Читаем без скачивания Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке - Александр Осокин

22 июня в 15 часов я снова был у Г. К. Жукова (этого не может быть, так как, если верить Кремлевскому журналу, Жуков с 14.00 до 16.00 находился в кабинете Сталина, а судя по тому, что в 21.00 он уже разговаривал с Ватутиным по ВЧ из фронтового управления ЮЗФ в Тернополе, в названное Тюленевым время Жуков летел в Киев. – А. О.) и хотел получить от него оперативную обстановку и задачу для Южного фронта. Но лично от Жукова никаких указаний не получил, так как он, как и я, спешил в этот день выехать на фронт. После этого я был в Оперативном управлении Генштаба, где мне сказали, что поставленные задачи я получу на месте… Вечером 22 июня железнодорожный состав с полевым управлением Южного фронта ушел из затемненной, посуровевшей Москвы.

Генерал-майор, главный редактор газеты «Красная звезда» Д. Ортенберг:

Иногда меня спрашивают:

– Ты на войну когда ушел?

– Двадцать первого июня.

– ?!

– Да, это было так…

Осенью сорокового года был создан Народный Комиссариат государственного контроля СССР. Центральный Комитет партии направил в новый наркомат группу армейских политработников – начальников политуправлений округов, комиссаров центральных управлений. В числе их оказался и я – заместитель редактора «Красной звезды»…

Настало 21 июня. Утром меня вызвали в Наркомат Обороны и сказали, что группа работников наркомата во главе с маршалом С. К. Тимошенко выезжает в Минск. Предупредили, что и я поеду с ней. Предложили отправиться домой, переодеться в военную форму и явиться в наркомат.

Через час, а может быть и меньше, оказываюсь в приемной наркома обороны. Там полным-полно военного народа. С папками, картами, заметно возбужденные. Говорят шепотом. Тимошенко уехал в Кремль. Зачем – не знаю. Ничего, кроме тревоги, мне не удается прочитать на его лице.

Около пяти часов утра нарком вернулся из Кремля (имеется в виду 22 июня, но в этот день по Кремлевскому журналу в 5.45 Тимошенко вошел в кабинет Сталина и вышел оттуда лишь в 8.30. – А. О.).

Позвали меня: «Немцы начали войну. Наша поездка в Минск отменяется. А вы поезжайте в “Красную звезду” и выпускайте газету».

Маршал войск связи, нарком связи СССР И. Т. Пересыпкин:

Накануне Великой Отечественной войны 19 июня 1941 года меня вызвал к себе И. В. Сталин.

В 1941 г. до начала войны, по записям в Кремлевском журнале, Пересыпкин был в кабинете Сталина лишь один раз – 17 июня, чего забыть или перепутать он никак не мог. Поэтому возникает подозрение, не специально ли он называет другую дату с целью показать, что в последние предвоенные дни вождь находился в Москве.

…В кабинете, который мне был уже знаком, Сталин находился один. Как мне показалось, он тогда был почему-то взволнован. Когда я вошел в кабинет, Сталин еще несколько минут ходил, потом подошел ко мне, поздоровался и сказал:

– У вас неблагополучно с подбором и расстановкой кадров в Прибалтийских республиках. Поезжайте и разберитесь…

Неубедительный мотив для откомандирования из Центра руководителя связи всей страны в такой напряженный момент. Скорее причина поездки была совсем другая, например организация узла связи для выезжающего в Минск наркома обороны, а точнее – для создаваемой Ставки Главного командования.

Вернувшись из Кремля в Наркомат связи и посоветовавшись со своими заместителями, мы наметили людей, которые должны были поехать вместе со мной.

Для того чтобы разбираться с расстановкой кадров, большая группа не нужна, это прекрасно может сделать один командированный руководитель.

…Всем им приказали быстро подготовиться к отъезду.

Однако наша поездка задержалась. На следующий день, в пятницу 20 июня, состоялось заседание Совета Народных Комиссаров, на котором присутствовал и я.

Судя по записям в Кремлевском журнале за 20 июня 1941 г., в этот день заседания Совнаркома не проходило, так как в CCCP тогда было более 40 наркоматов и большое количество госкомитетов, а в кабинет Сталина зашли в тот день лишь 7 наркомов – постоянных его посетителей, четверо из которых являлись членами Политбюро и один – кандидатом в члены.

…Это заседание вел И. В. Сталин, который к тому времени был уже Председателем Совнаркома.

Сталин, возможно, был, а вот Пересыпкина в тот день в кабинете не было, ибо, если верить Кремлевскому журналу, он был он в нем перед началом войны лишь один раз – 17 июня, когда его якобы и послали в Прибалтику. Однако он утверждает, что именно на заседании СНК получил срочное поручение Сталина.

…Это дало мне право предположить, что моя поездка в Прибалтику автоматически откладывается на два дня <…> Был уже субботний вечер, и мне в голову пришла мысль, что в воскресенье в Прибалтике нам делать нечего, так как в этот день все отдыхают.

Опять несоответствие, так как только что 20.06.41 г. протоколом № 34 было принято решение Политбюро «О разрешении СНК Латвийской ССР перенести выходной день с 22 на 24 июня 1941 г.», о чем нарком связи СССР Пересыпкин не знать не мог.

…Словом, я отложил свою поездку до следующего дня.

Когда я приехал к себе на дачу, мне позвонил А. Н. Поскребышев и сказал:

– Позвоните товарищу Сталину по такому-то телефону.

Это означает, что вечером 21 июня Сталин уже прибыл в Сочи, так как позвонить ему по телефону в поезд было бы невозможно.

Немедленно набираю указанный номер телефона.

– Вы еще не уехали? – спросил меня Сталин.

Я пытался ему объяснить, что по его поручению работал в комиссии, но он меня перебил и снова задал вопрос:

– А когда вы выезжаете?

Мне уже ничего не оставалось, как ответить:

– Сегодня вечером.

Он положил трубку, а я стал думать, как сегодня же уехать из Москвы. Прежде всего позвонил в Наркомат путей сообщения и попросил прицепить наш вагон к поезду Москва – Вильнюс. Потом позвонил к себе на работу и приказал, чтобы все, кто должен ехать со мной в Прибалтику, были у поезда к моменту его отправления. Сам же стал собираться на вокзал, ведь поезд отправлялся в 23 часа.

Но вот все волнения позади. Все собрались вовремя, разместились в отдельном вагоне и отправились в путь.

Время было позднее, мы сразу же легли спать, проснулись уже в Орше. К нам в вагон пришел какой-то связист, спросил Омельченко и вручил ему телеграмму непонятного содержания. Пожав плечами, Омельченко передал ее мне, и я прочел: «Связи изменением обстановки не сочтете ли вы нужным вернуться Москву». Текст был непонятным, но непонятнее всего было то, что телеграмма была за моей подписью – Пересыпкин…[33]

– Что случилось?

Удивленный еще больше меня, он ответил:

– А разве вы не знаете? Началась война.

Это сообщение было для нас полной неожиданностью.

В книге полковника В. Быстрова «Маршал войск связи Иван Пересыпкин», где дословно пересказывается этот эпизод, после слов «Началась война» следует фраза: «Сегодня утром Германия напала на СССР». Думаю, что из книги И. Пересыпкина ее убрали, так как с ней создается впечатление, что неожиданностью оказался не сам факт войны, а война именно с Германией.

Начальник личной охраны Сталина генерал-лейтенант МГБ Н. С. Власик:

Мне вспомнился один эпизод, случившийся в первые дни войны, который безусловно характерен для Сталина <…>. В первую же неделю войны, на третий или четвертый день, была объявлена воздушная тревога. Население было уже подготовлено, и все без паники укрылись в убежище. Но факт сам по себе был неприятный.

В первые же дни войны врагу удалось прорваться к сердцу страны – Москве. Утром населению было объявлено, что была учебная тревога с целью подготовки жителей столицы к укрытию в убежищах.

Что же произошло на самом деле? Оказалось, что наш заград-огонь, охранявший подступы к столице, принял свои самолеты за вражеские и открыл по ним огонь. Была объявлена воздушная тревога. Потом все это быстро выяснилось, и был дан отбой.

Узнав об этом, Сталин тут же вызвал помощника командующего войсками Московского военного округа по ПВО Громадина М. С. Легко представить себе самочувствие Громадина. Ошибка была серьезной, и надо было давать объяснения самому наркому обороны.[34] Что, кроме заслуженного наказания, мог ожидать он от этой встречи? Но все его опасения жестокого разгона оказались напрасными. Сталин принял его приветливо и тепло, расспросил его обо всем, поинтересовался, где он учился, что закончил, и в заключение сказал: «Вы уж постарайтесь больше не ошибаться и помните, что сейчас идет война и ошибки могут привести к тяжелым последствиям».

Вышел Громадин от Сталина и облегченно вздохнул, откровенно признавшись, что такого внимательного и теплого отношения к себе после совершенной ошибки он никак не ожидал…

Интересно, что в этой главе своих воспоминаний, которая называется «Война», Власик почему-то, вместо того чтобы сообщить как, где и когда он и его «хозяин» узнали о начале войны, долго рассказывает об истории нашей страны, начиная с 1920 г. и НЭПа, а также об истории Германии, начиная с прихода Гитлера и нацистов к власти в 1933 г. Он упоминает пятилетки, стахановцев, челюскинцев, папанинцев, героев-летчиков и борьбу с вредителями из Промпартии (остальных «врагов народа» он почему-то упустил). Начало войны лично ему, всегда бывшему рядом с вождем, запомнилось в очень конкретных деталях: «Вероломное нападение Германии, только что заключившей с нами мирный договор, до известной степени застало нас врасплох, несмотря на это с первых же дней войны мы смогли оказать врагу серьезное сопротивление». Приведенный выше эпизод с Громадиным – первое воспоминание начальника личной охраны вождя в этих мемуарах непосредственно о войне. Возможно, Власик лично видел входящего в сталинский кабинет бледного Громадина и слышал его восхищенный рассказ о доброте вождя по выходе, или же ему рассказал присутствовавший при сем Поскребышев. Дело не в этом, а в том, для чего, скорее всего, по мнению автора настоящей книги, приведен этот первый в мемуарах Власика эпизод войны – для того, чтобы подтвердить, что в самые страшные первые дни войны вождь был на посту в Кремле! Ведь из рассказа Власика следует, что «налет» на Москву был совершен 24–25 июня 1941 г., значит, Сталин никуда из Москвы не уезжал.