Читаем без скачивания Конец одной любовной связи - Грэм Грин

Сколько же он прошел с той поры, как благополучное фото из «Тэтлера» так разозлило меня! На столе у меня лежал, лицом вниз, портрет Сары, увеличенный моментальный снимок. Он перевернул его и сказал:

— Помню, как я ее щелкнул.

Она говорила, что снимала подруга — видимо, щадила мои чувства. На снимке она была моложе, счастливей, но никак не прекрасней, чем в те годы, когда я знал ее. Хотел бы я, чтобы со мной она глядела вот так, но любовник чаще видит, как горе застывает вокруг лица его любовницы, словно гипс — такая уж у нас судьба. Генри сказал:

— Я валял дурака, чтобы она засмеялась. Интересный человек Гордон?

— Скорее да.

— Дом теперь такой странный. Я стараюсь почаще уходить. Вы не могли бы пообедать со мной в клубе?

— Работы много.

Он оглядел мою комнату и сказал:

— Вам негде разместить книги.

— Да, — сказал я. — Я их держу и под кроватью.

Он взял журнал, который прислал Уотербери, чтобы показать перед нашей встречей образец своего творчества, и сказал:

— У меня место найдется. Собственно, вы можете устроиться как бы отдельно.

Я слишком удивился, чтобы ответить. Он быстро продолжал, листая страницы, словно и впрямь занят журналом:

— Подумайте. Не решайте сейчас.

— Спасибо вам, Генри.

— Вы бы оказали мне большую услугу.

«А что? — думал я. — Считают, что писатель выше условностей. Неужели я чту условности больше, чем чиновник?»

— Сегодня, — сказал Генри, — я видел всех нас во сне.

— Да?

— Я плохо помню. Мы вместе пили. Мы были счастливы. Когда я проснулся, я вспомнил, что она умерла.

— Я ее во сне не вижу.

— Лучше бы мы не мешали священнику.

— Но это же глупо. Она такая же католичка, как мы с вами.

— Вы верите в жизнь после смерти?

— Отдельного человека? Нет.

— Это нельзя доказать.

— Ничего нельзя доказать. Вот я пишу роман. Как вы докажете, что ничего такого не было? Сегодня я встретил человека о трех ногах.

— Ужас какой!

— Да, и покрыт чешуей.

— Вы шутите.

— Докажите это, Генри. Не можете — а я не могу доказать, что нет Бога. Я просто знаю, что Его нет, как вы про эти ноги.

— Непременно найдутся доводы.

— Я тоже могу их найти. Сошлюсь на Аристотеля.

Генри резко сменил тему.

— Вам и дешевле будет, если вы ко мне переедете. Она всегда говорила, ваши книги не слишком раскупают.

— Нет, кое-какой успех есть, — сказал я, припомнив статью Уотербери. — Приходит такое время, когда критики просто ладони отбивают, даже заранее. Надо подождать.

Я говорил, потому что не решил, что делать.

— Вы ведь не обижены, правда? — сказал Генри. — Я на вас тогда рассердился, но сейчас ведь это неважно.

— Я ошибся. Тот человек — просто глупый болтун, ее занимали его теории. Забудьте это, Генри,

— Она была добрая, Бендрикс. Вот сплетничают, а она — хорошая. Она не виновата, что я… ну, не любил ее, как надо. Понимаете, я очень осторожный, скучный. Ей нужен был такой, как вы.

— Она меня бросила, Генри.

— Знаете, она меня уговорила прочитать вашу книгу. Там женщина умерла, и ее дом…

— «Честолюбивый хозяин».

— Да, да. Тогда мне понравилось, но вы все напутали, Бендрикс. Вы пишете, что муж ходит по комнатам, передвигает мебель, чтобы казалось, будто он не один. Наливает вино в два бокала.

— Забыл. Как-то уж очень литературно.

— Это неверно, Бендрикс. То-то и плохо, что дом — не пустой. Раньше, бывало, я вернусь, а ее нету, ушла — наверное, к вам. Вот тогда он был пустой. Я ведь по-своему ее любил. Не застану ее и думаю, что сейчас найду письмо: «Дорогой Генри…» Знаете, как в романе.

— Да.

— А теперь он не пустой. Не знаю, как это выразить. Ее никогда нет, но ее ведь нет нигде. Она ни с кем не завтракает, не сидит с вами в кино. Ей негде быть, кроме дома.

— Где же ее дом?

— Вы уж простите меня, Бендрикс. Я измотался, устал… сплю плохо. Нельзя говорить с ней, так поговорю хоть о ней, а кроме вас — не с кем.

— У нее масса друзей. Сэр Уильям…

— Не могу я с ним о ней говорить. Лучше уж с этим Паркисом.

— С Паркисом! — вскричал я. Что ж он, навеки пристал к нам?

— Он говорил, он у нас был в гостях. Странных людей она приглашала. Он сказал, вы с ним тоже знакомы,

— Какого черта ему от вас нужно?

— Он говорит, она сделала что-то хорошее его сыну. Бог его знает, когда! Сын болеет. Кажется, Паркис хотел что-нибудь взять на память. Я дал ему ее детские книжки. Их у нее много, все исчирканы карандашом. Надо же от них избавиться. Не продавать же их, правда? Вот и отдал, что тут плохого?

— Ничего. Это он за ней следил, от Сэвиджа.

— Господи, если б я знал!.. А как ее любит вроде бы…

— Он человек, не машина. И чувствительный.

Я оглядел комнату. Там, у Генри, не больше Сары, чем тут, даже меньше, там она растворяется.

— Хорошо, я перееду, — сказал я, — только разрешите платить мою часть за жилье.

— Спасибо, Бендрикс! Дом — наш. Вы давайте денег на расходы.

— Сообщите за три месяца, когда соберетесь жениться.

Он принял это всерьез.

— Я не женюсь. Мне вообще не следовало жениться. Я причинил ей большой вред, когда женился на ней.

6

И я переехал на северную сторону. Генри торопил меня, так что я потерял плату за неделю и еще заплатил пять фунтов шоферу грузовика, надо же было перевезти книги и костюмы. Мне отвели комнату для гостей, под кабинет приспособили кладовую, была и ванная наверху. Генри поселился в гардеробной, а спальную с двумя холодными кроватями отвели для гостей, которых не бывало. Через день-другой я понял, почему теперь дом не пустой. Я работал в Британском музее, пока не закроют, потом работал дома, ждал Генри, мы вместе шли в «Герб» и выпивали. Как-то он уехал на конференцию, и я привел девицу. Толку не было. Я сразу понял, что ничего не выйдет, и чтобы не обижать ее, сказал, что обещал одной женщине никогда ни с кем не спать. Она все поняла, умилилась, проститутки очень почитают чувства. На этот раз я мстить не хотел, я просто опечалился, что навсегда ушло такое приятное занятие. Потом я видел во сне Сару, мы лежали там, у меня, опять ничего не вышло, но я не печалился, нам было и так хорошо.

Через несколько дней я нашел в шкафу детские книжки. Генри отдал не все. Тут были сказки Эндрю Лэнга[31] в пестрых обложках, Беатрис Поттерс, «Дети из нового леса», «Кукла на полюсе» и книги две для подростков — «Последняя экспедиция» капитана Скотта[32], стихи Томаса Гуда[33] с надписью «Саре Бертрам за успехи в алгебре». В алгебре! Как человек меняется!

В тот вечер я работать не мог. Я лежал на полу, читал, пытаясь заполнить хоть какие-то пробелы в ее жизни. Иногда любовнику надо стать и отцом, и братом — он ревнует к тем годам, когда его не было. «Кукла на полюсе», наверное, была первой ее книгой — Сара исчиркала все, бестолково, бессмысленно, цветными мелками. В одной из книжек Беатрис Поттерс она написала карандашом: «САЬА», а на «Детях в лесу», аккуратно и мелко: «Это книга Сары Бертрам. Кто возьмет ее без спросу, тот останется без носу». Были и обычные следы, которые есть на всех детских книгах — анонимные, как птичьи следы на снегу. Когда я закрывал книжку, они исчезали, их уносило время.

Не думаю, чтобы она читала Гуда, страницы были чистые, как тогда, когда учительница или попечитель вручали ей награду. Я уже клал книгу в шкаф, и тут из нее выпал листок — может быть, программка школьного вечера. Почерк я узнал (он устанавливается рано, потом усложняется от времени и от усталости) и прочитал: «Ну и чушь!» Я представил себе, как Сара пишет это соседке, пока учительница идет на место, а родители почтительно хлопают, и, увидев эти уверенные, нетерпеливые, наивные слова, вспомнил другие: «Я потаскуха и врунья». Передо мной была невинность. Как жаль, что целых двадцать лет ушли на то, чтобы Сара подумала о себе это! Потаскуха и врунья. Неужели я так говорил о ней со злости? Она запоминала мою хулу, это хвала таяла, словно снег.

Я вертел листок, читал, что было 23 июля 1926 года. Генделя играла мисс Денкан, «Я брел один в полях пустых»[34] читала Беатрис Коллинз, старинные арии пел школьный хор, вальс Шопена играла на скрипке Мэри Пиппит. Долгий летний день двадцатилетней давности пришел сюда, ко мне, и я ненавидел жизнь, которая меняет нас к худшему. «В то лето, — думал я, — я как раз начал первую книгу. Я так волновался, так надеялся, когда сел писать, я был счастлив». Сунув листок в нечитаный томик, я положил его в глубь шкафа, под «Куклу» и Беатрис Поттерс. Оба мы были счастливы, нас разделяли только десять лет и несколько графств, а потом встретились зачем-то и вконец измучили друг друга. Я взял «Последнюю экспедицию».

Эту книгу я любил. Теперь казалось, что устарели и героическая борьба со льдами, и жертва, обрекающая на смерть лишь тебя самого. Две войны стояли между нами. Я посмотрел фотографии — бороды, очки, британский флаг, небольшие сугробы, пони с длинной гривой, вроде старомодной прически. Даже смерть была «того времени», смерть — и школьница, испещрившая страницы восклицательными знаками. На последнем письме Скотта она написала четкими буквами: