Читаем без скачивания Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы - Андрей Азов

Песнь 7, строфа 58:

Байрон

Suwarrow, who was standing in his shirtBefore a company of Calmucks, drilling,Exclaiming, fooling, swearing at the inert,And lecturing on the noble art of killing, —For deeming human clay but common dirt,This great philosopher was thus instillingHis maxims, which to martial comprehensionProved death in battle equal to a pension; —

Гнедич

Суворов, сняв мундир, в одной рубашке,Тренировал калмыков батальон,Ругался, если кто-нибудь, бедняжка,Неповоротлив был иль утомлен.Искусство убивать штыком и шашкойПреподавал он ловко; верил он,Что человечье тело, без сомнения,Лишь матерьял, пригодный для сражения!

Шенгели

Суворов в этот час, вновь командиром взводным,В рубашке, сняв мундир, калмыков обучал,Их совершенствуя в искусстве благородномУбийства. Он острил, дурачился, кричалНа рохль и увальней. Философом природным,От грязи – глины он людской не отличалИ максиму внушал, что смерть на поле бояПодобно пенсии должна манить героя.

Кашкин ругал Шенгели за то, что Суворов у него совершенствует калмыков «в искусстве благородном убийства», т. е. ровно за то, что написано у Байрона. Кроме того, он гневался на образовавшихся в переводе «рохль и увальней» (байроновское «inert»). Гнедич меняет благородное искусство убийства на «искусство убивать штыком и шашкой» и, сбиваясь на более сентиментальный, чем у Байрона, тон, вызывает у читателя жалость к солдатам словами «если кто-нибудь, бедняжка, неповоротлив был иль утомлен».

Песнь 7, строфа 64:

Байрон

‘So now, my lads, for glory!’ – Here he turn’dAnd drill’d away in the most classic Russian,Until each high, heroic bosom burn’dFor cash and conquest, as if from a cushionA preacher had held forth (who nobly spurn’dAll earthly goods save tithes) and bade them push onTo slay the Pagans who resisted, batteringThe armies of the Christian Empress Catherine.

Гнедич

Ну, в добрый час, ребята!» Тут опятьФельдмаршал к батальону поспешилПодшучивать, браниться, муштровать,Чтоб разогреть геройский дух и пыл.Он даже, проповеднику под стать,Сказал, что бог их сам благословил:Императрица-де ЕкатеринаНа нехристей ведет свои дружины!

Шенгели

«Итак, за славою, за славою, ребята!»Тут повернулся он и русским языком,Весьма классическим, вновь начал в грудь солдатаВдувать желанье битв, венчанных грабежом;Он, проповедником (а им одно лишь свято:Сбор десятинный), звал – картечью и штыкомСмирить язычников, дерзнувших столь злонравноПротивостать войскам царицы православной.

Кашкин ругал эту строфу у Шенгели за то, что Суворов «русским языком, весьма классическим, вновь начал в грудь солдата вдувать желанье битв, венчанных грабежом» (т. е. за то, что написано у Байрона). Гнедич совершенно убирает из строфы всякий мотив наживы и заменяет ее на благородный «геройский дух и пыл». К слову, Гнедич называет здесь Суворова фельдмаршалом. Действительно, Байрон применяет по отношению к Суворову этот титул (хотя и в другой строфе), а Шенгели, снявший в одном месте «фельдмаршала», получил за это выговор от Кашкина. Отвечая на это замечание в «Критике по-американски», Шенгели напомнил, что в 1790 г., во время штурма Измаила, который описывается в «Дон Жуане», Суворов еще не был фельдмаршалом, а получил этот титул в 1794 г., т. е. «фельдмаршал» здесь – анахронизм.

Песнь 7, строфа 68:

Байрон

O’er the promoted couple of brave menWho were thus honour’d by the greatest chiefThat ever peopled hell with heroes slain,Or plunged a province or a realm in grief.O, foolish mortals! Always taught in vain!O, glorious laurel! since for one sole leafOf thine imaginary deathless tree,Of blood and tears must flow the unebbing sea.

Гнедич

Цыплят, они горячими рукамиМужчин за шеи стали обвивать.Герои, как мы убедились с вами,Отважно собирались воевать.О, глупый мир, обманутый словами!О, гордый лавр! Не стоит обрыватьТвой лист бессмертный ради рек кровавыхИ горьких слез, текущих в море славы.

Шенгели

Приникли к молодцам, кого почтил беседойСлавнейший из вождей, что населяли адГероями и в мир несли с любой победойМрак и отчаянье – столетия подряд.О, глупый род людской! «Иным примерам следуй» —Тебе твердили. Зря! Ты славным лаврам рад,За чей единый лист, quasi-бессмертный, тратишьТы силы лучшие и морем крови платишь!

Здесь Кашкин (очень неудачно) ругал Шенгели за то, что Суворов оказался одним из «вождей, что населяли ад героями и в мир несли с любой победой мрак и отчаянье» (хотя у Байрона ровно это и написано). Гнедич совершенно убирает это место.

Песнь 7, строфа 77:

Байрон

Suwarrow, – who but saw things in the gross,Being much too gross to see them in detail,Who calculated life as so much dross,And as the wind a widowd nation’s wailAnd cared as little for his army’s loss(So that their efforts should at length prevail)As wife and friends did for the boils of Job, —What was’t to him to hear two women sob?

Гнедич

Суворов не любил вникать в детали,Он был велик – а посему суров;В пылу войны он замечал едва лиХрип раненых и причитанья вдов;Потери очень мало волновалиФельдмаршала в дни яростных боев,А всхлипыванья женские действительноНе значили уж ничего решительно!

Шенгели

Суворов же всегда всё мерил крупно, – самОн слишком крупен был, чтобы входить в детали;Жизнь мелочью считал; несчастным племенамВнимал не более, чем вою ветра в дали;Он погибать своим предоставлял войскам(Лишь бы они ему победу одержали),Как Иову друзья на гноище его.Что ж для него был плач двух женщин? – Ничего!

Здесь Кашкин обвинял Шенгели в том, что Суворов у него «погибать своим предоставлял войскам, лишь бы они ему победу одержали». У Гнедич Суворов тоже получился суровым (правда, не столь эгоистичным), но потерялось сравнение с Иовом. Кроме того, в двух заключительных строках октавы Гнедич размер меняется с пятистопного ямба на шестистопный.

Интересно, что оба переводчика польстили Суворову (Шенгели – не справившись с оригиналом и, видимо, сам не осознавая, что льстит; Гнедич – вероятно, намеренно), передавая байроновское «gross» словами «крупен» или «велик». В Большом Оксфордском словаре в статье «Gross» этой цитатой из Байрона иллюстрируется значение «lacking in delicacy of perception; dull, stupid», т. е. толстокожий, грубый, неотесанный, тупой.

Песнь 8, строфа 2:

Байрон

All was prepared – the fire, the sword, the menTo wield them in their terrible array.The army, like a lion from his den,Marchd forth with nerve and sinews bent to slay, —A human Hydra, issuing from its fenTo breathe destruction on its winding way,Whose heads were heroes, which cut off in vainImmediately in others grew again.

Гнедич

Готово все для страшного парада:И люди, и знамена, и штыки;Как лев, наметив жертву из засады,Готовы к истреблению полки.Стоглавой гидрою, исчадьем ада,Они ползут по берегу реки.Пускай героев головы слетают, —На место их другие вырастают.

Шенгели

Готово всё – огонь и сталь, и люди: в ходПустить их, страшные орудья разрушенья,И армия, как лев из логова, идет,Напрягши мускулы, на дело истребленья.Людскою гидрою, ползущей из болот,Чтоб гибель изрыгать в извилистом движенье,Скользит, и каждая глава ее – герой.А срубят – через миг взамен встает второй.

Кашкин, как мы помним, сопоставлял эту строфу в переводе Шенгели с козловским переводом и хвалил Козлова за то, что лев у него оказался в первой строке. В переводе Гнедич лев так и остался в середине строфы. Не очень удачным, правда, кажется синтаксис фразы «как лев, наметив жертву из засады, готовы к истреблению полки» (деепричастный оборот «наметив жертву из засады» – обстоятельство и синтаксически должен относиться к сказуемому, а по смыслу получается, что он относится ко льву; напрашивается причастный оборот: «как лев, наметивший жертву из засады», который, естественно, не укладывается в стихотворный размер).

Песнь 8, строфа 73:

Байрон

And scrambling round the rampart, these same troops,After the taking of the “Cavalier,”Just as Koutousow’s most “forlorn” of “hopes”Took like chameleons some slight tinge of fear,Opend the gate call’d “Kilia,” to the groupsOf baffled heroes, who stood shyly near,Sliding knee-deep in lately frozen mud,Now thaw’d into a marsh of human blood.

Гнедич

И вскоре те же самые герои,Которые Кутузова спасли,За ним вослед, не соблюдая строя,Через ворота «Килия» вошли,Скользя и спотыкаясь. Почва боя,Комки замерзшей глины и земли,Подтаяла к рассвету, размесиласьИ в липкое болото превратилась.

Шенгели

И занят кавальер был этим батальоном,Туда направившим незрячий свой размахВ тот самый миг, когда, подстать хамелеонам,Орлам кутузовским менял окраску страх.Открылись ворота Килийские смущеннымСолдатам, жавшимся друг к другу в уголкахРва, где замерзший ил оттаял постепенноОт крови, засосав героев по колено.

Здесь Кашкин возмущался, что русские солдаты, «кутузовские орлы», жмутся друг к другу в уголках (в уголках чего он уточнять не стал). Как видим у Байрона, русские солдаты действительно боятся: «took like chameleons some slight tinge of fear», «baffled heroes, who stood shyly near». У Гнедич эта картина сильно заретуширована: единственное, что в ее переводе выдает смятение солдат, – это то, что они не соблюдают строя.