Читаем без скачивания Месть за победу — новая война - Анатолий Уткин

Согласно оценкам американского генерала Гэри Лака, война с Северной Кореей обошлась бы Соединенным Штатам в 1 триллион долл. экономических потерь и в 1 млн убитыми, среди которых были бы и 52 тыс. американских военнослужащих[119].

В январе 2005 г. Пхеньян сделал демонстративное заявление о наличии у него ядерного оружия и средств его доставки.

«ОТРАБОТАННЫЙ» УРАН

Но ядерным сделает будущий конфликт не обязательно создание «совершенных» образцов ядерного оружия. Одним из наиболее существенных фактов современного мира является наличие на планете более 700 000 тонн «отработанного» урана, результат деятельности атомных электростанций и заводов по производству ядерного оружия. «Отработанный» уран является отработанным только в определенном смысле. Речь идет об элементе U-238, который излучает альфа–частицы. Ближайший к нему U-235 излучает преимущественно гамма–лучи, легко проникающие в тело человека. Учтем и то, что альфа–частицы в 20 раз более генотоксичны.

Если содержимым снаряда становится U-238 в виде пыли, то излучаемые альфа–частицы могут рассматриваться как поражающие легкие и желудок с конечным летальным исходом. Уже в 1980‑е гг. Пентагон начал рассматривать идею использования вместо свинца в снарядах ядерных отходов. Многие авторы (такие, например, как Том Хартман) уверены в том, что армия США использовала ядерные отходы таким образом на крылатых ракетах и в артиллерийских снарядах калибра 105 и 120 мм. Во время первой иракской войны американская армия использовала более 300 тонн ядерных отходов. В войне 2003 г. — в три раза больше[120]. Уже в ходе первой иракской войны армия США выпустила 900 000 снарядов. Предполагается, что на Балканах американцы выстрелили еще большим числом подобных снарядов. Трудно ли завладеть таким «грязным» ядерным оружием? Четвертая мировая война будет иметь в своем арсенале «грязное» ядерное оружие с самого начала.

Глава 6

СТОИМОСТЬ ДЕМОКРАТИИ

ИНСТРУМЕНТ ИЛИ САМОЦЕЛЬ

Спор о демократии принял тривиальную и примитивную форму. Хотя бы потому, что он ведется в отрыве от понятия «общественное благо». Хотя бы потому, что наиболее рьяные суждения ведут те, кто никогда не видел прямого демократического выбора в малых кантонах Швейцарии, кто ставит на одну доску индийскую и британскую демократии, кто видит в проявлении желаний демоса благо уже само по себе. Скрижали истории, фиксирующие самоубийственность и гибель многих демократий, многим современным рьяным ее сторонникам практически неведомы. Им достаточно парадоксальной формулы Уинстона Черчилля о том, что демократия «очень плохая форма правления, но остальные — еще хуже». Строить свои суждения о знамении времени — демократизации — на парадоксах едва ли целесообразно. История и экономика — более надежные столпы.

Обращаясь к опыту государственного правления, нетрудно заметить, что система государственного управления может быть очень недорогой. Дважды в день протягивал спартанец ладонь за оливками, а Спарта стояла столетия (и в конечном счете сокрушила и блестящую демократию Афин). Но демократия может стать плодотворным — и наиболее приближенным к справедливости — способом правления только на определенном экономическом основании. Античные полисы, как и Рим, стали республиками с расцветом античного сельского хозяйства и активного товарообмена. Голландия, а за ней Британия доказали жизненность демократического правления, только достигнув определенного экономического уровня развития. Когда последний крестьянин переселился в каменный дом и когда коллекционировать Рембрандта сделалось хобби.

Западный мир двадцать столетий несет в чужие пределы христианство, но демократия стала экспортным продуктом этого мира лишь краткое число десятилетий. Демократии, собственно, не более восьми десятилетий — только в 1920 г. женщины получили право голоса в англосаксонских столпах демократии. И уж совсем недавно западный ученый мир пришел к выводу, что «чем больше благосостояние нации, тем больше у этой нации шансов на формирование устойчивой демократии». Это сказал в 1959 г. американец Сеймур Мартин Липсет[121] и вызвал, надо сказать, бурю споров. Но с утроением за полстолетия численности суверенных государств мы получили невиданный прежде по наглядности опыт, и давайте разберемся, как зависит демократическая форма правления от экономического благополучия данного государства.

Практически любое современное государство может при определенных условиях обрести демократическую форму правления. Вопрос заключается скорее в том, чтобы сохранить демократию, сделать демократическую форму правления устойчивой.

УСЛОВИЕ УСТОЙЧИВОСТИ

Статистика в этом отношении дает основания для весьма жестких выводов.

Если в данной, обретшей демократическую форму правления стране доход на душу населения в год составляет в текущих американских долларах цифру ниже 1500, то жизнеспособность данной демократии не превышает восьми лет. В том случае, когда этот среднегодичный уровень размещается между полутора и тремя тысячами долларов США, то выживаемость демократической формы правления повышается до восемнадцати лет. Очень важный уровень — 6 тыс. американских долл. в год. С достижением этого уровня демократия начинает приобретать устойчивость. Вероятие возврата (ухода) к тоталитаризму весьма резко сокращается. Подлинный пункт «нет возврата» демократия преодолевает при достижении цифры 9 тыс. американских долл. в год на жителя страны. Демократическая форма правления теряет качества хрупкости, она уже практически не нуждается в «благорасположенном тиране».

Что говорит история западного мира? Первые шаги в направлении демократии западноевропейские страны сделали примерно в 1820 г., когда начался процесс расширения доли населения, пользующегося избирательными правами. 1870 г. ознаменовал достижения среднего уровня в 2700 долл. — демократия колеблется, — и только к 1913 году основные западноевропейские страны перешагнули рубеж 4900 долл. в год на гражданина. После 1945 г. главные западные страны достигли искомых 6 тыс. долл. в год. Значительно позже эту грань пересекли Испания, Португалия, Греция. И очень хрупки демократические достижения на Балканах. А ведь речь идет о Европе и о странах, явственно попавших в орбиту западного влияния. Что же говорить о бедном и отдаленном мире, где исключения (вроде Южной Кореи) подлинно редки? Напомним, что попытки демократизации в той же Южной Корее провалились в 1960–1980‑х годах, пока цифры не засвидетельствовали о подлинной экономической зрелости страны, высоте ее жизненного уровня. Героев хватало, но волна прилива била в противоположном направлении (президент Ким Тэ Чжун, скажем, сидел в это время в тюрьме). И те, кто на Тайване страдали за свои убеждения в 1960‑е годы, возглавили страну лишь 40 лет спустя. Чего не случилось, скажем, с Египтом или Угандой, безнадежно отставших экономически.

Неизбежен вопрос: почему благосостояние благотворно для демократии? И не всякое благосостояние — Нигерия, Венесуэла и феодальные княжества Персидского залива стали явно богаче, но почти ни на йоту не приблизились к демократии. Здесь мы подходим к сути вопроса. При доходе в полторы тысячи долларов в год правительство данной страны не зависит от воли граждан. Оно зависит от естественных ресурсов. От полезных ископаемых и всего, что можно продать от лица государства или обложить большим государственным налогом. Поэтому нефть не несет демократии, как бы ни росли цифры, — доходы на армию и полицию, на административный аппарат получают «из земли», а не от граждан, от которых они в данном случае практически не зависят.

Но, приблизившись к «трудовым» 6–9 тыс. долл. на душу населения в год, правители начинают зависеть от налогов. Зависеть от нас с вами (ныне плоско шутящих о плоском налоге, забыв, что прогрессивный налог всегда был главным показателем прогрессивности данного режима). А после 9 тыс. долл. правительственный аппарат уже решающим образом зависит не от черной нефти, а от нашей готовности на свои деньги содержать то или иное правительство. Недра питают государственную казну, но не тягу к демократическому правлению (если только эти недра не принадлежат собственно населению, как, скажем, в Норвегии — второй по богатству в Европе на душу населения стране), они не являются res publico — общественным достоянием. Приведем пример: нефтебогатая Мексика прочно встала на путь демократического развития только после того, как в конце 1990‑х годов превысила уровень 9 тыс. долл. на душу населения в год. К этому же уровню приблизились Словения, Сингапур, Турция, Малайзия.