Читаем без скачивания Казароза - Леонид Юзефович

На тумбочке возле кровати лежала папка для бумаг, в ней — стопка машинописных страничек. Папку принесла Майя Антоновна, сказав, что ему это будет интересно почитать.

Свечников открыл наугад:

Когда в середине 30-х гг. начались гонения на эсперанто, Ида Лазаревна была вынуждена уехать из Москвы и вернуться в родной город. С немалым трудом удалось устроиться преподавательницей русского языка и литературы в среднюю школу. В те годы ей приходуюсь несладко, но для нас, ее коллег, было большое счастье иметь рядом с собой такого эрудированного и доброжелательного человека. Семьей она не обзавелась, и мы, учителя, часто собирались в ее уютном деревянном домике на Малой Ямской, 3. В нем было холодно зимой, но по весне, когда в палисаднике под окном веранды расцветала сирень, дом оживал. На веранде мы устраивали вечера поэзии, которые у нас так и назывались — Сиреневые вечера…

Это были воспоминания об Иде Лазаревне. Коллеги написали их после ее смерти и передали на хранение в музей школы, где она проработала почти тридцать лет.

Он прочел еще кусок из конца:

Будучи на пенсии, Ида Лазаревна не сидела сложа руки. Она составила и попыталась издать «Сборник упражнений по орфографии», в 1961 г. посылала его в Москву, в Учпедгиз, но из столицы рукопись вернули на усмотрение городских властей. Недоброй памяти директор института усовершенствования учителей Рогачев, позднее снятый с должности за злоупотребления, не нашел ничего лучшего, как отдать сборник на рецензирование. В полученной рецензии говорилось, что труд Иды Лазаревны не соответствует требованиям школьной программы. Впрочем, рецензент не исключал возможность издания этой работы в серии «Из опыта». Сегодня сложно судить, насколько он был прав. Рукопись не сохранилась…

На улице Вагин стал прощаться, но Свечников его не отпустил.

— Нет, сначала зайдем в Стефановское училище. Этот курсант, — добавил он, решив, что солдат все-таки должен знать свой маневр, — в Казарозу не стрелял. У него револьвер одиннадцатого калибра, а она убита из другого оружия. Кто-то под шумок выстрелил в темноте.

— Кто? — испугался Вагин.

— Вот мы с тобой и попробуем понять. Потянулись мимо те же двухэтажные дома, правда, в этом районе посолиднее, каменные через два на третий. Трубы с фигурными надымниками, ажурная жесть водостоков, солновые круги на воротах, наличники с птицами и виноградными гроздьями. Фонарных столбов не наблюдалось и тут. Единственной приметой, свидетельствующей, что это все же губернский город, а не уездный, была попавшаяся по пути будка с разбитым пожарным извещателем.

Свернули на Кунгурскую, и Вагин опять сказал, что за ними кто-то идет.

— Остался за углом, — пояснил он, когда Свечников оглянулся.

— Такой белобрысенький?

— Я его не разглядел.

— В белой кепке?

— Нет.

— В черной?

— По-моему, у него на голове ничего нет.

— Понятно. Запас кончился.

— Запас чего?

— Кепок. Он их меняет, чтобы не так бросаться в глаза.

— А кто он такой?

— За мной ходит. Тебя это не касается.

— Сомневаюсь. Когда я вчера возвращался домой, за мной тоже кто-то шел.

— Померещилось, — не поверил Свечников. Подошли к Стефановскому училищу. По времени Даневич с Порохом уже должны были ждать возле крыльца, но не ждали. По фасаду ни в одном из окон света не было. Убедившись, что двери заперты, Свечников решил идти через черный ход и двинулся к торцу здания, к воротам, ведущим во двор. Вагин поплелся за ним.

Обогнули училищную часовню со снесенным крестом и провалами выбитых окон. На темном кирпиче белели начертанные мелом имена тех, кто по ночам совокуплялся или распивал кумышку под этими стенами.

— И на обломках самовластья напишут наши имена, — процитировал Вагин.

Дворовые постройки растащили на дрова, остались каменные фундаменты каких-то сараев, слежавшийся мусор, груды битого кирпича и ржавого кровельного железа. Такие картины открывались в самых неожиданных местах посреди городского пейзажа. От них веяло мерзостью запустения, к которому все давно привыкли, как привыкают к плохой воде или хронической болезни.

Поодаль торчала дощатая будка нужника со свежеоструганной вертушкой на дверке. Особый отдел, вспомнил Свечников. Где-то на подходе к нему Ида Лазаревна подобрала бельгийский «байяр» шестого калибра. Сейчас он лежал в кармане.

На двери черного хода висел амбарный замок. Свечников задрал голову, прикидывая, что можно, конечно, залезть по пожарной лестнице, как Даневич, оттуда перебраться на карниз и открыть оконную раму или на худой конец высадить стекло, если изнутри задвинули шпингалет, но заниматься акробатикой не хотелось. Он выбрал из груды щебня относительно целый кирпич, обмотал замок найденной здесь же тряпкой и двумя ударами сбил его вместе со скобой. Она легко вылезла из трухлявых досок. С трудом приоткрыли вросшую в землю дверь, протиснулись в щель, зажгли свечку. В свечном пламени поплыли исчерканные похабщиной стены, зашевелился под потолком пустой шнур электропроводки. С площадки второго этажа вышли в рекреацию. Актовый зал был открыт, в оконных проемах стояло бледно-синее небо июльской ночи.

Свечников шагнул к окну, и опять возникло безотчетное чувство, будто на него кто-то смотрит. Он задернул шторы на этом окне, двинулся к следующему, чтобы сделать то же самое.

— Если включить электричество, со двора все равно будет видно, — предупредил Вагин.

— Не будет. Мы только одну лампочку включим, за сценой.

— Вы кого-то боитесь?

— Никого я не боюсь.

— Тогда почему просто не зажечь свет?

— Давай зажжем, — обрадовался Свечников, словно сам до этого додуматься не мог, и лихо щелкнул выключателем.

Ничего не произошло, лампочка не загорелась. Он попробовал другой, третий — тот же результат. Видимо, не работала электростанция.

Вагин задул свечу. Когда глаза привыкли к темноте, выяснилось, что в зале вовсе не так темно, как казалось минуту назад. Луна уже взошла и набрала силу, в ее сиянии отчетливо проступили ряды стульев, край сцены, лесенка сбоку. Блестел рояль, видна была даже натянутая над сценой проволока, к которой крепился занавес. По ней пунктиром, пропадая в тех местах, где она изгибалась и отклонялась от кратчайшего расстояния между краями рампы, скользил небесный свет.

— Покажи, где ты вчера сидел? — велел Свечников. Вагин показал.

— Осипов сидел рядом с тобой?

— Да, но потом отсел правее, чтобы лучше видеть. Вы ему мешали.

— Я?

— Он сказал мне, что вы заслоняли ее… Казарозу. Подхватив стул, Свечников поднялся с ним на сцену, поставил его там, где она стояла вчера в розовом луче. Сенмова кушис ми кун бруста вундо. Пятна ее крови на досках не заметны были в полутьме. Он спрыгнул вниз, нашел свое вчерашнее место в четвертом ряду и встал возле. Смутно вспоминалось, что слушал её стоя.

— Осипов сидел справа от тебя? — спросил он.

— Да. Ближе к окну.

— Сядь на его место. Вагин сел.

— Стул на сцене, это она… Казароза, — объяснил Свечников. — Теперь смотри, заслоняю я тебе ее или нет.

— Нет, — сказал Вагин, — если она стояла там, где вы думаете. Но если, как мне кажется, шага на два левее, то возможно.

— А Варанкин где был в это время?

— Не знаю. Я за ним не следил.

— Не у окна?

— Может быть. Темно было.

— А Даневич?

— Он сидел за мной с каким-то парнем, а позже прошел вперед.

— Точно?

— Точно. Сначала к ним подошел Сикорский и велел им уходить, но они ответили, что не уйдут.

— Сикорский? — удивился Свечников. — Он же все время был возле сцены.

— Может быть, но, когда погасили свет, он к ним подходил.

— И что потом?

— Потом Даневич что-то сказал этому парню и пошел.

— Куда?

— Сначала налево, потом по проходу вперед.

— По проходу со стороны двери?

— Естественно, раз от меня налево. Оттуда хотел, видимо, пролезть в середину ряда, и на него зашипели. Казароза уже начала петь.

— Где примерно это было?

— Вон там.

Свечников отошел в указанном направлении и тронул спинку крайнего в ряду стула.

— Здесь?

— Ближе к сцене.

— Здесь?

— Где-то тут, но правее.

— Здесь?

— Приблизительно.

Свечников взгромоздил один стул на другой, отмечая таким образом примерное местонахождение Даневича, затем пробрался между рядами и встал возле самого дальнего от сцены окна. Вчера оно было открыто, к нему тянулись все те, кто якобы хотел подышать свежим воздухом. Варанкин, впрочем, пошел туда, чтобы плотнее всунуть в штепсель вилку своего аппарата.

Это была первая точка, место Казарозы на сцене — вторая, Даневича в зале — третья. Они образовывали вершины почти равностороннего треугольника, провести через них одну прямую линию было невозможно. Стул, стоявший на сиденье другого стула, находился слишком далеко от стула на сцене. Отсюда, целясь в Даневича, Варанкин никак не мог попасть в Казарозу. Значит, в нее он и стрелял.