Читаем без скачивания Живая вода. Советский рассказ 20-х годов - Николай Ляшко

— Растурился бы капусты кислой аль рассолу… Истинный господь, кирпич в горло не лезет…

В двенадцать, с ударом последней склянки, втроем в капитанскую каюту: боцман — деревянный и строгий, Мишка с Ванькой — виноватые, опухшие, мятые, ровно какое чудище жевало-жевало да и выплюнуло их.

Капитан с кистью.

Перед капитаном лоскут размалеванного полотна: море, скалы, облака… Наклонит капитан голову набок, поглядит, мазнет слегка. На другой бок голову перевалит, глаз прищурит, еще мазнет… Шея у него, как труба дымогарная, ноги — тумбы, лапы — лопасти якорные, пальцы — узлы, спина — кряж; хороший капитан, старинной выварки.

На боцмана по привычке утробно рыкнул:

— Ну?

Федотыч шагнул.

— Мы, Вихтор Дмитрич…

— Подожди. Видишь, я занят.

Мишка с Ванькой глазом подкинули капитана и ни полслова не сказали, а подумали одно: ежели топить, большой камень нужно… Вспомнился восемнадцатый годочек, когда в Севастополе офицеров топили…

В каюте по стенам вожди, модель корабля, гитара на шелковой черной ленте. К стене прилип затылком трюмный механик Черемисов: жидкие ножки подпрыгивали, сосал сигару, пожалованную самим, рыбий глаз на картину косил.

— Недурственно, знаете… Ей-богу, недурственно… Перелив тонов и гармонии красок, знаете, эдак удачно схвачены.

Капитан упятился на середину каюты, откинул могучий корпус и прищурился.

— Дорогой мой, а не кажется ли вам, что эти камни кричат?

Бесстрашный боцман попятился, а Черемисов закашлялся.

— Камни?.. Да, как будто, действительно, того…

— Чаек нет, — сказал Ванька, — а без чайки и море не в море… На озере и то утки, например…

Капитан грозно нахмурился, просветлел, раскатисто расхо-хо-хотался и хлопнул Ваньку по тощему брюху.

— Верно! Люблю здоровую критику! Очень верное замечание… Ты кто такой?

Федотыч:

— Мы, Вихтор Дмитрич…

Утакали,

удакали,

съэтажили дела по-хорошему.

Из каюты капитановой вывалились в богатых чинах:

Ванька — баталер, Мишка — кок.

По палубе комиссар.

Дружки колесом на него.

— Даешь робу, товарищ комиссар!

— Рваны-драны, товарищ комиссар!

Ванька вывернул ногу в разбитом ботинке. Мишка под носом комиссара перетряхнул изодранную в клочья фуфайку.

— Полюбуйтесь, товарищ комиссар…

— А которы в тылу, сучий их рот…

Комиссар бочком-бочком да мимо.

— Доложите рапортом личному секретарю, он мне доложит.

— Какие такие рапорты, перевод бумаги…

— Дело чистое, товарищ комиссар, дыра на робе всю робу угробит, не залатаешь дыру, в дыру выпадешь…

Братухи дорогу загородили, комиссару ни взад ни вперед Поморщился комиссар, шаря по карманам пенсне Ни крику, ни моря он не любил, был прислан во флот по разверстке Тонконогий комиссар, и шея гусиная, а грива густая — драки на две хватит.

— Извините, товарищи, аттестаты у вас имеются?

— Вот аттестаты, — засучил Мишка штанину, показывая зарубцевавшуюся рану, — белогвардейская работа…

А Ванька выхватил из глубоких карманов пучагу разноцветных мандатов, удостоверений, справок… Изъясняться на штатском языке, по понятию дружков, было верхом глупости, и, стараясь попасть в тон вежливого комиссара, Ванька заговорил языком какого-нибудь совслужа:

— Пожалуйста, читайте, товарищ комиссар, будьте конкретны… Ради бога, в конце концов, сделайте такое любезное одолжение… Извините, будьте добры.

Робу выцарапали.

Клеши с четверга в работу взяли. Уж их и отпаривали, и вытягивали, и утюжили, и подклеивали, и прессовали — чего-чего с ними не делали… Но к воскресенью клеши были безусловно готовы. Разоделись дружки на ять. Причесочки приспустили а-ля-шаля. Усики заманчивые подкрутили.

Заложили по маленькой.

— Давай развлеченья искать.

— Давай.

Гуляли по бульварчику по кудрявому, к девкам яро заедались:

— Эй, Машка, пятки-то сзади…

— Тетенька, ты не с баржи, а то на-ка вот, меня за якорь подержи.

Конфузились девки.

— Тьфу, кобели!

— Черти сопаты!

— Псы, пра, псы…

Ванька волчком под пеструю бабу — сзади вздернул юбку, плюнул.

Баба в крик:

— Имеешь ли право?

И так матюкнулась, Ваньку аж покачнуло.

Мишка с Ванькой на скамейке от смеху ломились:

— Ха-ха-ха…

— Га-га-га-га-га-га-га-га-га-а…

Весело на бульварчике, тоже на кудрявом.

В ветре электрические лампы раскачивались… На эстраде песенки пели… Музыка пылила…

Девочки стадами… Пенился бульварчик кружевом да смехом.

Вечер насунул.

Шлялись дружки туда и сюда, папироски жгли, на знакомую луну поглядывали…

— Агашенька…

— Цыпочка…

Не слышит Агашка-Гола-Голяшка, мимо топает…

Шляпка на ней фасонная, юбочка клеш, пояском лаковым перетянута. Бежит, каблучками стучит, тузом вертит… Ох ты, стерва…

Догнали Агашку,

под ручки взяли,

в личико пухлое заглянули.

— Зазнаваться стала?

— Или денег много накопила, рыло в сторону воротишь?

— Ничего подобного, одна ваша фантазия…

Купили ей цветов: красных и синих, всяких. Цена им сто тыщ. Ванька швырнул в рыло торговцу десять лимонов и сдачи не требовал: пользуйся, собака, грызи орехи каленые.

Агашка гладила букет, ровно котенка.

— И зачем эти глупости, Иван Степаныч? Лучше б печеньев купили.

— Дура, нюхай, цвет лица лучше будет.

И Мишка поддюкнул:

— Цветы с дерева любви.

Агашка сияла красотой, но печальная была. Пудреный носик в цветки и плечом дернула:

— И чего музыка играть перестала?

Гуляли-гуляли, надоело… Как волки овцу, тащили Агашку под кусты, уговаривали:

— Брось ломаться, не расколешься, не из глины сляпана.

— И опять же мы тебя любим…

— Ах, Миша, зачем вы говорите небрежные слова?

— Пра, любим. А ты-то нас любишь ли?

— Любить люблю, а боюсь: двое вас.

Тащили.

— Двое не десятеро… Ты, Агашка, волокиту не разводи…

— Люблю-люблю, а никакого толку нет от твоей любви..

И Мишка подсказал:

— Это не любовь, а одна мотивировка…

На корабль возвращались поздно.

Пьяная ночь вязко плелась нога за ногу. Окаянную луну тащила на загорбке в мешке облачном.

Дружков шатало, мотало, подмывало.

Ноги, как вывихнутые, вихлить-вихлить, раз на тротуар, да раз мимо Травили собак. Рвали звонки у дверей. Повалили дощатый забор. Попробовали трамвай с рельс ссунуть: сила не взяла.

Ёвалились в аптеку.

— Будьте любезны, ради бога, мази от вшей.

Таращила аптека заспанные глаза.

— Вам на сколько?

— Мишка, на сколько нам?

— Штук на двести…

— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-а-а!..

С ревом выкатились на улицу.

Мишка-Ванька, Ванька-Мишка разговорец плели. Ванька в Мишку, Мишка в Ваньку огрызками слов:

— Женюсь на Агашке… Только больно тощая, стерва, мослы одни.

— Валяй, нам не до горячего, только бы ноги корячила.

— Она торговать, я деньги считать.

— В случай чего и стукнуть ее можно, разы-раз и голову под крыло.

— Куды куски, куды милостинки…

— Службу побоку, шляпу на ухо, тросточку в зубы и джаджа-дживала… На башку духов пузырек, под горло собачью радость, лихача за бороду..

— Гуляй, малый…

Собачья радость — галстук. Агашка, у Агашки лавка галантерейная в порту.

В железном цвету, в сером грымыхе кораблюшко. В сытом лоске бока.

Шеренгами железные груди кают.

Углем дышали жадные рты люков. — И так, и так заклепками устегано наглухо.

Со света дочерна по палубе беготня, крикотня. С ночи до ночи гулковался кораблюха. В широком ветре железные жилы вантов, гиковых — гуууу-юуууу…

Рангоут под железо.

Взахлеб-бормотливой болтовне турбин буль-уль-уль-пулькульх: жидкого железа прибой. Дубовым отваром, смолкой хваченная оснастка задором вихревым стремительно вверх, в стороны водопадом, по крыльям мачт хлесть, хлесть.

Теплое вымя утра.

Кубрик в жарком храпе. Молочный сонный рот хлябло: пц'я пц'я… В стыке губ парная слюна, по разгасившейся щеке слюна: сладок и мертвецки пьян молодой сон. В каждой груди румяное сердце ворковало голубем.

А железное кораблево сердце металось в железном бое.

Сигналист выделывал:

Зу-зу-зу-зу-зу-зу-зу-ууу…

Зу-зу-зу-зу-зу-зу-ууу…

Побудка.

По кубрику бежал Федотыч, за ним вахтенный начальник, старшины. Бежали со свистками, с дудками, с криком, ревом, с крепкой моряцкой молитовкой, ровно с крестным ходом:

— Вставать, койки вязать!

— Э-ей, молодчики, поднима-а-айсь!

— Вставать, койки вязать!