Читаем без скачивания Битва за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин

– Я не умру, Лаодика, – промолвил он. – Представляешь, эта гадость не вызвала у меня даже тошноты. – Он улыбнулся, откровенно забавляясь. – Зато для того, чтобы убить тебя, яду осталось более чем достаточно.

Схватив Лаодику за нос пальцами левой руки, царь запрокинул ей голову, и она, задохнувшись, судорожно разинула рот, поскольку ужас лишил ее способности бороться за жизнь. Царь понемногу перелил содержимое прекрасного скифского кубка ей в горло, заставляя Гордия зажимать женщине рот после каждой порции и ласково поглаживая ей шею, чтобы облегчить глотание. Лаодика не сопротивлялась, полагая борьбу за жизнь ниже своего достоинства: представители рода Митридатов не боятся смерти, особенно в результате попытки завладеть престолом.

Опорожнив кубок, Митридат старательно уложил сестру на ложе, чтобы возлюбленный мог наблюдать за ее страданиями.

– Не вздумай вызвать у себя рвоту, Лаодика, – любезно предупредил ее царь. – Иначе я заставлю тебя выпить все это вторично.

Зал замер в ошеломленном ожидании. Сколько времени оно продолжалось, никто потом не смог бы сказать, кроме самого царя, однако никому и в голову не пришло обратиться к нему с подобным вопросом.

Взирая на своих придворных, царь обратился к ним с поучительной речью, напоминая в этот момент учителя философии, наставляющего подопечных. Для всех присутствующих познания царя в области ядов оказались неожиданностью: молва об этой стороне его личности была обречена на то, чтобы стремительно облететь все Понтийское царство и проникнуть в сопредельные страны; благодаря уточнениям Гордия слова «Митридат» и «яд» навеки приобрели неразрывную связь и вошли в легенду.

– Царица, – разглагольствовал царь, – не могла выбрать ничего лучше, чем dorycnion, именуемый египтянами trychnos. Полководец Александра Великого Птолемей, которому в дальнейшем было суждено стать царем египетским, привез это растение из Индии, где оно, по рассказам, достигает высоты настоящего дерева, тогда как в Египте не превосходит размером куст; листья его походят на листья полыни. Оно, а также aconiton – непревзойденные яды. Глядя на умирающую царицу, вы заметите, что она будет оставаться в сознании, пока не испустит дух. Личный опыт позволяет мне утверждать, что при этом все чувства ее обострятся и она будет взирать на мир с гораздо большей проницательностью, нежели в обычном состоянии. Кузен Фарнак, смею тебя уверить, что каждый удар твоего сердца, малейший трепет твоих ресниц, каждый твой вздох, когда ты будешь сострадать ее мучениям, она будет воспринимать, вбирать в себя куда острее, чем когда-либо прежде. Как жаль, что она больше не сможет вобрать тебя в себя в буквальном смысле, не правда ли? – Покосившись на сестру, он удовлетворенно кивнул. – Смотрите, начинается!

Лаодика не сводила лихорадочного взора с Фарнака, который стоял в окружении стражников, уперев глаза в пол. Никому из присутствующих не суждено было забыть этот ее взгляд, хотя многие и пытались: здесь были и страх, и ужас, и восторг, и печаль – богатейшая, постоянно меняющаяся гамма чувств. Она ничего не говорила, ибо просто не могла произнести ни слова; ее губы медленно растянулись, обнажив крупные желтые зубы, шея и спина изогнулись, да так сильно, что она уперлась затылком в колени с обратной стороны; тело ее начали сотрясать судороги, становившиеся все чаще и сильнее, пока все тело не забилось о ложе.

– У нее припадок! – сипло произнес Гордий.

– Именно, – пренебрежительно отозвался Митридат. – И припадок этот ее прикончит, вот увидишь.

Он наблюдал за сестрой с подлинно клиническим интересом, поскольку неоднократно подвергался сходным приступам той же силы, однако ни разу не имел удовольствия любоваться этим зрелищем в своем большом серебряном зеркале.

– Я питаю надежду, – сообщил он присутствующим, наблюдающим вместе с ним за конвульсиями Лаодики, – создать универсальное противоядие, магический эликсир, способный излечить от отравления любым ядом, будь он растительного, животного, рыбного или минерального происхождения. Для этого я ежедневно выпиваю состав, включающий не менее сотни различных ядов, иначе моя невосприимчивость к ядам непозволительно ослабеет. После этого я выпиваю состав из сотни противоядий. – Обращаясь к Гордию, он добавил: – В противном случае мне становится несколько не по себе.

– Вполне понятно, властелин, – прокаркал Гордий, которого била такая сильная дрожь, что он опасался, как бы царь не заметил этого.

– Осталось недолго, – бросил Митридат.

Он не ошибся. Судороги Лаодики становились все страшнее, ее едва не завязывало узлом. В глазах же по-прежнему горело сознание; когда они наконец устало закрылись, все поняли, что наступила смерть. Она так и не взглянула на брата – потому, возможно, что судороги начались в тот момент, когда она смотрела на Фарнака, а потом ее воле уже не подчинялись даже мускулы, управляющие движениями глаз.

– Замечательно! – воскликнул воодушевленный царь и указал подбородком на Фарнака. – А теперь – его!

Никто не осмелился спросить, каким способом надлежит умертвить второго заговорщика, так что смерть Фарнака оказалась куда более прозаической, нежели смерть его возлюбленной Лаодики: конец его страданиям положило лезвие меча. Все те, кто наблюдал за последними минутами Лаодики, усвоили урок; на жизнь царя Митридата VI после этого не покушались долго, очень долго.

Путешествие из Пессинунта в Никомедию позволило Марию убедиться, что Вифиния весьма богата. Подобно всей Малой Азии, она была очень гористой, однако горы Вифинии, за исключением массива Мисийский Олимп в Прусе, были ниже, округлее и приятнее глазу, чем хребет Тавр. Здесь спокойно протекали многочисленные реки, на полях вызревали хлеба, которых хватало для прокорма населения и армии, а также выплаты дани Риму. Бобовые давали богатый урожай, овцы благоденствовали, овощи и фрукты не переводились. Народ, как заметил Марий, выглядел сытым, довольным и здоровым; все деревни, через которые пролегал путь Мария с семейством, были населенными и зажиточными.

Однако совсем иную картину нарисовал путешественнику царь Никомед II, когда Гай Марий прибыл в его столицу Никомедию и разместился во дворце на правах почетного гостя. Сам дворец оказался небольшим, но Юлия поспешила уведомить Мария о том, что собранные здесь произведения искусства отличаются высочайшим качеством, дворец выстроен из самых лучших материалов и представляет собой архитектурный шедевр.

– Царь Никомед далеко не беден, – заключила она.

– Увы, – не соглашался царь Никомед, – я очень беден, Гай Марий. Но я властвую в бедной стране, так что иного и ожидать нельзя. К тому же Рим не облегчает мне жизнь.

Они сидели на балконе с видом на город; морская гладь была в тот день настолько безмятежна, что в ней, как в зеркале, отражались горы. Очарованному Марию казалось, что Никомедия повисла в воздухе, а плывущие в небе редкие облачка – это вереница осликов, марширующих по лазури залива.

– Что ты хочешь этим сказать, царь? – спросил Марий.

– Возьми для примера позорную историю с Луцием Лицинием Лукуллом, случившуюся пять лет назад, – начал Никомед. – Ранней весной он потребовал, чтобы я выставил два легиона для войны с рабами в Сицилии. – В голосе царя звучало раздражение. – Я объяснял, что у меня нет для него войска, поскольку римские сборщики податей обращают моих подданных в рабство. «Освободи моих подданных, обращенных в рабство, как того требует решение Сената, дарующее свободу всем рабам из союзных Риму государств! – воззвал я к нему. – Тогда у меня опять появится армия, а моя страна снова узнает, что такое процветание». Знаешь, каков был его ответ? Мол, Сенат имел в виду рабов из италийских союзнических городов!

– Он был прав, – заверил царя Марий, вытягивая ноги. – Если бы декрет подразумевал рабов из стран, заключивших с римским народом договор о дружбе и союзе, ты бы получил от Сената официальное уведомление на сей счет. – Он устремил на царя Никомеда проницательный взгляд из-под кустистых бровей. – Насколько я помню, в итоге ты нашел для Луция Лициния Лукулла необходимых ему воинов?