Читаем без скачивания Охота на зайца. Комедия неудачников - Тонино Бенаквиста

— Ну, где вы меня теперь устроите? На полке или где–нибудь в вашей кабинке?

Он почти воодушевлен. Когда я покажу ему место, о котором я думаю, эта полуулыбка сползет с его лица.

— В купе нельзя, слишком много народу шляется. А моя кабинка стала довольно подозрительным местом. Я сожалею… Следуйте за мной.

На площадке в другом конце вагона есть что–то вроде закрытого электрощита, небольшой шкафчик, в нижней части которого мы храним маршрутный журнал для записи всех технических неисправностей вагона. В этот отсек помещается разве что бутылка кьянти. Зато верхнее отделение попросторнее, не больше чемодана правда, но при желании туда можно втиснуть и достаточно гибкое человеческое тело. Взрослое.

— Вы… не собираетесь же вы…

— Нет, я не собираюсь, — говорю я. — Это вы туда полезете. Выбирайте. Или туда, или оставайтесь в Венеции.

— Да что же это за ящик такой?

— Честно говоря, никто туда и носа не засовывает. Это хозяйство электриков, ничего больше сказать не могу. Но это единственное подходящее место, которое я знаю. Вам тут надо просидеть всего час–два, самое большее. Как только поезд тронется, я вас отсюда вытащу. Давайте подсажу.

После некоторого колебания он поставил–таки свою ногу на мои переплетенные пальцы. Поднимаясь, задел коленом мой висок.

*

17.45. Холл вокзала. Никогда еще не приходил сюда так рано. Вокруг начинается легкая суматоха: неразборчивые голоса из громкоговорителей, перегруженные табло, служебные автокары, разгоняющие своими гудками пассажиров, толпящихся у начала перрона. Я уже побывал в отделении «Спальных вагонов», чтобы забрать наши схемы. Прогноз в мою пользу. Вагоны заполняются по порядку: девяносто четвертый, Эриков, — полон, следующий, Ришаров, — тоже, а в этой ловушке для идиотов, девяносто шестом, всего двадцать три пассажира, причем все отправляются из Венеции, кроме двух, которые сядут в Милане. По документам — они все сходят в Париже, но со вчерашнего дня это уже ничего не значит. И в любом случае будет чудо, если я смогу поспать сегодня ночью. У меня два свободных купе, мне больше и не надо, одно — для сони, другое — для всяких служивых. Единственное неудобство в том, что мне придется выдержать натиск «подсадных» в Милане, контролеры станут перебрасывать всех неудачников ко мне в девяносто шестой, и я уже предвижу добрый час стояния у открытой двери из–за тех, кто явится ко мне выпрашивать место. Но заполнение может сыграть и в мою пользу. Еще не знаю. Я бы отдал этот треклятый вагон с подвохом любому, кто захочет.

Я еще успеваю выпить кофе в буфете, прямо напротив платформы номер семнадцать. От стойки будет видно, когда придет наш состав. Что не замедляет случиться. Я как раз вылизываю донышко чашки, когда выкатывается двести двадцать второй, и, быть может, из–за выпитого кофе мое сердце вдруг учащает свой бег. Я закуриваю, освобождаю карманы от последних лир, кладу их на стойку и выхожу.

Нет ничего пунктуальнее маленького приступа тахикардии… Внутри что–то стучит и пульсирует, обрывается и миокардирует, и ничего с этим нельзя поделать. Через зал проходит Эрик под ручку со своей невестой.

Розанна тоже провожает меня вечером на Рома–Термини. Мое маленькое римское облачко…

Все ветреные мужья могли бы позавидовать этой нашей легкости. Один день в неделю с любовницей на чужой территории, за тысячу пятьсот километров от своей собственной жизни. Двойная жизнь, две идиллии — такие же параллельные, как рельсы. Можно появиться вместе на террасе какого угодно кафе, можно смело здороваться с соседями по площадке. Малейшие накладки просто исключены. Я покидаю Катю вечером, а на следующее утро Розанна встречает меня с завтраком, душистой ванной и еще теплой постелью. Я привожу ей то, что она просила в прошлый раз, — какую–нибудь безделушку, книгу, духи. Мы проводим день, валяясь в постели, шалим, болтаем всякие глупости. Это очаровательно… Ровно в 17.00 я вновь надеваю галстук, она проверяет мою форму, делая маленькие замечания, и обнимает, чтобы еще хоть немного удержать подле себя. И тут между нами пробегает тоненькая трещинка. Она не осмеливается ничего мне сказать, она знает о Катином существовании, она улыбается, говоря о своем «маленьком парижском вздохе». В смысле сольфеджио, уточняет она. И отмечает в своей записной книжке дату моего следующего приезда в Рим. В сущности, единственное возможное сходство с классическим адюльтером — это грозная ночная проблема. Розанна никогда меня ни о чем не просит, но иногда мечтает о счастье поужинать в городе, сходить в театр и завершить вечер бокалом шампанского около полуночи. Она находит это ужасно парижским. У людей странные штампы. Я твержу ей, что раньше июня это невозможно, потому что только летом у нас появляется добавочный поезд «Неаполь–Экспресс», с которым мы останавливаемся в Риме на двадцать четыре часа. Она вздыхает. На перроне я еще вместе с ней, окруженный ее теплом. Потом поднимаюсь в свой вагон и забываю ее до следующего раза.

— Эрик! Твоя схема у меня! — кричу я.

Он хватает ее, даже не здороваясь, и, как вполне можно было предсказать, бормочет: «А, черт!» Он терпеть не может, чтобы у него было полно, как и я, впрочем.

— Можно уладить, — говорю я. — Извини за вчерашнее, я сам пожалел, что не взял твою Флоренцию. Так с приятелями не поступают… Хочу предложить тебе одну штуку. У меня в девяносто шестом только двадцать три места занято… Можешь взять его себе и устроить себе спокойное возвращение. А я твоим займусь, о'кей?

Удивление. Тень сомнения на лице. Недоверчивость.

— …Ты это предлагаешь, чтобы вину искупить? Не стоит. Оставь свою телегу при себе. Ты ее вчера хотел, ты ее и получил.

Что на меня такое нашло?.. Так, одна идея, не хуже других… Смутная, мимолетная… Мимо… Делать нечего. Стук сердца отдается у меня даже в голове. Только что я пережил миг близости со всей чернотой моей души.

На семнадцатый перрон выплескивается волна пассажиров. Я пытаюсь обогнать ее, чтобы отфильтровать своих клиентов прежде, чем они полезут в вагон. Мезанж уже на своем посту, в фуражке, приветствует меня.

— Загляни ко мне, мальчуган, если все будет спокойно.

— Обязательно! Обязательно загляну. Особенно если все будет спокойно.

Он смеется, не слишком меня понимая. Еще не зная, что я уже включил его в свои планы. В девяносто шестом я прежде всего закрываю межвагонные переходы с обоих концов, равно как и дальнюю дверь, ведущую наружу. А сам помещаюсь у второго входа, рядом со своим купе. Теперь любой субъект, желающий сесть, должен неизбежно пройти мимо меня. Появляется Ришар и без спешки спрашивает у меня свою схему.

— У тебя полно.

— Тем лучше, подсадку к тебе пошлю. А куда ты дел?..

Я обрываю его, ворча. Предпочитаю, чтобы он заткнулся. Он тихонько смеется и идет в свой вагон, потрясая кулаком с оттопыренным вниз пальцем, на манер Цезаря.

Начинает смеркаться, я хочу зайти к себе на секунду, чтобы бросить сумку, но не успеваю. Два силуэта выныривают с двух сторон высокого мраморного блока с вырубленными в нем скамьями и устремляются к обеим дверям моего вагона. Мне достается тот, что в красном анораке. Я стою прислонившись спиной к листовому железу. Не говоря мне ни слова, он исследует глазами содержимое моих купе. В сумерках ему не слишком хорошо видно, и он прислоняется лбом к каждому окну. Он перебрасывается с собеседником двумя–тремя словами, которые я не слышу. Тому удается проникнуть в соседний вагон, но в переходе он натыкается на закрытую дверь. Выяснив, что вагон почти пуст, красный анорак, можно сказать, улыбается мне, затем, скрестив руки, прислоняется к каменной глыбе, словно говоря своим видом: «Мне торопиться некуда».

— Carrozza девяносто шесть?

Да, отвечаю я. Их трое, двое парней и одна девушка, в шерстяных вещах и с сумками через плечо. Я изучаю их билеты с усердием, какого раньше за собой не замечал. «Сотрудники», похоже, знают, что делают, без паники и беспокойства. Ко мне подходит Ришар и не слишком громко сообщает, что с той стороны в окна заглядывает какой–то тип, проверяя одно купе за другим. Меня это удивляет только наполовину, они ведь уже все поняли. Я достаточно заинтригован количеством «сотрудников» в войске Брандебурга. Сколько же их? Пять, пятнадцать, пятнадцать тысяч? Видимо, столько, сколько понадобится. Хорошая организация. Не знаю, что сам смогу противопоставить этому. Разве что хорошее знание железной дороги. Да некоторый талант к импровизации, изощренный за время моих поездок каждодневным потоком абсурдных ситуаций. Почему бы и нет… Постоянная борьба против всего и всех по правилам этого бардака становится второй натурой.

*

18.30. Я на несколько мгновений присаживаюсь на подножку. Только что по всему вокзалу зажглись фонари. «Сотрудники» по–прежнему здесь, они изучают пассажиров еще внимательнее меня. А Латура все нет и нет. Пора бы им сообразить, что я опять сыграл с ними один из своих фокусов. Но никто из них не подошел ко мне и не заговорил. Они предпочитают дождаться отправления. Вот тогда они и бросят мне в лицо все свои угрозы. Вижу вдалеке двух контролеров, останавливающихся перед каждым вагоном. Они выясняют у нас предусмотренное количество пассажиров, чтобы сделать черновые прикидки. Я угодливо сообщаю свою цифру, а заодно предлагаю свободное купе, чтобы они расположились там со своими подсчетами. Они радостно соглашаются, несколько удивленные такой предупредительностью. Надо признать, что обычно мы стараемся выставить их из наших вагонов как можно скорее. Один из них сразу идет на указанное место, а другой продолжает путь к дальним вагонам. С ними я буду спокоен, как минимум, до Милана. Из двух зол…