Читаем без скачивания Разлучница - Эллина Наумова

Асе и в голову не приходило мстить стране или бывшему мужу. Просто, соревнуясь, чей дворец больше и круче, одеваться новейшие капиталисты предпочитали за границей. Понять можно. Все, кто мечтал о лаврах российских Версаче, сникли. За первую коллекцию Асе заплатили четверть обещанного после таких унижений и нервотрепки, что здравому человеку с дипломом архитектурного института модельерский хлеб стал бы даром не нужен. Строптивице грозило отвратительное будущее. Она поняла: на шляпах не разбогатеешь. Другие тоже отчаивались. Но то была пора борьбы и веры. Поэтому любыми способами исхитрялись участвовать в европейских показах – в качестве экзотики из нищей России, иллюстрации убожества советской власти, да не все ли равно. Модельер, который доверил Асе головные уборы своей коллекции, тоже подсуетился.

Надо полагать, спонсор вояжа напихал в авторские тряпки какую-нибудь контрабанду, а шляпницу и пару манекенщиц придал творцу для убедительности. Но они вылетели в Париж. Ася в тот свой голодный и свободный год была чудо как хороша – тридцатипятилетняя, изящная, глазастая, одухотворенная. И главное, прихватила все свои эскизы – шляп, одежды, украшений, хотя знать не знала, на кой они ей во Франции. Вероятно, сама себе доказывала, что «право имеет». Москвичей не только объявили гостями Недели высокой моды, но выпустили девочек на подиум на минуту. И десять секунд аплодировали. А вечером пригласили на банкет. Они не поняли, что являются дополнительной наживкой для прессы, и были счастливы до головокружения.

В таком состоянии женщины особенно притягательны. И к Асе начал клеиться мужчина лет пятидесяти – невысокий, некрасивый, тощий, но очень холеный. Заговорил по-английски, она извинилась, мол, у нее с французским лучше. Он возликовал. Позже Ася сообразила, насколько ув лекла его: французы в большинстве своем делают вид, что не понимают вражеского языка, а уж без коммерческой надобности говорить на нем – безумие. Энергичный тип, на российский взгляд Аси, опасно сочетал галантность с развязностью. Она попыталась отделаться от него устно, потом спрятаться в толпе. Но он неизменно ее вылавливал. Наконец мягко взял за руку, не давая скрыться. Рядом немедленно оказался журналист с микрофоном:

– Почему вы преследуете мадам?

– Конкурентов ее уровня одаренности надо знать в лицо, – рассмеялся нахал.

От неожиданности Ася перестала вытягивать свою ладонь из его кулака. Ответ звучал шутливо, но не издевательски.

– И что? – встрепенулся интервьюер.

– О, вы же видите, какой мадам красивый и обаятельный конкурент…

Жак оказался одним из директоров одного из домов моды. Всю ночь они шлялись по Парижу, разговаривали, а когда он полез целоваться, Ася сказала: «Э нет!» Утром она послала на три буквы модельера, который, сжимая виски трясущимися пальцами, орал, что им пора уезжать, а у нее тряпки не собраны. И вообще, куда обе эти проститутки-модели исчезли?

Ася осталась и вскоре вышла за Жака замуж. После медового месяца она уже участвовала в разработке женской коллекции в маленькой, но достаточно самостоятельной для хоть какого-то будущего роли. Через год родила дочь и почти сразу вернулась к плодотворному труду на благо собственных амбиций. Сказка? Нет: французы – ребята пылкие, а наши умные терпеливые женщины на четвертом десятке, пожив год без мужчины, любого окольцуют, кроме соотечественника. Если, конечно, не втюрятся по-настоящему, то есть жертвенно и бескорыстно. Асе снова повезло, она влюбилась в Жака после свадьбы.

Жак был типичным представителем своего рода-племени – эгоист, скареда, раздражительный гурман, капризный любовник, нытик дома и забияка на улице. Но Ася сконцентрировалась на единственной приятной черте галльского нрава. Для русского любимая женщина краше и умнее всех, потому что принадлежит ему. Но он не равнодушен к тому, что о ней говорят. Француз же любит свою даму такой, какая есть, и плевать хотел на чужое мнение. А по поводу прочего… В Жаке был тот же хлам, что и во всех, но хоть упакованный в талант бизнесмена и перевязанный ленточкой «разносторонних культурных интересов». К Жаку Асю попросту влекло телом. И разумом – он был заинтересован в ее карьере, что для художника благодать: твори себе, все продаст. Душой же она любила Бога и Дашу, а потом Бога, Дашу и Софи. Словом, Жаку повезло с женой-иностранкой.

Как ни храбрилась двенадцатилетняя Даша, оставаясь с Кирой Петровной и даруя родителям волю, их поспешные женитьба-замужество и обзаведение детьми ее обидели. Голова разумела – жена папы хочет детей, потому что молода, мама поторопилась родить, потому что не слишком молода. Но кому когда было легче от понимания? Как ни странно, полного внутреннего раздрая в девочке не допустила, сама того не ведая, Кира Петровна. Она объявила, что Даша теперь не нужна ни отцу, ни матери. Что мачеха и отчим никогда близко ее не подпустят к своим семьям, чтобы на деньги не претендовала. Что братья и сестра ей чужие, и лезть к ним нечего. В общем, кроме нее, тоже всеми брошенной, некому о сиротке подумать. Все юное и чистое в Даше восстало против старческого цинизма. Эта мерзость о всеобщей нелюбви и сплошном расчете не имела права быть истиной. И назло «забитой Кире» она приучила себя гордиться современными преуспевающими родителями, с удовольствием общаться с близнецами и Софи, радоваться свободе, о какой ее одноклассники и не мечтали. Далось все ранним взрослением, но оно – нормальная цена за отказ от роли вечной жертвы.

Теперь Даше было двадцать семь, она работала переводчиком в крупной рекламной компании, жила в собственной трехкомнатной квартире, могла на выходные смотаться в Париж к матери. Та бесплатно ее одевала – две вещи в год, зато какие. Отец по-прежнему дарил ей на день рождения одобренную женой дешевку и тайно перечислял на счет деньги. С отчимом и мачехой она была по-современному или, точнее, по-модному дружна, братья и сестра в ней души не чаяли… Но, как обычно, стоило всем примириться с собой, друг другом и Богом, как началась чертовщина. Девушка знать не знала, что каждым своим шагом входит в нее, когда, допив кофе, направлялась к двери. Потом она скажет, что Мотька явно пыталась задержать ее дома хоть на несколько минут. Вдруг их хватило бы, чтобы разминуться с ситуацией. Но ситуация оказалась настырной.

Обуваясь в прихожей, Даша услышала хриплые звуки – лисий лай, а не мяуканье. Мотя появилась в дверном проеме комнаты, упрекая хозяйку. И та покаянно откликнулась:

– Привет, сиама. Я не собиралась от тебя убегать, просто не хотела будить. Все, мне пора. Не скучай.

Кошке исполнилось семнадцать лет. Даша читала, что живут сиамские до двадцати, бывает, чуть дольше. И верила, что ее старушка из тех, для кого это самое чуть – лет пять. Иногда Мотька, по-собачьи чуткая и бдительная, просыпала Дашин уход, иногда – приход, но это было единственным намеком на ее старость. Когда Саша ушел к любовнице, она долго мучилась, голодала и лишь во время его визитов немного оживала. Но вскоре кошачьи ноздри уловили новый запах, исходящий от боготворимого человека. Верная тварь словно догадалась о чем-то. Раз принюхалась, два… На третий Мотя не выбежала ему навстречу. Он недоуменно звал ее ласковым голосом. Бесполезно. Саша снял шапку, закинул ее на полку вешалки, и тут сверху на него рухнул меховой клубок, выпустил когти и впился ими в голову, а потом мягко соскочил на пол и гордо, не оглядываясь, удалился. От неожиданности и боли Саша заорал. Кира Петровна бросилась его спасать. Но нанесенный когтями урон был поразительно мал: антисептиком обработали больше для успокоения совести, чем по необходимости. «Она спала, я грубо задел ее шапкой», – жалко оправдывал кошку Саша. И все вертел головой в поисках обидчицы. Она не показалась на глаза. Она ни разу с тех пор к нему не приблизилась. «Ты что же, гадина, делаешь? – набросилась на Мотьку Кира Петровна, когда племянник ушел. – Ты думаешь, он сам верит, что напугал тебя? Да ты же, сволота, залезла на полку, когда он в дверь позвонил. Я видела! Ты специально! Мстительница недобитая! Возненавидит он нас, кормить перестанет, сама тебя из дому выброшу. Только ради него и терплю!» А девочка потерлась лбом о Мотин бок и прошептала: «Спасибо, за себя, за маму, за меня, так ему!» И стала кошкиной любимицей.