Читаем без скачивания Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране - Владимир Виноградов

Летом произошел сильный пожар в кинотеатре на юге страны, в промышленном центре – Абадане. Заживо сгорели десятки людей. Как эхо от взрыва прокатилась весть по стране, уже взвинченной не только изнуряющей жарой, но и накалом забастовочных страстей, дискуссиями, постепенным ожесточением в отношениях между различными социальными группами.

Оппозиция обвинила САВАК в умышленном поджоге. Власти обвиняли религиозных фанатиков.

Правительство Амузгара выглядело явно слабым, во всяком случае, не способным вести хотя бы какой-то диалог с оппозицией, в том числе с религиозными деятелями.

В печати все чаще стало появляться имя Хомейни. Опальный аятолла находился в соседнем Ираке, хорошо знал обстановку в Иране, усилил свои антишахские проповеди и призывы, которые пересылались в Иран часто с помощью кассет с магнитной записью. Имя Хомейни тогда еще не очень хорошо было известно широким массам, а многими и забыто. Органы печати при шахе, конечно, делали все, чтобы имя Хомейни не упоминалось. На имя был наложен запрет.

7 сентября, часам к четырем вечера, я прилетел в Тегеран из Москвы после отпуска. В открытые двери аэрофлотовского Ил-62 ворвался жаркий воздух со знакомым характерным запахом чего-то ароматного, смешанного с запахом нагретой глины, асфальта, бетона аэропорта, обильно политого керосином и маслами. Радостно встретивший советник Островенко сразу же сообщил: в городе мощные демонстрации, надо побыстрее успеть в посольство, может быть, придется ехать окружным путем. Но пока вроде бы все тихо.

Оформив документы, мы на посольской машине тронулись к городу. Выехали на шоссе, ведущее к Шахъяду, но сразу же вынуждены были остановиться – затор. Прямо в город ехать невозможно. Впереди за башней Шахъяда к площади спускается длинная улица Рузвельта. Она хорошо видна с нашего места. Там движется, как поток, что-то темное, отсюда неслышное. Что – не видно, это далеко; струится нагретый воздух, искажая перспективу. На самой площади полно полиции, она в основном в грузовиках.

Решаем: надо побыстрее свернуть влево, объехать Шахъяд и окольными, окраинными дорогами с севера проехать к посольству, минуя центр города. Пока мы пытались маневрировать на нашей неуклюжей машине, подавая ее то взад, то вперед, пока не высунулись передними колесами на пятачок вроде бы свободного пространства на разделительной полосе, оказалось – поздно.

Нам видна теперь вся площадь. На ее круглой, обтекающей башню дороге показались мотоциклисты. Нет, это не были одиночки, так часто гоняющие по тегеранским улицам, а то и по тротуарам, и не группы мотоциклистов. Это были сотни мотоциклов, на них восседали молодые парни по двое, по трое, с серьезными лицами, как правило, в черных кожанках, несмотря на теплую погоду. Мотоциклетная колонна шла клином, а затем сплошной массой – расчищала дорогу молча, сосредоточенно, только стук сотен мотоциклетных моторов стоял в воздухе.

За мотоциклистами показались колонны демонстрантов по 10–12 человек в ряд, в подавляющем большинстве молодежь – юноши и девушки вместе. Плакаты, лозунги, на бумаге и фанерном листе с одной палкой, растянутые на белом полотне, которые несут за две палки. Бросилось в глаза умелое и продуманное изготовление плакатов и лозунгов, вплоть до дырок в полотнищах против ветра. Содержание: «за свободу», «долой правительство», «свободу политическим заключенным» и портреты, портреты… портреты одного и того же лица – белая, седая брода, нахмуренные мощные брови, сверлящий взгляд, черная чалма.

– Кто это? – спрашивает один иранец у другого.

Оба также попали в пробку, остановились, вышли из машины, стоят, смотрят на невиданное зрелище, опершись локтями на дверцы автомобиля.

– Наверно, Хомейни, – отвечает другой.

А вот уже и сильно увеличенные фотопортреты Хомейни, увитые живыми цветами.

Это, конечно, открытый вызов властям. Как они будут реагировать? Полицейские и солдаты в грузовиках нервно перебирают руками винтовки, автоматы, косятся по сторонам.

Надо как-то выбираться из этой пробки. Решаем подать назад. Но внезапно сзади – гул мотоциклов: молодые ребята на фыркающих, трещащих машинах, подпрыгивая по газонам, переходным дорожкам, так сказать, с тыла присоединяются к колоннам на площади. Мы оказываемся как бы в центре демонстрантов. Их можно хорошо разглядеть. Это – молодежь с исключительно серьезными лицами людей, сознательно выполняющих свой долг. Даже с какой-то печатью торжественной озабоченности. Таких лиц у иранцев я ранее, откровенно говоря, не видел.

Демонстранты машут в такт руками, выкрикивая лозунги, какие – не слышно, адресуясь как бы к солдатам и полицейским – ведь они здесь, на этой площади, представляют собой власть и в конечном счете шаха. Что думают обо всем этом другие иранцы, те, которые в военной и полицейской форме? По виду они вроде бы безучастны. А демонстрация все более бурная, зрелище захватывающее, но… мы все вовлекаемся в нее помимо нашей воли. Кое-где видно, что офицеры вступают в перебранку с демонстрантами. На нас уже бросают косые недружелюбные взгляды. Надо все-таки выбираться из этой гудящей толпы.

Обнаруживаем, что так уже сумели поступить водители автомашин, стоявших сзади нас. Сейчас в тылу вроде бы пусто. Пользуемся случаем, даем задний ход по газонам и левой стороне дороги. Бурлящий Шахъяд, где уже все сильнее накаляются страсти, быстро удаляется. Проехали дорогой, ведущей на Кередж, к северной автостраде, огибающей Тегеран, а оттуда спустились на юг, к посольству. По пути грузовики с солдатами, в боевой форме, с автоматическими винтовками ждут указаний, посматривают на юг.

Ночь на 8 сентября оказалась тревожной. В продолжение массовых демонстраций, в одну из которых – крупнейшую – мы случайно попали, как с корабля на бал, произошли вооруженные стычки – солдаты открыли огонь, начались разгромы кинотеатров, банков, возникли пожары. Все это в южной, бедной части города, где базар и много мечетей. Мы расположены недалеко от этого района. Гулкие выстрелы – то одиночные, то вроде бы беспорядочная пальба – были слышны всю ночь.

Пятница, 8 сентября, оказалась впоследствии исторической, кровавой. Она вошла в историю Ирана, как 9 января 1905 года в России, – массовым расстрелом безоружной демонстрации. Только не зимой на снегу перед царским дворцом в Петербурге, а жарким днем позднего лета, на асфальте площади Жале на юге Тегерана. Район был оцеплен войсками. Залпы, слышные и у нас, разрывали воздух. Были убиты тысячи людей. Но кто их тогда считал? Это был акт зверского устрашения со стороны армейского командования.

Вслед за этим было объявлено о введении военного положения, установлен комендантский час с 9 вечера до 5 часов утра в Тегеране и 11 городах.