Читаем без скачивания Одержимость - Фридрих Незнанский

— Нет, спасибо, что согласились поговорить. — Брусникина поднялась с дивана.

Норинский пошел проводить их до двери.

— Вы кончали бы людей доставать, — вполголоса посоветовал он. — Все, что могли, мы вам рассказали. Но если, не дай бог, вас опять напрягут обходить всех знакомых погибших, звоните мне. А Леру оставьте в покое.

— Пойдемте, что ли, куда-нибудь поедим? — предложил Гордеев, когда они вышли из подъезда. — У меня от этого рома с чаем ужасно шумит в голове и аппетит проснулся просто зверский.

— Насчет аппетита — аналогично. Пойдемте, тут поблизости есть вполне приличное кафе. А в голове у вас шумит от бездонных глаз и россыпи златых кудрей несравненной Валерии. «Проходите, пожалуйста, Юрий…» — Брусникина очень похоже воспроизвела интонации Гончаровой. — Запала она на вас, как выразился бы Норинский. Признавайтесь, что она вам нашептала?

— Рассказала, как Болотников делал ей предложение, и про любовь с неодновременного первого взгляда.

— Что, серьезно?

— Серьезно, а Норинский вам что?

— Показал кабинет Болотникова.

— Тоже голубой?

— Нет, нормальный. В смысле цвета.

— А в смысле форм?

— Много книг: по шахматам, монографии по математике, целая полка посвящена психологии и всяким трактатам о воспитании личности. Книги — это в какой-то степени Болотникову в плюс, а в минус — все стены увешаны всяческими дипломами и снимками его, гениального, с медалями, кубками; в шкафах и на полочках те же медали, кубки, самые разнообразные почетные призы и подарки, обязательно повернутые так, чтобы гравировочку было видно: Болотникову за выдающиеся, особые и тэ дэ заслуги, — в общем, тотальный культ личности хозяина, воплощенный в призах. Я подумала, может, это Гончарова ему прижизненный музей устроила? Норинский сказал — нет, все это барахло сам Болотников собирал и расставлял по полочкам. Но не это главное. Главное, думаю я, что вчера я была права, предположив, что никакие это не самоубийства. Гладенькая картина, нарисованная каким-то очень умным негодяем, прямо у нас на глазах начинает бугриться, ломаться и расползаться по швам. Слишком много вокруг наших погибших подозрительных обстоятельств, вы не находите?

Гордеев ничего не ответил.

— Какие-то непонятные отношения тетки Мельника и Мовсесяна, — продолжала Брусникина, — которые они явно не собирались афишировать, Норинский в домашних тапочках заплетающий косы Гончаровой, сама грациозная Валерия, которая первому встречному готова рассказать, как ей делали предложение, будто провоцируя сделать еще одно. — Брусникина еще раз скопировала Гончарову, выдохнув прерывистую тонкую струйку пара. На морозе пар тут же растаял, а не поплыл как дым. Она попробовала еще раз, и снова не получилось. — Короче, запутанные связи, но самое главное — большие деньги. А это значит, что имеется на самом деле громадье вполне рациональных мотивов для убийства. Или убийств. Убийств, возможно, не имеющих отношения к шахматам вообще или имеющих к ним весьма опосредованное отношение. Что скажете?

— Ничего.

— То есть как — ничего?! — Брусникина остановилась. Гордееву пришлось обернуться и повторить:

— Ничего.

Забавно, подумал он, сегодня они впервые по-настоящему работали вместе, говорили с одними и теми же людьми. Но увидел и услышал каждый свое. Евгения Леонидовна, как заправский сыщик, тут же ухватилась за какие-то деньги, супружеские измены и напрочь забыла о словах Болотникова и намеках Мовсесяна — компьютер неведомо как довел до самоубийства двух шахматистов. Это же тихий апокалипсис! Почему же тогда она хватается в первую очередь за «бытовуху»?! Это часть стратегии, разработанной Воскобойниковым, заготовленные версии, которые Брусникина должна плавно продавливать, отвлекая его, Гордеева, от чего-то главного? Для этого они сегодня вместе?

— Мы, разумеется, досконально проверим все возможные расклады, отработаем все мотивы, — неохотно продолжил он.

— Но?

— Но у меня есть предчувствие, что все ваши «реалистические» построения скоро заведут нас в хороший, добротный тупик.

— Предчувствие? — прищурилась Брусникина.

— Да, обычное предчувствие.

Гордеев сидел в ресторане «Пушкинъ», на антресолях, размышлял и пил красное вино с сыром и каштанами. За соседним столиком сидел улыбчивый мужчина, он много и со смаком ел и в спиртном тоже себе не отказывал.

Пять минут назад убежал Щербак, отчитавшийся о проделанной работе. Сыщики «Глории» тщательнейшим образом осмотрели квартиру Гуревича и не обнаружили ни следов взлома, ни свежих следов пребывания посторонних. Несмотря на то что в квартире побывала бригада «скорой» и топтались Гордеев с Брусникиной, Щербак уверял, что рассыпанные бумаги, разбитый цветочный горшок и прочие беспорядки — дело рук самого Гуревича. По поводу троих подозрительных милиционеров Николай тоже кое-что раскопал. Внимание на них обратила не только бдительная пенсионерка. Одна дама, гувернантка юного нувориша из соседнего дома, была до глубины души возмущена тем, что джип, на котором уезжали трое, забрызгал ее любимого воспитанника грязным снегом. Она записала номер машины и собиралась жаловаться. Щербак этот номер пробил. Джип был зарегистрирован на некую фирму «Универсал-Инвест», оставалось выяснить, какие отношения у Гуревича с данной фирмой и имеет ли это отношение к смерти Болотникова и инфаркту Гуревича.

Проверка Болотникова, а теперь уже и Мельника, по муровским каналам не дала ничего. Ни один из них, а также их родственники не привлекались, не фигурировали, даже жалоб и заявлений никаких не подавали. Кроме некоего Артура Львовича Куфмана. Муж суровой Ангелины Марковны погиб в автомобильной катастрофе в 1989 году, и его фамилия, естественно, упоминалась в уголовном деле. Он не был виновником аварии, за рулем сидел какой-то его приятель. Они оба погибли по вине водителя мчавшегося навстречу грузовика…

Хоть и подсказывала Гордееву интуиция, что «бытовуха» — пустышка, что искать надо вокруг компьютера и его разработчиков, но проверять все равно придется все. И Гончарову с Норинским, и тетушку с Мовсесяном, и все, что понарассказал Данила о сложных отношениях в команде Мельника, и справедливость отзывов Мовсесяна о Болотникове. И все это могут сделать, конечно, не Брусникина с Заставнюком, а только Щербак с Головановым, а он даже на текущие расходы ребятам не может выдать, потому что, видите ли, Воскобойникову взбрело в голову использовать только своих, доморощенных детективов.

Невесело размышляя обо всем этом, Гордеев механически разглядывал висящую на стене «Сравнительную таблицу скорости некоторых движений» — парохода, велосипеда, скаковой лошади, пушечного ядра и звука.

Улыбчивый мужчина за соседним столиком отсалютовал ему рюмкой коньяка. Гордеев машинально приподнял свой бокал и допил «Божеле нуво». Тут принесли счет, он расплатился и вышел из ресторана. Сел в свою машину и стал разогревать двигатель. Через две минуты выехал со стоянки и неспешно поехал по Тверскому бульвару. Погода была ничего себе, примерно ноль градусов и почти без снега, а для автомобильной Москвы это, как известно, самый оптимальный вариант. Сзади посигналили, и Гордеев сместился в свободный правый ряд. Но сигналы не прекратились. Юрий Петрович увидел, что следующий позади «БМВ» предлагает ему притормозить… Это было странно, знакомых у него, конечно, много, но никого он не мог припомнить на такой машине. А впрочем, мало ли, люди сейчас меняют машины как перчатки. Это только он, да, пожалуй, еще Денис Грязнов годами способны ездить на одной и той же.

Гордеев притормозил и ждал, что к нему подойдут. Сам выходить из машины он был не намерен. Тут у него зазвонил телефон.

— Юрий Петрович, — сказал незнакомый мужской голос, — будьте добры, пересядьте ко мне в машину на два слова.

— Чего ради? — сказал Гордеев, не вступая в дискуссию относительного того, откуда незнакомцу известен номер его телефона.

— Вашего клиента ради.

Гордеев подумал немного и вылез из автомобиля. Пересел в «БМВ», который, оказывается, стоял в полусотне метров сзади — идти пришлось немало. И не слишком удивился, обнаружив там соседа по ресторану «Пушкинъ» — улыбчивого прожорливого мужчину.

— Что вам нужно?

— Мне ничего не нужно, — широко улыбнулся тот. — Зато, кажется, вам нужно слишком многое. И меня послали попросить вас, очень вежливо попросить, заметьте, что я и делаю с нескрываемым удовольствием, поскольку больше всего на свете после хорошей трапезы люблю общаться с интеллигентным собеседником, так вот, меня послали попросить вас умерить свои фантазии. Вы, конечно, человек не глупый, и с воображением у вас все в порядке, но знайте меру…

— Я не понимаю, о чем вы говорите.