Читаем без скачивания Покаянные сны Михаила Афанасьевича - Владимир Колганов

В принципе я бы не против, поскольку мой бюджет уже трещит по швам. Но дело даже не в том, что есть сомнение — справлюсь ли с этой неизвестной мне задачей? Тут сразу вспомнилось, как подрядился сторожить музей. Сначала тоже зарплату обещали, в итоге выплатили девками. А ну как тут?

— Я бы предпочел сразу и всю сумму, — говорю.

— Какую еще сумму? — недоумевает.

— Да вот, чтобы информацию попридержать.

— Вы это о чем? — Вижу, насторожился олигарх.

— О том, как обещали доллары, а заплатили деревянными рублями.

Вот краской налилось лицо, из глаз — то ли искры, то ли молнии. Ну словно бы возник из преисподней.

— Что вы себе позволяете? Да я прикажу вас выгнать вон!

Он потянулся к кнопке вызова охраны, а я подумал: видимо, слегка переборщил. Нет, даже не слегка, а очень, очень сильно. Закрыл глаза. Ой! Что-то сейчас будет…

Но вот слышу:

— Ладно. Пошутили, и довольно. К счастью, у меня полный порядок с чувством юмора. Так все-таки что нужно от меня? Какие просьбы у Ильи Борисыча?

Что ж, это вполне разумно, олигарху ни к чему скандал, потому и пытается свести все к шутке. Да просто хочет избежать излишнего внимания широкой публики. Только недоумку могла в голову прийти чудовищная мысль — попытаться добиться своего с помощью скандала.

В общем, стою и не знаю, что сказать. Да не собирался я ни врать, ни шантажировать. Рассчитывал, что сам земляку что-нибудь предложит. Гляжу на его верхнюю губу и думаю: ведь все равно не выгорит, чего ни попроси. Ясно же было как божий день от самого порога. Тогда зачем все это? Сказал бы «здрасте», повернулся бы и адью, прощай! Прощай, надежда! Прощай, роман! Несбывшиеся желания, прощайте!

И отчего вдруг такое ощущение возникло? Да вроде бы совсем из ничего. Подумаешь, не понравилась верхняя губа! И все же… И все же, допустим, он поможет мне с романом. Допустим, даже рекламу сделают, прославят мое имя, растрезвонят обо мне на радио, на телевидении, в газетах. И буду я ему по гроб жизни благодарен. Причем со всеми неизбежными последствиями — уж это не хотелось бы перечислять. Пусть так. Ничего тут не поделаешь…

И вот стою я у порога, гляжу на эту верхнюю губу и представляю, как все могло бы быть. В деталях представляю, каждое слово, до последней буковки, до хитрого прищура глаз и снисходительной улыбки на его лице. И надо это мне?

— Здрасте! — говорю, затем поворачиваюсь и ухожу.

Только бы сегодня женский день не оказался в бане!

Так все и произошло, то есть ушел, не добившись ничего. Был ли разговор, не был ли — да это и не важно. Что уж тут говорить, если продолжаю сам себе то и дело удивляться. Вот вроде бы готов душу заложить, чтобы опубликовать роман. А вслед за тем начинаю сомневаться — стоят ли успех у публики и кое-какой достаток… стоят ли они того, чтобы ползать на коленях перед ним? Стоит ли такому продаваться? Стоит ли закладывать душу дьяволу?

Все дело в том — кому? Черти, они ведь тоже разные бывают.

17

Денег между тем почти не оставалось. Впрочем, как и надежд на изменение жизни к лучшему. Пришлось обращаться к проходимцу-маклеру. Тоже, конечно, не подарок, однако в издательских делах вроде разбирается, может что и подсказать. Тот принял меня, развалясь в диване, на подушках. Однако, угадав цель моего прихода, тут же отложил в сторону кальян.

— Ну что ж, очень, очень рад. Рад, что, наконец, решились. Я к тому, что могу предложить подходящий вариант. Учтите, это только для вас, со скидкой до двухсот процентов. — Маклер радостно ощерился.

— Так не бывает, — возражаю.

— Что ж, не устраивает двести, пусть будет пятьдесят. Какие могут быть претензии? Мои деньги — ваш товар. Но если вы получили шикарное наследство…

— Не в этом дело…

— Не в этом так не в этом. Я даже не стану возражать. — Тут маклер встал, видимо желая подчеркнуть торжественность момента. — Итак, внимание, вот что я предлагаю. Вы уступаете мне права на свой роман, а я выплачиваю за это единовременно… ну, скажем, пару тысяч баксов.

— Но это же воровство, грабеж средь бела дня! — От такой наглости я даже привскочил на месте.

— Ах, как же вы любите все преувеличивать! — Маклер недовольно сморщил длинный нос. — Я даже не успел всего сказать, а уже навешивают обвинения в членовредительстве, педофилии и еще бог знает в чем.

— Клевета! Я этого не говорил!

— Ну так я вас уверяю, еще скажете. Мой жизненный опыт подсказывает — в иных обстоятельствах и не такое произносят.

— Я вообще могу молчать.

— И правильно сделаете. Шустера никто не переспорит. Так вот, чтобы потом не обвиняли меня во всех смертных грехах… Тут в договоре, в пятом пункте. — Маклер близоруко напряг глаза, вглядываясь в текст. — Словом, если наберете за год требуемую сумму, сможете выкупить свой ненаглядный роман. Да, честно говоря, он мне и не нужен.

— Зачем тогда? — Я донельзя удивлен.

— Ах, господи! Да просто так, вложение капитала, не более того. Впрочем, вы в денежных делах профан.

С чем-то я могу и согласиться. Пожалуй, да, здесь я профан. Но в остальном… Прочие произнесенные маклером слова так и остались для меня загадкой. Увы, ясность наступила много позже. Ну а теперь что оставалось делать? В общем, договор я подписал.

— Кстати, — сказал маклер, помахивая листком в ожидании, когда высохнут чернила, — я тут прослышал, как встретили вас в родном посольстве. Ну просто ужас! Невиданное издевательство над достойными людьми. Как можно человека не пускать домой? — И, перестав махать, развел от удивления руками. — Так вот позвольте в знак нашей с вами дружбы и моего глубокого почтения преподнести… — Тут сунул руку в свой карман. — Вот вам наш, российский паспорт. Ну а второй пригодится на тот случай, если вдруг захотите от меня во Францию удрать. — Маклер хохотнул. — Здесь виза на целый год… Да, только вот с фамилией возникла неувязка. Видите ли, уже был один человек, ваш полный тезка, и притом, кажется, писатель. Так вот, я под другой фамилией вас записал. Чтобы, не дай бог, не возникло неприятностей от органов при пересечении границы. — Загадочно посмотрев в глаза, он протянул мне паспорта.

Я взял. Открыл тот, что для заграницы. На меня смотрело совершенно незнакомое, чужое лицо — то самое, что я узрел в витрине магазина при первой встрече с маклером. Немудрено, что под чужой фамилией. Подумалось: все лучше, чем ничего. Да и фамилия совпадала с псевдонимом — Покровский. Теперь, если что, не будет возникать сомнений в моем авторстве.

Ладно, Покровский так Покровский. Хорошо хоть, пополнился бюджет. Что ж, такое пополнение надо бы отметить — только уж наверняка не с Шустером. Тот небось рад был бы радешенек поддать на дармовщину. Однако жаль, пригласить-то больше некого. Вот говорят: не умеешь ты дружить. Это смотря что под этим понимать. Пустой треп, пересказ чьих-то шуточек, анекдоты с бородой — это без меня. Нет, в дружеском общении, в разговоре мне нужно найти свой интерес, нужно вдохновение. Только откуда его взять? Вот если бы повстречать ту блондинку из театра…

Так, не теряя надежду на возможность интересных встреч, оказался я в том самом кабачке, где успел отметиться с Перчаткиным. Пью виски, думаю о том о сем… И вдруг в зал ввалилась шумная компания. Время уже позднее, в прежние времена актеры после спектакля отправлялись в Дом актера — кто выпить, кто поужинать. Ну вот и эти, видимо. Теперь-то кабаки чуть не на каждом углу. Гляжу, глаз у меня наметанный — сразу вижу, что именно они, хотя в этом интимном полумраке, когда горят только тусклые плафоны вдоль стены, лиц невозможно разобрать. Сели за столик, что-то обсуждают. Им вроде бы смешно, а я как вспомню свой поход в театр, дискуссию с тамошним Евстафием, так сразу тошно мне становится. Что ж, еще виски заказал.

Сижу, слушаю музыку, однако чувствую — что-то здесь не так. Такое ощущение появилось, будто рядом остановился кто-то. Думаю, даже если с друзьями не везет, незачем знакомиться с каким-нибудь ханыгой из завсегдатаев. Если заговорит, сделаю вид, что не расслышал или просто со скуки задремал.

— С горя пьете или так? — А голосок такой, не сказать что тонкий, но очень ласковый, мужики вроде бы так не говорят.

Обернулся… Батюшки! Передо мной Софья, та самая, из театра. То есть не Софья, но как зовут, откуда же мне знать?

— Можно присесть? — спрашивает.

А я, старый болван, даже не привстал, чтобы подвинуть даме кресло.

Надо сказать, что вблизи она не совсем такая, как на сцене. Потому что грима нет? Пожалуй, да — грим некоторых старит. А тут юное, очень миловидное лицо, губы бантиком, тонкий прямой нос, светлые, чуть приглаженные волосы, пучком собранные на затылке. Так и смотрю на нее с раскрытым ртом.

— Это у вас после того случая или с детства? — говорит, присаживаясь.

— Вы о чем?