Читаем без скачивания Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза - Дмитрий Могилевцев

В дверь купе постучали.

— Заходи, Последыш, — сообщил Круз.

Дверь отъехала в сторону.

— Здоров будь, старшой, — сказал Последыш, глядя вбок. — Я присяду?

— Садись.

— Старшой, ты знаешь ведь… тошнит Верку. Ее бабы тамошние пощупали, говорят, с дитем она будет, если не выкинет.

— Знаю, — ответил Круз.

— И знахарь вроде нашел, чего искал. Мы вроде на север едем, чтоб проверить окончательно, но вроде и так ясно — сделает он, чего хочет.

— Сделает, — подтвердил Круз.

— Ну и все, — сказал Последыш неуверенно. — Уговор наш вроде кончается. Все домой хотят. И Правый с Веркой, и Левый, и След.

— А ты?

— В том-то и дело, старшой… я, как бы то… не в годах я, и свет повидать охота. У нас же хорошо, когда человек опытный вертается, и польза от того. Я с гобой, а?

— Это как Правый решит.

— Он решит, конечно… но ведь слово твое будет?

— Посмотрим.

— Спасибо! — выдохнул Последыш и удивительно проскользнул в дверь, почти ее не открыв.

Круз усмехнулся. Наивный все-таки, мальчишка. Правый небось сразу понял — когда еще бабы совета принялись расспрашивать походя, лузгая семечки, — где это на Кольском угнездилось племя такое сильное, и сколько от них ходу до Кандалакши, и плавают ли они до Мезенской губы. Отправили вас, щенков, в заложники, в самое ядро силы своей, да подальше от Беломорья. А чтобы дедушка Круз не нервничал, оставили в Котласе, в кольце железных дорог, и Захара с волками, и бывшего лейтенанта Сашу, и приблудыша из малолетних головорезов. Может, и нет дедушке до них дела, а может, и есть. Да и польза народу, конечно. Захара сразу окружила стая недобеременных девах. Не то чтобы тот ходок был отчаянный, но кому такое внимание не льстит? И на долю бедного Сашеньки пара досталась. Впрочем, того сразу в мастерские поставили, пулеметы монтировать.

Котлас Великий, надо же. Бабье гнездо на железной дороге. Сколько всего у них народу? В самом Котласе, надо думать, тысяч пять от силы. Сколько еще в гарнизонах вдоль дороги? А сколько на их севере?

Интересно, что будет, если Дан и в самом деле наладит выпуск вакцины? Война? Взрыв? Вовсе ничего? Вряд ли опыт поможет. Он, опыт этот, про вымирание старого. А тут происходит новое, и здравый смысл трещит по швам.

Тогда, на окраине Москвы, и не почувствовал вовсе, что жизнь повернулась раз и навсегда. Оба торговца маслом, попыхивая сигаретками, охотно согласились — и кровь на анализ дать, и до северных краев проводить. Почему не согласиться — если в опасной дороге два борта с оравой мордоворотов в попутчиках. Сами-то, хоть явно ребята не промах, явились налегке: пара уазиков и чихающий ГАЗ-66. Восемь парней со стволами и старуха. Круз поначалу и не понял, зачем она. Когда увидел торговлю, решил — товар проверять. Торговля происходила на обочине шоссе, на закате, на пустыре за руинами церкви. Солнце, расплывшись ржавчиной, повисло над горизонтом, и тогда на торжище появились подземные — кривоногие, малорослые, в буро-серых лохмотьях, с вымазанными сажей лицами, с «калашами» наперевес. Они сразу рассыпались, оцепили — и Крузу пришлось держать Последыша за ворот, потому что подземный вылез прямо перед Левым и застыл, кривя бескровные губы.

Подземные выпихнули товар — одиннадцать тощих, чумазых, всклокоченных подростков женского пола в синяках, саже и кровоподтеках. Выводили, сдирали с плеч дерюгу и пихали вперед голых — дрожащих, ежащихся, но прикрывающих не срамы и плоские грудки, а глаза. Северяне вытащили пять двадцатилитровых бидонов с маслом. Поставили напротив. Затем вышла старуха — как с картинки столетней давности. В сером пуховом платке, валенках с галошами, бесформенном, будто из войлока свалянном, платье от подбородка по пяток. Подростки тихо скулили от ужаса, когда старуха принялась щупать — теребила соски, заглядывала в рот, меж ягодиц совала дряблые пальцы. Двоих отпихнула, каркнула хрипло: «Порченые!» Леха с Семеном проворно ухватили бидон, поволокли прочь. Подземные принялись совещаться — хрипло, обрывисто. Затем вынесли и положили рядом с подростками тюк. Следом выпихнули вовсе крохотное существо, хромое и голубоглазое, в запекшейся крови. Старуха пощупала брезгливо тюк. Тронула существо. Хмыкнула презрительно. Но махнула рукой снова — и Семен с Лехой поволокли бидон на место, в ряд к остальным пяти.

Всю дюжину живого товара запихали в кузов ГАЗа, отвезли за три десятка километров, выгрузили на берегу озерка, округлого желвака запруженной речки, накормили пшенкой с маслом, напоили медовым варом и принялись мыть. А потом — смазывать синяки и бинтовать. У крохотной девчушки корка запекшейся крови на ногах скрывала гниющую, больную кожу. Корку размачивали, обдирали, смазывали, бинтовали. Девчушка плакала. Захар, глядевший угрюмо, буркнул:

— Ну зверье. Нормальных ведь, не снулых, как скотину вовсе!

— Так это не их народ, — объяснил Леха, загасив окурок. — Это добыча военная. Они под землей все время воюют друг с дружкой. Кого поймают — или едят, или продают. Ты думаешь, мы чего подальше едем, прежде чем кормить бабенок-то, а? Чтоб другие подземные не набежали, ночью они шарят, спасу нет.

— Ну так сами бы брали, пусть бы им рожали. У них что, народу слишком?

— Пес их знает, — Леха пожал плечами.

— Если слишком, так здесь бы селились, сами жратву добывали!

— Они и добывают. По-своему. В город никто не суется. Даже молодняк дикий. Ночью в особенности. Убьют и сварят. А печенку сырой съедят.

— Ну зверье! Ну! А че они, раз в силе такой, не набегают на окрестных?

— Подземные они, — ответил Леха, поразмыслив. — На солнце тухнут.

В эту же ночь подземные и явились. Те ли не те, что торговали, — Круз не разобрал. Бурые лохмотья, автоматы, измазанные сажей и грязью лица. И — неестественная, мертвенная бесшумность, точность движений. Сняли часового на пригорке у озера и добрались бы до машин — если бы не Захаровы волки и не щенки, прибежавшие вслед за ними. Подземные видели в темноте не хуже волков. Бедолага Пеструн получил в бок две пули и сдох на руках у воющего Захара.

Круз не стрелял тогда. Стоял за танком и вешал в ночь одну за другой осветительные ракеты. А щенки с Захаром погуляли вволю. Даже Последыш вернулся в крови с головы до ног и приволок четыре автомата. Волки вернулись с красными мордами. На рассвете Захар похоронил Пеструна над рекой и плакал над могилой. Волки выли, сидя кругом, Хук рядом подвывал хрипло и тяжко, и плакали, скорчившись в кузове ГАЗа, купленные за масло дети. Из-за того старуха, выбиравшая их, пришла ругаться с Крузом, но он попросту отшутился, называя старую «мамочкой» и «яхонтом драгоценным». В конце концов, она была старше, самое большее, лет на пять.

Зря. Очень зря. У женщин, в особенности старых, свое представление о смешном. Божий одуванчик с колодезным взглядом оказался первой советницей Степаниды Ольговны, сильнейшей в женсовете, хозяйки дорог на запад от Котласа. Почтенная Степанида, мать семерых, предложила нечаянных гостей отправить на север, в шахты, а безумца, который кровь шприцем сосет, удавить, чтоб от греха подальше, волков — на шубы. После чего жить как раньше, только осторожнее. Но Степанида поспешила, и шестеро прочих, почти не переглядываясь, принялись ее увещать. Вреда-то, глянь, почти и никакого, а если польза будет, то какая! Младенцев не везти на север и рожениц там не держать — это ж сколько рук высвободится!

Совещались до ужина, во время и после. Сходили по нужде, сели чай пить, похохотали, вспоминая непомерный прыщавый срам Ваньки Летова, и совещались снова. А Круз, лишенный даже кабара с бронежилетом, сидел все это время в спортзале бывшей средней школы бывшего районного центра Котлас и глядел на унылого Леху, сидевшего у выхода с «калашом» на коленях. В десятом часу вечера, зевая и почесываясь в складках, пришла Аделина, номер третий в женсовете, и сообщила, что Крузу позволено ехать на север, сопровождая большого ученого. И что пусть он возьмет свою охрану, этих, молодых. А лысый с техником пусть тут останутся. Да, и шкет из головорезов — тоже. С ним хозяйка Степанида дело иметь будет. Чего сидишь, милок? Слова не слышал? Идь, ну!

И Круз пошел. И сказал щенкам вылезать из танка, а Захару приказал остаться. Что было делать? Хотя котласские и слушали бабий голос во всем, но бойцы были умелые и расторопные. Уйти от них силой шансов не было. Да и зачем? Хорошо еще, что Верку удалось при Правом оставить. Местное бабье, как на нее глянуло да послушало, повело, потащило, щупать принялось, по нужде малой в стакан ходить заставило. Если б Круз не сумел перекинуться с Даном парой слов, чуть не получивши прикладом но носу, забрала бы Верку. Да и то, может, отпустили лишь потому, что на север так и так ее везти бы пришлось.

А ведь как задевает! Сам не заметил, как оно в кровь вошло — привычка приказывать. Тут придется вспомнить привычку другого сорта: когда во фрунт и так точно. Бабы котласские мужчин, похоже, как источник разумного вовсе не воспринимают. Охотно слушают, как то или другое наладилось, как паровоз новый собрали, сами в дела технические и ремонтные не лезут, но чтоб к настоящей власти подпустить, к тому, чтобы решать, куда идти и кого убивать, — нет. Степанида Ольговна обронила, отхохотавшись: «Руки со срамом». Цельное такое определение мужской полезности. Мужчина в доме вроде гостя. Пришел, ушел — беда невелика. И называют друг дружку по имени-матчеству, и родство считают по матери, и добро от матери к дочери.