Читаем без скачивания Ушли клоуны, пришли слезы… - Иоганнес Зиммель

— Возможно, все так и было, — сказал главный редактор. — Но это, конечно, лишь одна из версий.

— Конечно, — подтвердил загорелый криминальоберрат, узколицый и сероглазый. — Хотя я полагаю, что именно так все и произошло. — Он бросил взгляд на свои записи. — У неизвестного была винтовка «шпринтфильд 03». А Лангфрост стрелял из карабина «98-к», который прежде был на вооружении бундесвера. На крыше мы обнаружили гильзу патрона этого калибра. На винтовке могли остаться отпечатки пальцев. Разберемся. Карабин же остался у Лангфроста. По описанию фрау Десмонд объявлен его розыск. Ваш звонок зафиксирован в управлении в пять сорок четыре утра. Первый приказ о задержании отдан в шесть часов двадцать две минуты. А второй, общегородской, в шесть часов тридцать шесть минут. Времени для бегства у Лангфроста оставалось чертовски мало. Вряд ли ему удалось ускользнуть из района Большого Гамбурга.

Открылась дверь спальни. На пороге появился один из криминалистов. Сондерсен сразу встал.

— Иду, иду.

— Нет… — криминалист откровенно нервничал. — Спрашивают фрау Десмонд… По телефону…

— Фрау Десмонд? Но мы же оставили открытым только канал связи с полицай-президиумом. Все остальные на блокираторе!

— Я сам ума не приложу.

— Пожалуйста, фрау Десмонд, — сказал Сондерсен.

Она поторопилась в спальню. Сондерсен — за ней. Норма сняла трубку, Сондерсен приложил к уху вторую, подключенную к аппарату.

Норма сразу узнала искаженный мужской голос с металлическими нотками.

— Доброе утро, фрау Десмонд. У вас сейчас сидит несколько господ, и среди них криминальоберрат Сондерсен. Он наверняка прослушивает наш разговор. Доброе утро, господин Сондерсен! Вам угодно знать, каким образом я попал в заблокированный канал, не так ли? Я попаду в любой канал, если захочу! А теперь я обращаюсь к вам, фрау Десмонд. У вас было предостаточно времени поразмыслить над моими словами. И вы смогли убедиться, что нам приходится иметь дело с конкурирующей фирмой, отнюдь не столь щепетильной, как наша. Итак, к чему вы пришли?

Норма села на постель. Криминалисты слышали каждое ее слово.

— Вы правы, — начала она, — и я, конечно, сообщила моему главному редактору обо всем, что узнала от доктора Барски. Доктор Ханске в курсе. Господин Сондерсен тоже. У обоих есть магнитофонные записи. Другими словами: если вы даже убьете меня и доктора Ханске, в редакции уже обо всем известно. О полиции я вообще молчу. И о вашей угрозе в редакции тоже знают. Вы можете, конечно, убить всех сотрудников большой газеты. Но магнитофонные записи-то останутся. И где они, вы не узнаете. Вам их никогда не найти. Я получила от доктора Барски весьма обширную информацию. Я знаю теперь — и все в редакции знают — положение вещей. Мне безразлично, что вы намерены предпринять. Мне отступать некуда! И я, само собой, буду копать! — Норма положила трубку.

— Попытайтесь выяснить, каким образом он прорвался в канал! — приказал Сондерсен одному из помощников и вместе с Нормой вернулся в гостиную.

Долгое время никто не произносил ни слова.

— Так и будем молчать? — спросила Норма.

Тишина.

— Фрау Десмонд, я прошу вас, я вас умоляю — забудьте и думать об этой истории! Забудьте обо всем, что я вам рассказал. Забудьте о моем существовании. Я никогда не прощу себе, что поставил вашу жизнь под удар, — я вам уже сказал это, когда приехал. А теперь… Пусть о покушении на вас напишет кто-то из ваших коллег. Пожалуйста, доктор Ханске, пожалуйста — запретите фрау Десмонд заниматься впредь этим делом! Пошлите ее в командировку! В самую дальнюю! Дайте ей особое задание! Ей необходимо немедленно покинуть Гамбург.

— Нет, — сказала Норма. — Я на это ни за что не соглашусь.

— Дорогая моя, — проговорил Вестен. — А если я тебя попрошу?

— И тогда — нет! — негромко, со сдерживаемой страстью, произнесла Норма. — Я потеряла моего мальчика. Его отца я тоже потеряла. Его звали Пьер Гримо, он был корреспондентом «Ажанс Франс Пресс», мы жили тогда в Бейруте и…

— Я знаю, — осторожно начал Барски. — Я читал тогда в газетах…

— Однако Гримо был журналистом, и профессиональный риск вовсе не досужая выдумка, — продолжала свою мысль Норма. — С ним это могло случиться в любой день. Со мной тоже. Война есть война, и люди на ней погибают. А мой мальчик не был на войне. Мой мальчик был в цирке. И там его убили. Не перебивай меня, Алвин, милый! Когда хочешь пережить смерть — а тем более убийство — любимого человека, необходима цель в жизни. После Бейрута у меня такая цель была: работать, работать, будто Пьер рядом. Писать и о том, о чем написал бы он. Теперь же, после этого звонка — для меня ясно, как день, — у меня одна цель: узнать правду. Я должна найти убийц. В генную инженерию вложены миллионы. Я об этом прежде не знала. И я должна, слышите, должна найти людей, убивших моего сына.

— А если ты найдешь их, Норма? — совсем тихо сказал Вестен. — Если ты их найдешь?.. Сына не воскресишь.

— Нет, — ответила Норма. — Но это воскресит меня. Я вновь обрету смысл жизни. И довольно, ни слова больше об этом! Продолжим, пожалуйста!

Барски посмотрел на Вестена. Тот пожал плечами.

— Продолжим! — громко повторила Норма.

Сондерсен собрался с духом:

— Господа, я нахожу, что фрау Десмонд держалась просто фантастически. Абсолютно фантастически.

— Да, но при чем тут… — начал Ханске.

— Не будем забывать, что на фрау Десмонд уже совершено одно покушение, — перебил его Сондерсен. — Не будем забывать и о том, что ей продолжают угрожать. Причем с двух сторон. Только что она объявила одной из сторон, что все свои сведения передала вам, доктор Ханске, и мне. Мы якобы записали ее рассказ на пленку. Поэтому убивать ее бессмысленно. Ибо в таком случае расследование — как с вашей стороны, так и, разумеется, с нашей — примет куда более широкий и целенаправленный характер. Фрау Десмонд несомненно преувеличила объем и значение полученных ею от господина Барски сведений. Мелочи жизни. Да что я? Наоборот, это очень удачная мысль. Тем самым она довольно хитро обеспечила себе… ну, как бы выразиться поточнее?.. она застраховала свою жизнь. — Он улыбнулся Норме, и та улыбнулась ему в ответ. — Будь я на месте того, кто позвонил ей, я сразу понял бы, что эту женщину убивать нельзя. В случае убийства предвидеть и просчитать последствия заранее невозможно, слишком много людей посвящено в эту историю. Предпочтительнее оставить ее в живых и использовать — а заодно и меня, — вовлекая в лабиринт ложных следов и ложных же свидетельств и фактов. Понятно для чего. С мертвыми этого фокуса не проделаешь. Подозреваю, что другая сторона исхитрилась подслушать разговор и будет действовать сходным образом. Вы очень помогли мне, фрау Десмонд. Честное слово!

— Вы совершенно правы, господин Сондерсен, — согласился Вестен. — Реагировать иначе Норме не имело никакого смысла.

Сондерсен поднялся. Норма довольно долго не спускала с него испытующего взгляда. И теперь обратилась к нему:

— Господин криминальоберрат, еще во время нашей первой встречи, после преступления в цирке «Мондо», я хотела спросить вас: примерно лет двенадцать назад я познакомилась в дирекции полиции Нюрнберга с господином Вигбертом Сондерсеном, он как раз собирался уходить на пенсию. Это не ваш отец?

Высокий худощавый сотрудник ФКВ удивился.

— Да, это был мой отец, фрау Десмонд. Однако каким образом… — Он по привычке поднял руку.

— Увидев вас, я сразу вспомнила его. Вы очень похожи…

— А что вас привело к нему?

— В мае семьдесят четвертого года в Нюрнберге состоялся сенсационный процесс. Сильвию Моран, знаменитую актрису, обвинили в том, что она убила своего любовника, Ромеро Ретланда, который ее шантажировал. В деле была замешана дочка Моран, маленькая девочка. Не то умственно отсталая, не то с тяжелой наследственностью…

— Боже мой, конечно! — подхватил главный редактор Ханске. — Вы ведь писали об этом процессе, Норма! Потрясающие репортажи! Их перепечатали во всем мире. Об этом процессе даже роман написан. Подождите, как же он назывался?

— «Никто не остров», вот как, — сказала Норма. — Ваш отец, господин Сондерсен, первым оказался на месте происшествия и на процессе выступал в качестве свидетеля. Я с ним несколько раз подолгу беседовала, — и, обращаясь уже ко всем, начала рассказывать: — Это был очень умный человек, в сердце которого навсегда поселилась печаль. Когда-то он собирался стать учителем и внушать ученикам мысли о добре. А потом решил, что активная борьба со злом куда важнее, и пошел служить в полицию. Попал в уголовную. Долгие годы вел дела самых отпетых преступников. И от этого с каждым годом силы его убывали. Я никогда не забуду, что он мне однажды сказал: «Моя задача состоит в борьбе с абсолютным злом. Знаете, что самое страшное в абсолютном зле? — спросил он меня. — Что мы против него бессильны. Любое абсолютное зло наказуемо, и любого преступника мы в силах наказать. А в итоге это ничего не дает. Сделать его лучше, сделать его хотя бы относительно хорошим человеком мы не в состоянии. А самое плохое во всем этом, — сказал он, — самое плохое вот что: когда я оглядываюсь на прожитую жизнь и проделанную работу, я вижу, сколько битв мною проиграно, сколько ошибок допущено. Ничего не исправишь и обратного хода не дашь…»