Читаем без скачивания Собрание ранней прозы - Джеймс Джойс

Стивен принимал своих родителей не слишком всерьез. По его мнению, они установили с ним неправильные и неестественные отношения, и он полагал, что их привязанность к нему уравновешивается с его стороны внимательным обхождением с ними и искреннею готовностью оказывать им множество таких материальных услуг, которые, в своем нынешнем состоянии воинствующего идеализма, он мог рассматривать свысока как мелочи. Единственными материальными услугами, в которых он отказал бы им, были те, что он находил духовно опасными, и, как надлежит признать, его милосердие почти сводилось к нулю этим исключением, поскольку он культивировал независимость души, с которою могли совмещаться лишь очень немногие подчиненности. Божественные образчики укрепляли в этом его. Фраза, которую проповедники превращают в заповедь повиновения, казалась ему скудной, ироничной и недостаточно определенной, а рассказ о жизни Иисуса не оставлял у него впечатления [с] рассказа о жизни того, кто повиновался другим. Когда он был католиком в подлинном смысле слова, фигура Иисуса всегда казалась ему слишком «далекой и бесстрастной,» и из сердца его никогда не излилось ни единой пылкой молитвы к Искупителю: лишь Марии, как слабейшему и более влекущему сосуду спасения, вверял он свои духовные дела. Теперь его раскрепощение от дисциплины Церкви, казалось, совпадало с [естественным] инстинктивным возвращением к Основателю таковой, и этот импульс, возможно, привел бы его к признанию достоинств протестантизма, если бы другой естественный импульс не побуждал его упорядочивать даже то, что было самопротиворечащим и абсурдным. К тому же он не знал, не обязано ли папство своим высокомерием самому Иисусу в той же мере, как нежеланию и несогласию заходить в какой бы то ни было теме дальше «Аминь, глаголю вам»; но зато он был совершенно уверен в том, что за криптическими речениями Иисуса стояла гораздо более определенная концепция, нежели все те, что могли, при любых ожиданиях, открываться за протестантским богословием.

— Занеси в свой дневник, — сказал он всезаписывающему Морису. — Протестантская ортодоксия — как собачка Ланти Макхейла, что каждому хвостиком виляет.

— Мне кажется, эту собачку дрессировал апостол Павел, — ответил Морис.

Зайдя однажды случайно в колледж, Стивен обнаружил Макканна, стоящего в вестибюле с длинным адресом в руках. Другая часть адреса лежала на столе, и почти все студенты колледжа, подходя, ставили под адресом свои подписи. Макканн красноречиво ораторствовал перед небольшой собравшейся группой, и Стивен узнал, что адрес был приветствием студентов Дублинского университета русскому царю. Мир во всем мире; разрешение всех конфликтов через третейский суд; всеобщее разоружение наций — таковы были те благодеяния, за которые студенты слали свою благодарность. На столе были выставлены две фотографии, одна — русского царя, другая — редактора «Ривью оф ривьюз»; на обеих стояли подписи этой знаменитой четы. Макканн стоял боком к свету, и Стивена позабавило замечавшееся сходство между ним и миролюбивым императором, который был снят в профиль. Вид осоловелого Христа, который имел царь, пробудил в нем презрение, и он обернулся, ища поддержки, к стоявшему у дверей Крэнли. На голове у Крэнли была сильно перепачканная шляпа желтой соломки в форме перевернутого ведра, и под ее укрытием лицо его застыло в матово-тусклом спокойствии.

— Похож на плаксивого Джейсуса, правда? — спросил Стивен, показывая на фотографию царя и пользуясь дублинским вариантом имени как выразительного общеизвестного существительного[29].

Крэнли взглянул туда, где стоял Макканн, и, кивнув, ответил:

— Плаксивого Джейсуса и волосатого Джейсуса.

Макканн в эту минуту заметил Стивена и сделал знак, что через минуту подойдет к нему.

— Ты подписал? — спросил Крэнли.

— Эту штуку? Нет — а ты?

После некоторого колебания Крэнли издал весьма замедленное «Да».

— Зачем?

— Зачем?

— Ну да.

— Чтобы был… Pax.

Стивен заглянул под ведроподобную шляпу, однако не сумел прочесть никакого выражения на лице ближнего своего. Взгляд его, блуждая, достиг засаленной вершины головного убора.

— Боже правый, чего ради ты это напялил? Страшной жары как будто нет, правда? — спросил он.

Крэнли не спеша снял шляпу и уставился в ее бездонные глубины. После небольшой паузы, указывая на нее, он сказал:

— Viginti-uno-denarios.

— Где? — спросил Стивен.

— Я купил ее, — произнес Крэнли весьма внушительно и весьма подчеркнуто, — прошлым летом в Викла[30].

Он снова глянул на шляпу и сказал «с насмешливой теплотой»:

— Не так уж… не так уж и дрянь… шапчонка… понимашь ты.

И он неспешно водрузил ее обратно на голову, продолжая по инерции бормотать себе под нос: «Viginti-uno-denarios».

— Sicut bucketus est[31], — заключил Стивен.

Далее тема не обсуждалась. Из одного из карманов Крэнли извлек маленький серый шарик и принялся тщательно исследовать его, делая отметины во многих точках поверхности. Наблюдая за этой операцией, Стивен услышал, как к нему обращается Макканн.

— Я хочу, чтобы ты подписал этот адрес.

— О чем?

— Адрес выражает восхищение мужеством, которое проявил русский царь, когда выпустил рескрипт к мировым державам, где он защищает принцип третейского суда вместо войн в качестве средства разрешения споров между нациями.

Стивен покачал головой. В этот момент Темпл, который слонялся по вестибюлю в поисках единомышленников, приблизился к нему и спросил:

— А вы верите в мир?

Никто ему не ответил.

— Значит, ты не подпишешь? — спросил Макканн.

Стивен еще раз покачал головой.

— А почему? — сухо спросил Макканн.

— Если нам требуется Иисус, — ответил Стивен, — пусть это будет легитимный Иисус.

— Адская сила! — расхохотался Темпл. — Ну, здорово. Слыхали? — обратился он к Макканну и Крэнли, как будто считая их обоих крайне тугими на ухо. — Слыхали такое? Исус легитимный!..

— Я заключаю отсюда, что ты одобряешь войну и человекоубийство, — сказал Макканн.

— Не я создал этот мир, — ответил Стивен.

— Адская сила! — сказал Темпл Крэнли. — А я вот верю во всеобщее братство. Звиняйте, — сказал он, поворачиваясь к Макканну, — а вы верите во всеобщее братство?

Макканн пропустил вопрос мимо ушей, по-прежнему обращаясь к Стивену. Он начал развивать доводы в пользу мира, к которым Темпл сперва пытался прислушиваться, но, поскольку говорящий находился к нему спиной, революционный юноша не мог как следует расслышать речь и вновь принялся блуждать по залу. Стивен не вступал в спор с Макканном, но, выбрав подходящую паузу, произнес:

— Я не намерен подписывать.

Макканн умолк, а Крэнли, подхватив Стивена под руку, сказал:

— Nos ad manum ballum jocabimus[32].

— Хорошо, — тут же проговорил Макканн, как если бы получать отпор было ему привычно, — если нет, так нет.

Он отправился собирать другие подписи для царя, а Крэнли и Стивен между тем вышли в сад. На площадке для игры в мяч никого не было, и они устроили матч до двадцати очков, причем Крэнли дал Стивену фору в семь очков. Стивен был не слишком опытным игроком и потому успел набрать лишь семнадцать, когда Крэнли крикнул: «Партия!» Потом он проиграл и вторую партию. У Крэнли был сильный и точный бросок, но, на взгляд Стивена, чтобы быть классным игроком, ему не хватало быстроты. Во время их матча появился Мэдден, который уселся рядом с площадкой на старом ящике. Он волновался гораздо сильнее, чем оба игрока, стуча по ящику каблуками и выкрикивая: «Давай, Крэнли! Давай, Крэнли!» и «Да ну же, Стиви!» Крэнли, который был подающим в третьей партии, забросил мяч за площадку на территорию лорда Айви, и игра была прервана, пока он отправился на розыски. Стивен присел на корточки рядом с Мэдденом, и они вместе глядели снизу на Крэнли, который, держась за сетку, делал со стены призывные знаки одному из садовников. Мэдден вытащил курительные принадлежности:

— Вы тут давно с Крэнли?

— Недавно, — ответил Стивен.

Мэдден принялся набивать трубку крупным и грубым табаком:

— Знаешь что, Стиви?

— Что?

— Хьюз… он тебя не любит… напрочь. Я слышал, как он про тебя говорил одному.

— «Одному» — это туманно.

— Словом, напрочь не любит.

— Его энтузиазм заносит его, — сказал Стивен.

В субботний вечер, в канун Вербного Воскресенья, Стивен и Крэнли оказались одни вдвоем. Они стояли на лестнице Библиотеки, облокотившись на мраморную балюстраду, и бездельно смотрели на входящих и выходящих. Большие окна перед ними были [открыты] распахнуты, и [через] в них задувал теплый ветерок.

— Ты любишь службы Страстной Седмицы? — спросил Стивен.