Читаем без скачивания Кысь. Зверотур. Рассказы - Татьяна Толстая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот холопы-то его ввели да в палате одного и оставили. Сколько-то времени прошло – вроде зашуршало за дверями. Зашуршало, двери отворилися – и выходит Сам. Папенька Оленькин. Добра этого хозяин. Тесть будущий.
Заулыбался.
– А добро пожаловать. Ждем. Бенедикт Карпыч? А меня звать Кудеяр Кудеярович.
И смотрит. И Бенедикт смотрит. А сдвинуться не может – ноги будто к полу приросли.
Росту Кудеяр Кудеярыч большого, али сказать, длинного. И шея у него длинная, а головка маленькая. Поверху головка вроде лысоватая, а окрай плеши – волос венчиком, бледный такой волос, светленький. А бороды нет, один рот длинный, как палочка, и углы у него вроде как книзу загибаются. И он этот рот то приоткроет, то призакроет, будто ему дышать непривычно, дак он по-всякому пробует. А глаза у него круглые и желтые, как огнецы, и на дне глаз вроде как свет светится.
Рубаха на нем белая, просторная, враспояску. Порты широкие, книзу-то пошире. На ногах – лапти домашние.
– Что встали, Бенедикт Карпыч? К столу прошу.
И под локоток в другую горницу подталкивает. А в другой горнице стол накрыт. И-и-и-и-и! – чего только нет на столе на том! От одного края до другого – миски, миски, блюда всякие, котлы да тарелки! Пирожки без счету, блины-оладьи, пампушки витые, кренделя, вермишель разноцветная! А гороху! а из хвощей снопы сделаны да по углам расставлены! а грибыши! – цельные тазы и с нависанием: сейчас через край поскачут. А птички цельные, махонькие, в тесто завернуты: с одного конца ножки торчат, с другого – головка! А посередь стола – туша мясная: никак козляк! Цельного козляка на стол потратили, а ведь того козляка еще поди вырасти! А знать, правильно у него гостинцы отобрали: куда ему со своими мышами да супротив козляка!
А за столом Оленька сидит, нарядная, зарумянившись, и глазки потупила; вот как она Бенедикту в видениях представлялась, так и сидит: блуза на ней белая, шейка бусами обмотана, головка гладенько причесана, на лбу лента! А как Бенедикт в горницу взошел, так Оленька еще больше раскраснелася, а глаз не подняла, только сама себе улыбнулася.
Страшно!
А с другой стороны горницы еще одна дверь отворилась, и входит теща. Али сказать, вплывает: баба толщины необъятной, половина уж в горнице, здоровается, а другая половина еще и в двери не взошла, ждать надо.
– А это, – тесть говорит, – супруга наша, Феврония. Роду стариннейшего, из французов.
– Така у нас семейная легенда, – говорит теща.
Бенедикт теще в ножки упал, рукой поклон отмахнул, другой рукой букет колокольчиков сунул.
– Кушанья стынут, – говорит теща. – Откушайте, не побрезгуйте.
Сели за стол, на лавки. Бенедикт напротив Оленьки, тесть с тещей по бокам.
– Накладывайте, – теща говорит.
Бенедикт опять заробел: как себя держать-то? Ежели он себе много наложит, подумают: о, какой зять прожорливый! Такого небось не прокормишь! А если мало возьмешь, подумают: о, какой зять слабосильный! Небось и гвоздя не забьет. Пирожок, что ли, взять. Потянул руку к пирожку, и все на эту руку посмотрели. Отдернул.
– Мы любим много кушать, – теща говорит. Наложила себе. И Кудеяр Кудеярыч наложил. И Оленька. Бенедикт опять руку потянул – к оладьям, и все раз! – и посмотрели. Опять отдернул.
Жуют.
– Стало быть, – говорит тесть, – жениться хотите.
– Хочу.
Опять молчат да жуют. Бенедикт в третий раз думал чего-нибудь себе на тарелку наложить, только руку приподнял, а они опять – глядь!.. И у тестя в глазах будто огонь какой блеснул. Что такое...
– Жениться – дело сурьезное... Я вот, когда на супруге своей Февронии женился, так ей и сказал: это дело сурьезное.
– Да, мы на свадьбе много поели, – теща.
– Хорошо поели на свадьбе, – тесть.
Намекают они, что ли? У Бенедикта хвостик от волнения стал легонько об лавку постукивать.
– Почему плохо кушаете? – теща опять.
Ай, была не была. Руки вытянул, козляка ножку отхватил, на тарелку себе плюхнул, и еще вермишели сверху. И хвощей взял. И как он это сделал, так вдруг у них у всех в глазах-то опять будто свет какой мелькнул, как все равно луч.
– Стало быть, к семейству нашему присоединиться желаете. – это тесть.
– Желаю.
– Трудностев семейных не боитесь? Хозяйство вести – не бородой трясти.
– Не боюсь. Я на всякое дело сподручный.
– На всякое?
– Ага.
Тут под столом чего-то прошуршало. Мышь, должно быть.
– Ну а ежели дело очень сурьезное?
– Готов. Пожалуйста.
– О как.
Тут за столом вроде бы опять чуток светлее стало. Бенедикт себя пересилил, глаза поднял, посмотрел – а у тестя в глазах, точно, чего-то светится. Как если б огнец через себя огонь пропускал. И в горнице – вечер уже смеркаться начал – от этих глаз лучи исходят. Вот как от лучины, если на нее через кулак смотреть: кульком кулак свернуть и смотреть. Как дорожка лунная. Смотрит тесть в свою тарелку, а все, что в ней наложено, и в сумерках видать. Смотрит на стол – и как огнем шарит, освещает. На Бенедикта посмотрел – еще больше свету подпустил, так что Бенедикт отморгнулся и головой дернул.
А Оленька тестю:
– Папенька, контролируйте себя.
Бенедикт покосился вбок – такие же лучи теща пускает. И Оленька. Но послабже.
И опять под столом прошуршало. И хвостик у него забился пуще прежнего.
– Вы себе побольше накладывайте, – говорит теща. – У нас вся семья очень много кушает.
– Стариннейшего роду, из французов, – подтвердил тесть.
– Вермишельки еще возьмите.
– Благодарствуйте.
– Но а мыслей у вас каких неподходящих не водится? – опять тесть.
– Каких мыслей?
– Всяких мыслей неподходящих – своеволия али злоумышления какого...
– Никаких таких мыслей у меня не водится, – испугался Бенедикт.
– Ну а насчет душегубства как?
– Какого душегубства?..
– Мало ли... А не думается ли: вот женюсь, да тестя с тещей изведу, да сам себе все их добро и заберу?..
– Вы что?..
– Нет?.. А не думается ли: вот бы их загубить, а самому на их место засесть да день-деньской яства кушать?..
– Да что же вы это такое говорите?.. Да с чего?.. Кудеяр Кудеярыч?! Да я...
– Папенька, – Оленька опять голосок подала, – контролируйте себя.
А под столом опять что-то заскреблось – ну просто вот совсем рядом. Бенедикт не выдержал, локтем кусок хлеба нарочно со стола спихнул, и нагнулся, будто поднять. А под столом – ноги тестя в лаптях. А сквозь те лапти – когти, длинные такие, серые, острые. И теми когтями он пол под лавкой скребет и уже наскреб целую горку – лежит как все равно волосы али солома какая кудрявая, светлая. Посмотрел – и у тещи когти. И у Оленьки. У Оленьки поменьше будут. Кучка под ней поменьше наскребана.
Бенедикт ничего не сказал – чего тут скажешь? Взял и оторвал себе еще козляка кусок. И хвощей цопнул – много. Очень много.
– Но а скажите, – тесть продолжал, – а не приходят ли такие мысли: дескать, не так живем, неправильно жизнь наша устроена?..
– Нет, не приходят.
– А не приходят ли мысли: найти виноватого да и удавить его али в бочку головой?
– Не приходят.
– А то хребтину переломить али с башни оземь сбросить?..
– Нет, нет!
– А что это так стучит-то? – Теща голос подала. – Вроде стук какой?..
Бенедикт быстро под себя руку сунул и хвостик зажал.
– А не приходят ли мысли: дескать, мурзы во всем виною, а сковырнуть их?..
– Нет!!!
– А Самого-то Набольшего Мурзу никогда сковырнуть не замышлялось?..
– Нет!!! Нет!!! Не понимаю вашего разговору!!!
– Как же не понимать?.. Самого-то Набольшего Мурзу, говорю, Федора Кузьмича, слава ему, сковырнуть мечтаний не было?..
– Кудеяр Кудеярыч!!!..
– Контролируйте себя, папенька...
– Ну хорошо... А вот чего покажу...
Тесть из-за стола встал, в другую горенку сходил и – книгу выносит. Старопечатную. Бенедикт обе руки под себя заложил и крепко там держал.
– Чего покажу... Это видел?
– Никогда!!!
– А что это, знаешь?
– Нет!
– А если подумать?
– Ничего не знаю, ничего не видел. Не слыхал. Не понимаю, не хочу, не мечтал.
Тесть книгу на коленях разложил, свет на нее пустил и страницы переворачивает.
– Хочешь такую?.. Подарить тебе?.. Хорошая!..
– Ничего не хочу!!!
– А жениться?..
Жениться!.. Бенедикт чуть не забыл, – от страха, тоски, непробудного позора, зажатого в кулачках под туловом, – что ему жениться надо. Жениться! – как ему и в голову-то это дело прийти могло! Вознесся, дубина, пес приблудный! Мало ему было Марфушки, Капитолинки, Верки Кривой, Глашки-Кудлашки да и других многих! Ишь на какую девушку размахнулся: глазки долу, личико белое, коса в пять аршин, подбородок с ямочкой, на ногах когти! Бежать! Право, бежать – котомку за плечо да и бежать, на восход ли, на юг ли, без оглядки, до самого до Море-окияна, до синего простора, до белых песков!
А Оленька глаза подняла, да свет-то глазами пустила, красноватый такой, слабенький, словно ложный огнец на темном стволе повернулся, да бровки-то возвела под самую ленту, да усмехнулась красным ротиком, да блузу белую свою на грудях оправила, да плечиком повела: