Читаем без скачивания Игнач крест - Георгий Федоров

Князь перевел его слова и добавил:

— Значит, верст двенадцать будет.

— Это дом Евстигнея, где мы снаряжение для полета на лыжах готовили, — догадался Афанасий.

— Да, да, конечно, — согласилась Александра, — других здесь поблизости нет. Это его дом. Он там живет со своей семьей, с женой и шестью малыми детьми, — пояснила она.

Выслушав перевод, монгол опустил голову и печально сказал:

— В живых там после нашего приезда уже никого нет. Только трупы лежат на дворе на снегу. Нукеры поскакали вперед и быстро очистили избу для своего господина…

Услышав эту весть, Александра в ужасе перекрестилась, Устинья мелко затряслась и, опустившись рядом с Афанасием, стала молиться.

— Гонец Угэдэя велел нам пересесть на его заморенных лошадей, а сам взял наших. Поэтому вы меня так легко и захватили, — добавил пленный и невольно потер раненую щеку. — Ноян падал от усталости и решил сначала отдохнуть, а потом уже ехать дальше, — продолжал он. — Другие нояны сторожат его. Нас он отправил вперед, чтобы сообщить самому Бату об их приезде, но нам, как ты знаешь, не удалось выполнить его приказ: мой напарник погиб, а я в плену…

— Я не знаю, кто этот ноян, — взволнованно проговорил князь Андрей, — но кто бы он ни был, посланец великого хана везет повеление Угэдэя, и, может быть, в нем судьба Новгорода, да и самой Руси. Мы должны захватить их и добыть пайдзу. Надо с ее помощью попытаться перехитрить Субэдэя!

— А что такое пайдза, какой от нее прок? — поинтересовалась Александра.

— Пайдза — это золотая или серебряная дощечка, — ответил Андрей, — с изображением тигра или кречета. На пайдзе ханского гонца должна быть надпись: «Вечного неба силою, соизволением и могуществом великого хана Угэдэя. Кто не повинуется его повелению, тот преступник и умрет».

— Ты прав, князь. Надо торопиться! — поддержала его Александра.

Князь Андрей встал, коротко бросил Бирюку:

— Ты с одним охотником поедешь со мной. И ты тоже, — обратился он к Амбагаю.

— А мы двинемся прямо к Торжку, — сказала Александра, — попытаемся осуществить свой план.

— Хорошо, я найду твои следы по трупам врагов, — скривил губы в усмешке князь. Он низко поклонился Александре и добавил: — Береги себя, боярышня.

Голос у Андрея дрогнул, выдав было охватившее его волнение, которое он так хотел скрыть, но Андрей быстро вышел из подклети, по своему обыкновению ни с кем не попрощавшись, ни на кого не глядя, бросив только напоследок мимолетный, казалось бы ничего не выражающий, взгляд на Александру.

Уже в седле, когда они выехали из Игнатовки, Андрей спросил Амбагая:

— И много среди монголов таких, как ты, идущих за просветленным?

— Нет, пока немного. Но число их растет, и я забочусь об этом. С тех пор как Хай-юнь стал проповедовать это учение среди нас, не прошло еще двух циклов годов.

На берегу Меты отряд остановился. Князь протянул Амбагаю саблю, лук и колчан и сказал:

— Возьми, если ты вернешься к своим без них, тебя казнят. Поезжай.

Молодой монгол изумленно посмотрел на него:

— Ты возвращаешь врагу оружие и свободу?

— Нет, — спокойно ответил князь, — я прощаюсь с другом. А хану Бату можешь сообщить, что гонец не замедлит прибыть по назначению. А теперь вперед, к Евстигнею! Указывай путь, — приказал он Бирюку.

И они крупной рысью двинулись по хорошо утоптанной тропе, вьющейся среди холмов.

Амбагай долго неподвижно сидел в седле, глядя на удаляющихся всадников. Потом пристегнул саблю, закинул за плечо лук и колчан и поскакал по льду реки в сторону Торжка.

Глава IX

ДОРОГА НА ТОРЖОК

Новгородцы встали и вправду с первыми петухами, оседлали коней, а на захваченных после боя посадили набитые соломой чучела, завернутые в холстины, как в плащи. На «головах» у них красовались монгольские шлемы или колпаки, с боков приторочены копья и ножны мечей. Снарядили несколько саней, в которые погрузили часть оружия, белые балахоны, горшки с греческим огнем, съестные припасы для себя и овес для лошадей и под водительством Александры отправились в дальний путь к Торжку, до которого оставалось еще около ста верст.

На прощание Устинья перекрестила каждого, тихонько причитая и даже слегка подвывая.

Ведь с ними уходил и ее единственный сын Кузьма. Дарья стояла молча, не сходя с крыльца, глядя в ту сторону, куда направлялся отряд, и только раз перевела взгляд на рыцаря, посмотрев на него с такой тоской, что Иоганна всего обдало жаром.

Хотя вместе с крестьянином Кузьмой их было всего одиннадцать человек, вид отряда казался весьма внушительным: ведь каждый вел в поводу одну или две лошади с чучелами, посверкивающими наконечниками копий, щитами да шлемами, привезенными из-под Ильиной горки.

Первый раз заночевали на речке Поведь. Повалил снег, так что двигаться дальше было тяжело, пришлось ждать рассвета. Тронулись в путь, когда прояснилось. В морозной пыли стали попадаться быстрые татарские разъезды, но, не желая ввязываться в бой с большим и хорошо вооруженным отрядом урусов, помаячив вдалеке, бесследно исчезали, вызывая смех и шутки. Только рыцарь и Александра ехали молча, погруженные каждый в свои думы. Но вот боярышня, придержав коня, дождалась, пока рыцарь поравняется с ней, и негромко спросила:

— Дядя Иоганн, ты полюбил Дарью?

— Да, Алекса, полюбил, — ответил Штауфенберг несколько смущенно, но твердо. — За годы странствий я с разными женщинами сближался, а вот что такое любовь, не знал. А теперь узнал. Так узнал, что даже на Дарье Пантелеевне жениться готов был.

— А что же раздумал? — насмешливо спросила Александра Степановна.

Но рыцарь не принял ее тона и отвечал серьезно и даже сумрачно:

— Видишь ли, она один раз уже овдовела. А ведь ты сама прекрасно, что нас всех ждет, знаешь… Зачем же мне второй раз ее вдовой делать?

— Умный ты человек, дядя Иоганн, — с какой-то непонятной рыцарю болью сказала боярышня, — а некоторых простых вещей не понимаешь. Думаешь, ты хорошо поступил, благородно? Нет. Тебе это только кажется, а на самом деле ты поступил плохо, очень плохо.

— Почему? — удивился рыцарь.

— А потому, что если бы ты женился на Дарье да выкуп за нее уплатил, то она стала бы свободной. Теперь уразумел? Сам-то ты превыше всего вольную волю ценишь, — сказала Александра, как отрезала.

Рыцарь настолько оторопел, что даже остановил коня, поскакал было назад, потом вернулся. Видно было, что нелегкие думы одолевают его.

— Благодарствую, боярышня, ты преподала мне хороший урок мудрости, — пробормотал он. — А что такое мудрость? Талант дается Богом, ум— родителями, а мудрость — только совестью да еще опытом. Опыта у тебя пока маловато, а вот совесть — само твое естество! Castis omnia casta[99]. Почему же ты раньше мне ничего не сказала?

Александра промолчала.

Так они и ехали до самого вечера по льду замерзших рек и озер.

Ночной привал устроили уже недалеко от Торжка, скрытно, в густом еловом лесу на высоком берегу Тверцы. Подвязали лошадям торбы с овсом, разожгли костерок в ложбинке. Прошлогодний сушняк горел без дыма, давая сильное и короткое пламя.

Сюда доносились глухие удары пороков, непрерывно, ночью и днем, бьющих в городские ворота.

Не только люди слышали этот монотонный грохот — чуткие, подрагивающие уши волков улавливали и глухие удары стенобитных пороков, и звон оружия, и треск рушащихся стен и кровель, крики и стоны. Оголодавшие за зиму волчьи стаи стягивались к Торжку, в окрестные леса. Днем они не смели приблизиться к городу, даже не выходили на опушки, но затаивались и ждали. Молодые волки подвывали и поскуливали от вожделения. Влажные черные носы их на большом расстоянии чуяли запах гари, раскаленного металла, паленого волоса, ненавистный и опасный запах человека, острый, струящийся и влекущий запах крови. Мускулы на ногах и груди сами собой напружинивались. Однако вожаки — самые умные и опытные волки — до поры удерживали свои стаи в укрытиях. И волки ждали, терпеливо ждали. Они ведали, что час их придет, придет неотвратимо, что скоро мяса хватит на всех, и все новые и новые стаи стягивались к Торжку…

Вечерело. Солнце зашло, но еще тянулись долгие сумерки. Неожиданно один из охотников, сидевших у костра, щербатый молчаливый Прохор, бесшумно поднял лук, натянул тетиву и послал стрелу куда-то в темноту.

— Что это ты? — с недоумением спросил Евлампий.

Прохор, не отвечая, направился к кустам и вытащил оттуда убитого наповал молодого волка. Он бросил его неподалеку от костра.

— У Прохора где голова, там и рука, — похвалил Трефилыч, пробуя свое варево, которым остался вполне доволен.

Сам же Прохор, сдвинув колпак и почесав в потылице, с некоторым удивлением сказал: