Читаем без скачивания 37 девственников на заказ - Нина Васина

— Нет, что вы, просто необычно. Знаете, есть такой анекдот про хохлов — “нэ зьим, так надкусаю”?..

— Налейте нам чаю, — перебиваю я Урсу. Открываю ром и подливаю в стаканы с чаем.

— Выпьем на прощание, вы не против?

— Как изволите!..

— Попробуйте. Язык щиплет? Нет? Еще добавьте рома. И мне. Спасибо.

— Что вы, интересно, размешиваете? — насмешливо спрашивает Урса. — Чай без сахара.

— Ах, да, это рефлекторно, — откладываю пластмассовую вилку, которой я успела создать в стакане воронку. Интересно ему, что я размешиваю… На секунду Урса показался мне рыхлым и беззащитным исхудавшим бегемотом. Пожалуй, пора его полечить. — Хотите экспресс-анализ ваших ассоциаций? — предлагаю от всего сердца.

— Зачем?

— Послушайте, Урса, вы заперли меня в вагоне, заставили писать в пакеты для сбора вещественных доказательств, кормите всухомятку, половой активности не проявляете, так?

— Ну, допустим…

— И зачем, спрашивается? Исключительно для сеанса психоанализа. Вы хотите вылечиться, растолстеть, обрасти волосами и забыть навек, как выглядит низ вашего живота? Тогда слушайте внимательно и постарайтесь фиксировать реакции. Итак. Поезд для вас в данный момент — возможность проявления насильной инициативы. И как владелец этой самой насильной инициативы вы предлагаете такой ассоциативный ряд: перрон — прогулка — опоздание — вынужденное пребывание со мной в замкнутом пространстве убогого городишка, а дальше — следите внимательно! — народный заседатель — пьяницы-уроды — похищение тигра — радостные дети. И все это в веночке из Фрейда, Платона и Захер-Мазоха.

Чтобы он получше уяснил степень своих отклонений, я отвернулась к окну и грустно вздохнула.

— Что, тяжелый случай, да? — осторожно поинтересовался Урса, не выдержав молчания.

— Да нет, вполне сносно. В этом ассоциативном ряду особо интересны пьяницы-уроды и лишайный тигр. Вы определяете мое пребывание рядом с вами в определенной яме, свое — как полулегальное существование человека, решающего споры, то есть контролирующего жизнь, но при этом мы с вами вдвоем получаем удовольствие от похищения больного опасного животного. Знаете, что я думаю? Я думаю, что вы сели со мной в поезд, чтобы выпытать нечто для вас особенно важное. Либо унизить меня…

— Евфросиния Павловна!..

— Ладно, я неправильно выразилась. Скажем так: проявить некоторую степень обладания с доминирующим фактором унижения.

— Ох, Евфросиния Павловна, пусть уж лучше будет одно слово. Очень вы мудрено все закрутили…

— Так вам попроще? Вы взяли меня в плен и наблюдаете за моими естественными отправлениями — налицо незначительная степень обладания с доминирующим фактором унижения. Вы опасаетесь, что я знаю о вас нечто непозволительное — пьяницы-уроды, помните? Можно утверждать почти наверняка, что я вам симпатична, но симпатия эта с оглядкой, совместное похищение — это признак чего-то страшного — тигр — и нездорового — попытка иметь меня в союзниках. Для чего, Урса Венедиктович?

— Я не понял, я что, после этого вашего разъяснения перестану худеть и лысеть?

— Конечно, перестанете, как только проанализируете, зачем вы сели со мной в поезд, а потом простыми и понятными выражениями — чем проще, тем лучше — расскажете это.

— Ну, скажем, так… — Урса задумался. — Вы подорвали у меня веру в себя.

— Не перегружайте меня штампами. Какую еще веру?

— Ладно, я еще подумаю, а вы не перебивайте, хорошо? Меня к вам потянуло вдруг, сразу, ни с того ни с сего. Я очень удивился и разнервничался. Знаете такое выражение — потерять лицо? Я его потерял тогда с вами в кабинете. Вот, собственно…

— Глубже копайте, Урса Венедиктович, глубже!

— Ладно. Я почувствовал, что вы знаете по этому делу больше меня. Устраивает?

— По какому делу?

— По делу Иеронима Глистина. Я и теперь думаю, что вы сидите тут и смеетесь надо мной.

— А что, у Иеронима Глистина в вашем ведомстве имелось свое дело?

— Свое не свое, но некоторое дело имелось. Теперь ваша очередь. Какой тут у вас интерес?

Я задумалась. Определить в несколько слов мой “интерес” в этом деле невозможно.

— Ну же, дипломированный психолог, — торопит Урса, — не навредите больному! Я уже три месяца хожу как чумной и думаю, что вы меня использовали. Развейте эту мою манию или подтвердите!

— А какие у вас предположения?

— Вы нагло спровоцировали у меня приступ бешенства, написали мое имя. Не знаю!.. Вы меня дразнили, зачем? Чтобы повести за собой, это понятно, непонятно одно — почему вы не пользуетесь достигнутыми результатами, когда я сижу тут с вами в полнейшей изоляции?!

Я посмотрела на взволнованного Урсу, накрыла его руку своей ладонью и решила сыграть в открытую:

— Назовите мне имя психиатра, наблюдавшего Иеронима Глистина.

Урса посмотрел мне в глаза, положил сверху моей ладони свою и спросил от души, с надрывом:

— Куда вы дели бриллианты?

— Бриллианты?.. — дернулась я от неожиданности.

— А на кой черт вам нужен этот психиатр?! — заорал Урса.

Я освободила руку, уставилась в его глаза своими и медленно, почти по слогам, тихо произнесла:

— Роня Глистин наблюдался у психиатра как суицидник. Я хочу знать имя.

— Имя?.. — шепотом повторил Урса, не в силах отвести зрачки и разом потеряв всю свою агрессивность. — Для этого вы надо мной издевались, да?

— Не-е-ет, — я тоже перешла на шепот, — я не издевалась — я ждала, когда же наконец в двенадцатый кабинет придет этот самый специалист по самоубийцам.

— А-а-а он у нас не работает, он не из нашего ведомства, — пропел шепотом Урса и вдруг перешел на нормальную громкую речь: — Вы хотите сказать, что затеяли этот цирк с Глистиным, только чтобы выйти на его психиатра? На кой черт он вам нужен? Я закрыла глаза.

— Нет, серьезно, — не унимается Урса и вдруг в озарении открывает рот на вздохе и таращит и без того вылупленные глаза: — Постойте-постойте! Специалист по самоубийцам! Как же я не догадался! Он наблюдал и Богдана Халея! Так? Ваш старик покончил с собой, а этот доктор!..

— Мне пора собираться, — я осматриваюсь с видом озабоченной челночницы, хотя пришла в вагон с одной небольшой сумкой — вот она, под рукой.

— Фло, подождите, вы же сами обещали со мной дружить.

— Да, но тогда я и не подозревала о вашей маниакальной страсти к бриллиантам.

— У всех свои отклонения, тут уж ничего не поделать, — кивает Урса и разъясняет: — Зато у меня и в мыслях не было цеплять подобные вещи где-то в области пупка, а? Что скажете?

— Цепляла, — говорю я, глядя в зеленоватые глаза навыкате, — цепляю и буду цеплять!

— Это в смысле?.. Что это значит, ваше заявление? — Урса потер виски, потом обхватил голову ладонями и замычал. — Не смотрите на меня, у меня все плывет перед глазами! Что вы имели в виду — цепляли и будете цеплять? Они у вас? Или у Киры Ланского?.. А Кира-то, ох и прохиндей! Еще медицинскую карту показывал…

Ноги мои ослабели, я нащупала сзади полку и присела.

— Что вы сказали?..

— Я сказал, — заплетающимся языком объясняет Урса, — я сказал, что Кира Ланский показывал мне медицинскую карту старика после его самоубийства, а я думал, что он ее затребовал по делу, а получается… получается, что эта карта была у Киры, понимаете?.. Он ее взял из своего кабинета, это он работал с Халеем. Ну не сволочь?.. Я столько лет искал бриллианты, а этот прохиндей наверняка уже все распродал… по камушку, по камушку…

— Давайте ляжем на спину. — Я поднимаюсь и помогаю Урсе лечь, для чего обхватываю его ноги за лодыжки и поднимаю вверх.

— Я не хочу на спину… Я должен выйти с вами… — Он упал головой на вовремя подложенную мною подушку.

— Конечно, конечно, — ласково уговариваю я его, — вы должны выйти со мной, проследить, где я закопаю блокнот, вырыть его в полночь, сжечь листок со своим именем, написанным кровью, запереть меня в комнате с решетками и стальной дверью, украсть из цирка облезлого тигра и посадить его охранять меня…

— Ох-х-хр-ра-нять, — соглашается Урса и напоследок интересуется совсем ослабевшим голосом: — Что со мной?.. Это от ваших глаз?..

— Ну что вы — это от снотворного, которое я подсыпала в чай с ромом. Спите, Урса Венедиктович.

Прохиндей Кира Ланский и потенциальный маньяк Аким

Я металась по купе, кусая губы. Интересно, психиатра легко свести с ума? Допустим, чертов Урса в отместку за сцену в кабинете № 12 ходил за мной по пятам, следил, наблюдал, изучал, чтобы улучить минутку и сказать нечто такое, что свело бы меня с ума… Что ж, он почти добился этого, даже находясь в полусне, накачанный снотворным с ромом.

Почему он назвал это имя? Мог ли Урса нарыть обо мне так много и знать даже о Кире-завоевателе, которого я лишала девственности три года подряд?.. Семь лет назад это началось, а потом почти три года, изо дня в день, мы изводили друг друга бешеной страстью. Он называл это моим лечением, я — его адаптацией в мире женщин, и если бы мы не расцепились вдруг, в одно зимнее утро, обнаружив каждый полнейшее истощение души и вакуумное отсутствие желаний, то впали бы в такое исступление ненависти, которое могло кончиться только смертью. Он был моим первым мужчиной, я — его первой женщиной, поэтому на первой странице заветного блокнота написано его имя, нарисовано сердечко, и еще стоит дата того знаменательного дня, когда мы лишили друг друга невинности. После Киры я еще полгода вздрагивала каждый раз, когда натыкалась на напоминание о нем или на случайно сохранившийся в моих одеждах его запах. Он никогда не говорил о своей семье — “генетически абсолютно одинок и беззащитен, бери меня, лепи, уродуй!” — я никогда ни словом не обмолвилась о Богдане, повода не было — Кира был моим первым мужчиной, и ему в голову не приходило спрашивать о других.