Читаем без скачивания Час казни - Гордон Ренни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В последнее время смертников становилось все больше и больше. Близился конец Белатиса, и среди жителей, запертых на нем как в ловушке, прокатилась волна самоубийств. Деван понимал, что и в рядах Боевого Братства есть те, кто с радостью пожертвует жизнью за Императора. Но для бывшего гвардейца была невозможной сама мысль о самоубийственной атаке. В Имперских вооруженных силах на верную гибель отправляли только самых отъявленных подонков – преступников, дезертиров, трусов и еретиков. Деван ни в коем случае не желал выносить такой смертный приговор преданным слугам Императора.
На другом конце баррикады исповедник заметил юношу в одеяниях послушника. Молодой человек был так молод, что наверняка еще не брил бороду. Тем не менее он ловким движением заколол штыком здоровенного еретика, покрытого жуткими татуировками. Труп отступника скатился вниз, туда, где уже высилась гора тел в черных балахонах.
Другой хаосопоклонник, огромный детина, истекающий кровью из множества ран, с диким ревом вскарабкался на баррикаду и одним ударом цепного топора снес голову вставшему на его пути боевому брату. Не успел он издать торжествующий вопль, как ему прямо в лоб угодил здоровенный булыжник. Хрустнули кости черепа, и еретик повалился вперед, внутрь баррикады. Его душераздирающие крики скоро стихли. Поджидавшие внизу женщины и дети почти мгновенно прикончили его дубинками и камнями.
Подняв старый добрый цепной меч имперских гвардейцев, Деван бросился в гущу схватки. Он рубил и резал облаченные в черное тела, не забывая выкрикивать пассажи из «Одобренного Экклезиархией сборника вечерних молитв».
– Отец исповедник, берегитесь! – воскликнул один из боевых братьев и заслонил Девана своим телом. Удар, предназначавшийся исповеднику, пришелся прямо в сердце храбреца. Взревев от ярости, Деван размахнулся и отрубил руку, поразившую его соратника. Вторым ударом он раскроил убийце грудную клетку и только тогда с ужасом понял, что перед ним женщина. Схватившись уцелевшей рукой за разрубленные пополам груди, хаосопоклонница захрипела и скатилась к подножию баррикады.
Опустившись на колени перед умирающим боевым братом, Деван узнал фермера, присоединившегося к его отряду в конце первой недели марша в Мадину. К своему ужасу, исповедник понял, что даже не знает имени своего спасителя.
– Святой отец… моя жена… дети… сестра…– Умирающий схватился за серебряный медальон с изображением Императора, висевший на груди Девана. – Они в соборе… Святой отец…
– Император о них позаботится, – пообещал исповедник, читая немой ужас в глазах фермера, и сжал его холодеющие пальцы на медальоне. – И я тоже, – добавил он, заметив, что в остекленевших глазах умершего больше нет страха.
– Да пребудет с тобой свет Императора,– негромко проговорил Деван. Он приложил ко лбу и губам мертвого бойца медальон, производя нехитрый ритуал, который совершают над павшим на поле боя.
Подняв меч, Деван хотел было обрушить свой гнев на еретиков, но заметил, что их атака захлебнулась. Хаоситы бежали назад через площадь, а защитники баррикад палили им вслед. Исповедник понимал, как хочется его людям, празднующим очередную маленькую победу, прикончить еще хотя бы одного врага, но тут же крикнул:
– Прекратить огонь! Берегите патроны! Они вам скоро понадобятся…
Его приказ передали по цепочке, и внезапно над усыпанной трупами площадью воцарилась мертвая тишина.
Пока противник не собрался с силами для нового штурма, с баррикады скользнули маленькие фигурки. Женщины и дети принялись собирать среди трупов оружие и боеприпасы, перерезая глотки тем врагам, кто еще подавал признаки жизни.
Добровольцы двигались очень быстро и ловко, стараясь перехитрить снайперов. Деван понимал, что на эту опасную, но необходимую работу лучше отправлять самых слабых и не рисковать жизнями полноценных бойцов. Однако его сердце все равно обливалось кровью.
«Дети! – думал он, прикидывая, как далеко зайдет безумие на обреченном Белатисе. – Теперь мы отправляем под пули наших детей…»
Внезапно с дальней стороны площади заговорил пулемет. Крупнокалиберные пули крошили булыжник и терзали трупы. В воздухе засвистели каменные осколки. Замешкавшийся посреди площади ребенок с охапкой винтовок в руках вскрикнул и повалился на мостовую. Он корчился среди мертвых тел прямо на глазах у вражеских снайперов. Одна пулеметная очередь могла бы милосердно его прикончить, но Деван знал – на милосердие его нынешних врагов рассчитывать не приходится.
Исповедник прекрасно понимал, что раненый ребенок – приманка, которая выведет под пули других защитников собора. И действительно, двое боевых братьев тут же перескочили через завал и побежали к малышу. Вслух Деван выругал их за непомерную удаль, а мысленно вознес молитву об их спасении. Но боевые братья действовали довольно умело. Они передвигались зигзагами, петляли и держались подальше друг от друга, усложняя задачу снайперам. Мужчины почти уже добрались до цели, когда раздались роковые выстрелы.
Первого подстрелили метрах в пяти от раненого ребенка. Лазерный луч ударил боевого брата в плечо, тот подпрыгнул на месте и упал на мостовую. Он попробовал было подняться, но остальные снайперы уже взяли его на мушку. С баррикады он казался тряпичной куклой, которую дергают за нитки. На самом деле его тело содрогалось от пуль и лазерных лучей.
Второй боевой брат воспользовался тем, что вражеские снайперы отвлеклись на его умирающего товарища, подхватил ребенка и бросился назад, однако не успел сделать и десяти шагов, как попал под ураганный огонь. Смельчак снова попытался бежать зигзагами, но на этот раз у него на руках был мальчик, а снайперов больше ничто не отвлекало.
Первая пуля попала ему в поясницу. Он пошатнулся, но не упал. Не выпуская из рук замолчавшего ребенка, он бросился к баррикаде. Оттуда послышались ободряющие крики защитников собора. Увидев отчаянное положение бойца, исповедник Деван забыл о том, что надо беречь патроны.
– Огонь! – крикнул он, все еще надеясь на чудо. – Прикройте его! Стреляйте по снайперам!
Если они спасутся, это очень подбодрит людей!
Шквальный огонь обрушился на древние фасады общественных зданий и богатых особняков, в которых прятались хаосопоклонники. А Деван уже пожалел, что отдал приказ стрелять. Эта оглушительная пальба не приведет ни к чему, кроме бессмысленной траты боеприпасов, которых и так осталось немного. На таком расстоянии меткость его бойцов оставляла желать лучшего. Однако свист пуль может заставить спрятаться хотя бы нескольких снайперов…
Сквозь грохот исповедник не слышал ответных выстрелов, и, судя по всему, часть вражеских стрелков все-таки попряталась. Боец с ребенком на руках пару раз споткнулся на бегу и чуть не упал. С замиранием сердца Деван думал, что он шатается от все новых и новых ранений. Но вот мужчине каким-то чудом удалось добежать до баррикады. К нему сразу спрыгнуло человек шесть, а сверху протянулось множество рук. Через мгновение и храбрец, и ребенок исчезли за горой обломков…
Боевые братья расступились, пропуская Девана к раненому бойцу. Тот умирал. Бронежилет, истерзанный пулями, был насквозь пропитан кровью. Исповедник приложил свой серебряный медальон с изображением Императора ко лбу и губам мужчины. Кто-то осторожно взял из холодеющих рук ребенка. Мальчик застонал.
– Он жив! – удивленно прошептал кто-то.
– Отнесите ребенка в лазарет! – приказал Деван. – О нем позаботятся наши блаженные сестры.
– Это знамение! – воскликнул один из старейшин Боевого Братства, облаченный в украшенную красно-золотой бахромой тунику. Ритуальные рубцы на бледном лице выдавали в нем приверженца фанатичной секты Искупителей, существовавшей в лоне Экклезиархии. – Сначала Император послал нам вождя-исповедника, возглавившего оборону нашей святыни! А сейчас он посылает нам новое знамение! Император помнит о нас!
Остальные подхватили крик старейшины, и скоро со всех сторон стали доноситься ликующие возгласы верующих. Деван шел среди своей паствы, разделяя ее радость. Он подбадривал окружающих, укрепляя их в благочестии и стойкости. Вежливо, но решительно он отказывался от пищи и воды, которые ему предлагали. Он прекрасно знал, как мало осталось продовольствия: многие защитники собора уже много дней не ели досыта. Деван благословлял бойцов и оружие. Он присел помолиться вместе с боевым братом, который занял свой пост у пулемета еще в самом начале осады и даже после ранения пожелал остаться на передовой. Жить мужчине оставалось недолго. Из-под его бинтов доносился тошнотворный запах пораженного гангреной гниющего мяса, но другого такого меткого стрелка у исповедника не было. Деван молча согласился с невысказанным, но очевидным желанием солдата умереть в бою, а не среди раненых и больных в лазарете собора.
