихотворение существует вне смысла.
la Mosa, el Rhin, el Tajo y el Danubio
murmuran con dolor su desconsuelo.
Я назвал бы эти строки, пленявшие меня столько лет, совершенно лживыми. Кеведо пытается убедить нас, что героя оплакивают места, где он сражался, и прославленные реки. Мы чувствуем ложь, лучше было бы сказать правду, как Вордсворт, который в конце сонета порицает Дугласа{51} за то, что тот нанес урон лесу. И, говоря, что совершенное Дугласом по отношению к лесу ужасно, что он уничтожил благородное воинство, «братство почтенных деревьев», добавляет, что нас огорчает зло, самой природе безразличное, поскольку река Твид, и зеленые луга, и холмы продолжают существовать. Он чувствует, что достигнет большего эффекта, говоря правду. Действительно, нас огорчает гибель прекрасных деревьев, а самой природе это безразлично. Природа знает (если есть существо, именуемое природой), что взрастит новые деревья, что река продолжит свой бег.
Для Кеведо важна известность рек. Может быть, мысль, что рекам, на которых сражался Осуна, безразлична его гибель, была бы еще более поэтической. Но Кеведо хочет написать элегию, стихотворение о смерти человека. Что такое смерть человека? Вместе с ним умирает неповторимое лицо, как заметил Плиний. Неповторимо лицо каждого человека, вместе с ним умирают тысячи событий, тысячи воспоминаний. Воспоминания детства и человеческие, слишком человеческие черты. Кеведо, кажется, не ощущает ничего подобного. В тюрьме умирает его друг герцог Осуна, и Кеведо пишет этот холодноватый сонет; мы чувствуем безразличие поэта. Сонет написан как выступление в пользу подзащитного против государства, заключившего герцога в тюрьму. Похоже, герцог не дорог ему; во всяком случае, он не становится дорог нам. Тем не менее это один из самых замечательных испанских сонетов.
Перейдем к другому сонету, написанному Энрике Банчсом. Было бы нелепостью утверждать, что Банче — поэт лучше, чем Кеведо. Да и есть ли смысл в таких сравнениях?
Рассмотрим сонет Банчса, в котором так видна его доброжелательность:
Hospitalario y fiel en su reflejo
donde a ser aparencia se acostumbra
el material vivir, está el espejo
corno cl claro de la luna en penumbra.
Pompa le da en las noches la fiotante
claridad de la lampara, y tristeza
la rosa que en el vaso agonizante
también en él inclina la cabcza.
Si hace doble al dolor, tambén repite
las cosas que me son jardin del alma
y acaso espera que algún dia habite
en la ilusidn de su azulada calma
el Huésped que le deje reflejadas
frentes juntas y manos enlazadas[52].
Это очень любопытный сонет, потому что героем его оказывается не зеркало: здесь есть скрытый герой, который под конец обнаруживается. Начнем с темы сонета, столь поэтичной: зеркало, удваивающее все видимое:
donde a ser aparencia sc acostumbra
el material vivir…
Вспомним Плотина. Хотели нарисовать его портрет, а он отказался: «Я сам тень архетипа, существующего на небе. Зачем создавать тень тени?» Искусство, полагал Плотин, вторичная видимость. Если человек столь хрупок, недолговечен, как может пленять его изображение? Это же чувствовал Банче: он ощущал призрачность зеркала.
В самом деле, в существовании зеркал есть нечто страшное: зеркала почти всегда повергали меня в ужас. Думаю, нечто подобное ощущал По. Существует его малоизвестная работа об убранстве комнат{52}. Он считает необходимым размещать зеркала таким образом, чтобы они не отражали сидящего человека. Это обнаруживает его страх увидеть себя в зеркале. То же мы замечаем в его рассказе «Вильям Вильсон» об отражении и в рассказе об Артуре Гордоне Пиме. Неподалеку от Антарктиды живет некое племя; человек из этого племени, впервые увидев себя в зеркале, упал, пораженный страхом.
Мы привыкли к зеркалам, тем не менее в этом видимом удвоении есть нечто пугающее. Вернемся к сонету Банчса. Определение «гостеприимный», отнесенное к человеку, оказалось бы избитым. Но нам не приходило в голову, что гостеприимными могут быть зеркала. Зеркало вбирает в себя всю тишину приветливо и смиренно:
Hospitalario y fiel en su reflejo
donde a sor aparencia se acostumbra
el material vivir, está el espejo
como el claro de la luna en penumbra.
Мы видим зеркало, тоже блистающее, и вдобавок поэт сравнивает его с недосягаемой луной. Он чувствует в зеркале нечто волшебное и странное, подобное «светлой луне в полумраке».
Затем:
Pompa le da en las noches la fintante
claridad de la lámpara…
«Плывущий свет» делает вещи нечеткими; все размыто, как в зеркале полумрака. Очевидно, время действия — вечер или ночь.
Итак:
…la fintante
claridad de la lámpara, y tristeza
la rosa que en el vaso agonizante
también en él inclina la cabeza.
Теперь перед нами на нечетком фоне роза, ясно очерченная.
Si haee doble al dolor, también repite
las cosas que me son jardin del alma
y acaso espera que algun dia habite
en la ilusion de su azulada calma
el Huésped que le deje reflejadas
frentes juntas y manos enlazadas.
Здесь мы сталкиваемся с темой сонета, которая оказывается
