Читаем без скачивания Похождения скверной девчонки - Марио Варгас Льоса

— Я боюсь заводить с ним речь о разводе, — призналась она как-то раз. — Потому что не знаю, чем это для меня кончится.

— Ничего с тобой не случится. Ты ведь вышла за него как положено — вполне законно? Да? Здесь люди разводятся без всяких проблем.

— Понимаешь, — начала она объяснять, зайдя в своих откровениях чуть дальше обычного, — мы поженились в Гибралтаре, и я не вполне уверена, что и в Англии наш брак считается полноценным. Не могу сообразить, как мне получше это разузнать — тайком от Дэвида, само собой разумеется. Ты плохо знаешь богатых людей, пай-мальчик. И совсем не знаешь Дэвида. Чтобы жениться на мне, он развелся с первой женой, и его адвокаты сумели оставить ее буквально с пустыми руками, считай что выкинули на улицу. Я для себя такого не желаю. В его распоряжении лучшие юристы, огромные связи. А я здесь, в Англии, — никто, и даже меньше, чем никто, просто shit.[67]

Я так и не сумел дознаться, где она познакомилась с Дэвидом Ричардсоном, как завязался их роман и как ее забросило из Парижа в Ньюмаркет. Она явно просчиталась, вообразив, что завоевать такого мужчину значит завоевать ту безграничную свободу, которая связывается для нее с деньгами. Но счастья она не обрела. Мало того, сразу было видно, что куда счастливее она была в роли жены французского чиновника, которого зачем-то бросила. Когда во время одной из наших встреч она сама завела речь про Робера Арну и потребовала, чтобы я во всех подробностях описал нашу с ним беседу, состоявшуюся за ужином в ресторане, я выложил все, ничего не утаив, даже то, как у ее бывшего мужа глаза наполнились слезами, когда он сообщил, что жена сбежала со всеми его сбережениями, снятыми с их общего счета в швейцарском банке.

— Видишь, он настоящий француз — больше всего сокрушается о своих деньгах, — заметила она, проявив совершенное безразличие к страданиям месье Арну. — Его сбережения! Жалкая мелочь, которой мне едва хватило на год жизни. А ведь он использовал меня, чтобы тайком вывозить деньги из Франции. И не только его собственные, но и деньги друзей-приятелей. Да меня запросто могли схватить, могли бросить в тюрьму… К тому же он оказался скупердяем, а хуже этого нет ничего на свете.

— Ну раз уж ты такая циничная и испорченная, взяла бы да убила Дэвида Ричардсона, а? И никакого развода — сразу унаследуешь его состояние.

— Убила бы, только вот не знаю, как это сделать, чтобы меня не зацапали, — ответила она без намека на улыбку. — Может, ты возьмешься? Готова пообещать десять процентов от наследства. А это большие, очень большие деньги, Рикардо.

Она, конечно, играла, и тем не менее, когда я слушал, как легко слетает у нее с языка вся эта дичь, меня прошибал пот. Не осталось и следа от прежней ранимой девчушки. Пройдя через тысячу злоключений, она выбилась-таки наверх, проявив невероятную дерзость и решимость; теперь передо мной сидела зрелая женщина, убежденная, что жизнь — джунгли, где побеждают худшие, и готовая на все, лишь бы не оказаться в числе побежденных, лишь бы продолжать карабкаться все выше и выше. Даже отправить на тот свет мужа, чтобы получить наследство, будь у нее полная гарантия безнаказанности? «Разумеется! — отвечала она с хитрой и кровожадной ухмылкой. — Я тебя пугаю, пай-мальчик?»

Весело ей было, только когда муж брал ее с собой в деловые поездки по Азии. Из отдельных рассказов я сделал вывод, что Дэвид Ричардсон выполняет функции посредника, занимаясь разными commodities,[68] которые Индонезия, Корея, Тайвань и Япония экспортируют в Европу, поэтому он часто ездит туда на встречи с поставщиками. Она не всегда его сопровождала, но когда такое случалось, ей казалось, что она вырывается на свободу. Сеул, Бангкок, Токио были отдушиной, после таких поездок она легче переносила Нью-маркет. Пока он ходил на деловые встречи и обеды, она путешествовала, осматривала храмы и музеи, покупала себе наряды и кое-что для украшения дома. У нее, например, была прелестная коллекция японских кимоно и очень много кукол с острова Бали. Я спросил: а почему бы ей, когда муж будет в отъезде, не пригласить меня к себе, чтобы я хоть одним глазком взглянул на то, как она живет в Ньюмаркете? Нет, это невозможно. Никогда. Даже если Хуан Баррето снова пригласит меня в Ньюмаркет, я должен отказаться. Если, конечно, не соглашусь выполнить заказ — убить ее мужа

Эти два года, когда я подолгу жил в swinging London, останавливаясь в маленькой квартире Хуана Баррето в Эрлз-Корт, и встречался один-два раза в неделю со скверной девчонкой, были самыми счастливыми в моей жизни. Правда, зарабатывал я меньше, потому что ради Лондона отказывался от многих контрактов в Париже и в других европейских городах, включая Москву, где в конце шестидесятых — начале семидесятых все чаще проводились международные конференции и конгрессы. Зато я охотно брался за любую работу, пусть и не слишком денежную, если только она сулила поездку в Англию. Я бы ни на что не променял счастливую возможность лишний раз побывать в отеле «Рассел», где уже знал по именам всех горничных и официантов и где, сгорая от нетерпения, ждал появления миссис Ричардсон. В каждую нашу встречу она изумляла меня новыми платьями, нижним бельем, духами или туфельками. Однажды она по моей просьбе принесла в сумке несколько кимоно из своей коллекции и устроила мне показ, прогуливаясь по комнате мелкими шажками и улыбаясь шаблонной улыбкой гейши. Я всегда считал, что ее миниатюрное тело и кожа с оливковым оттенком унаследованы от какого-то далекого восточного предка, о котором она и сама не ведала. В тот вечер это подтвердилось с особой очевидностью.

Мы любили друг друга, болтали, лежа голыми, я играл ее волосами и гладил тело, а иногда, если позволяло время, мы гуляли по парку до ее отъезда в Ньюмаркет. Если шел дождь, отправлялись в кино и, держась за руки, смотрели фильм. Иногда заходили в «Фортнум энд Мейсон»[69] пить чай с ее любимыми scones, а однажды пили знаменитый чай в отеле «Ритц», но больше туда носа не совали, потому что, уже двигаясь к дверям, она заметила за одним из столиков знакомую пару из Ньюмаркета. Я видел, как она побледнела. За эти два года я убедился, что все разговоры о том, будто любовь чахнет и тает от привыкания — ложь, во всяком случае ко мне это не относилось. Моя любовь с каждым днем только росла. Я с особым вниманием приглядывался к разным галереям, музеям, кинотеатрам, выставкам, отыскивал самые старые городские пабы, ярмарки антиквариата, места, где происходило действие романов Диккенса, — чтобы предложить ей увлекательные прогулки, и каждый раз старался удивить каким-нибудь подарком из Парижа, который произвел бы на нее впечатление если не ценой, то оригинальностью. Иногда, обрадовавшись подарку, она говорила: «Ты заслужил поцелуй», и на секунду прижимала к моим губам свои — совершенно бесчувственные, которые терпели мой поцелуй, не откликаясь на него.

Пробудилась ли в ней хоть капля любви ко мне за эти два года? Она никогда ни в чем подобном, конечно, не признавалась, это явилось бы демонстрацией слабости, чего она не простила бы ни себе, ни мне. Но, думаю, она привыкла к обожанию с моей стороны, привыкла купаться в любви, которую я лил на нее полными пригоршнями. Слишком привыкла, в чем побоялась бы признаться даже себе самой. Привыкла, что я доставляю ей наслаждение так, как ей нравится, и тотчас после ее оргазма вхожу в нее и «орошаю». Нравилось ей и то, как я на все лады без устали повторял, что люблю ее. «Ну-ка, посмотрим, какие глупые красивости ты наговоришь мне сегодня!» — случалось, эти слова звучали вместо приветствия.

— Знаешь, что меня больше всего в тебе восхищает, конечно, после твоего крошечного клитора? Твое адамово яблоко. Когда оно поднимается или, танцуя, опускается по горлу. Особенно когда опускается.

Для меня не было большей радости, чем рассмешить ее. В детстве я чувствовал себя так, когда совершал доброе дело — монахи из колехио Чампаньята в Мирафлоресе советовали нам непременно каждый день делать что-нибудь хорошее. Но как-то раз между нами случилась размолвка, возымевшая серьезные последствия. Я работал на конгрессе, организованном «Бритиш петролеум» в Аксбридже, за пределами Лондона, и не смог вырваться на свидание с ней, хотя заранее договорился, что вечером меня отпустят, но коллега-сменщик внезапно заболел. Я позвонил ей в отель «Рассел» и долго извинялся. Она молча бросила трубку. Я снова набрал номер, но в комнате, видимо, уже никого не было.

В следующую пятницу — обычно мы встречались по средам и пятницам, то есть в дни ее предполагаемых занятий на курсах «Кристи», — она заставила себя ждать больше двух часов, не позвонив и не предупредив, что задерживается. Наконец явилась, когда я уже не надеялся ее увидеть. Лицо у нее было хмурым.

— Почему ты не позвонила? — вырвалось у меня. — Я ведь волновался…