Читаем без скачивания Стендинг или правила приличия по Берюрье - Сан-Антонио

— Нет. Но…

— Что, но?

Он прокашливается.

— Да что я от вас буду скрывать, господин комиссар. Доктор Клистир —Папа, хотя и ревностный католик!

Тому, кто захотел бы увидеть, как работают клапаны переутомленного человеческого мозга, достаточно было устроиться напротив меня на складном стульчике и вооружиться рентгеновским аппаратом.

— Папа! — повторяю я в смятении своих чувств.

— Он основал свою религию, — объясняет Матнас, — религию серафистов. Я там не все понимаю, но в ней, в общем, все основано на спиритуальном электричестве. Доктор концентрирует волю разных людей и подчиняет ее для достижения какой-нибудь общей цели.

— У твоего тестюшки лопнула прокладка в головке цилиндров или как?

— У него хорошие результаты.

— Давай, давай, говори, чего там. Он делает чудеса?

И поскольку Матиас не возникает, я смягчаю тон;

— В любой религии должны присутствовать папа и разные чудеса… Спиритуальное без чудес — это все эфемерно, все равно что сахарная вата: ты откусываешь кусок, а во рту все равно пусто! А что за чудо он сотворил, твой Клистир?

Матиас хмурится. Его новая среда уже наложила на него свой отпечаток; он начинает сердиться, когда насмехаются над его второй родней.

— Он произвел сенсацию, он вылечил нескольких больных, считавшихся неизлечимыми, — с угрюмым видом отвечает он на мой вопрос.

— А чем он их лечил: заклинаньями «ам-страмм-грамм» или антибиотиками?

— Вы — скептик, господин комиссар.

— У меня в голове не укладывается, как это врач может заниматься шарлатанством, парень. А что они делают с твоей половиной?

— Молятся, чтобы она родила красивого мальчика.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не сказать ему, что рождение красивого мальчика в данном случае было бы чудом из чудес.

— Для мужика с такой безупречной служебной карьерой, — ухмыляюсь я, — все это, мягко говоря, кажется мне странным, Матиас.

Часы останавливают меня и бьют ровно десять с половиной. — У меня такое впечатление, что этот заика сегодня не позвонит, уверенно говорю я. — Он передумал.

И, естественно, именно в этот момент аппарат заиграл нам «Сними меня пожалуйста и скажи мне алло». Мы переглядываемся. Рыжий от волнения начинает трястись, как лист, как одноименный композитор во время сочинения рапсодии «Рыжие листья».

— Давай, бери трубку, дружок, — подбадриваю я его.

Он тянется дрожащей рукой к телефонной трубке.

— Слушаю, — лепечет он.

Он сводит брови, разводит ноздри носа и бормочет:

— Нет, это невозможно! — таким жалобным голосом, что появляется желание завернуть его в носовой платок.

Решительным жестом я беру параллельную трубку. Мои перепонки прогибаются внутрь от сочного голоса Толстяка.

— …Разумеется, если ты ничего не имеешь против? — говорит преподаватель хороших манер.

— Наоборот.

— Тогда, хоккей, я еду!

И оба кладут трубки.

— Берю? — рассеянно спрашиваю я.

Матиас утвердительно кивает головой.

— Что он тебе говорил?

— Он узнал номер моего домашнего телефона в школе, он срочно хочет со мной поговорить по одному делу чрезвычайной важности.

Я в нерешительности соображаю.

— Ладно, давай подождем его.

Мы закуриваем.

— Стряхивайте пепел в кадку с зеленым растением, ~ рекомендует мне Матиас, открывая окно, чтобы вышел дым, — они мне не разрешают курить в квартире!

Да это же настоящая тюрьма! Уж лучше бы он сломал сразу обе подставки в тот день, когда должен был встретиться со своей девицей на лыжной базе в горах.

По другую сторону стены его Святость Клистир продолжает служить обедню во славу своего потомства. Верующие исполняют гимн. Затем слышится какая-то суховатая музыка.

Затягиваясь своей цигаркой, я озабоченно гляжу на телефон. Только сейчас меня начинает охватывать тройное беспокойство в связи с этим заикающимся или восточным корреспондентом. Я не могу разгадать его намерения. С другой стороны, нет никакого просвета и в этой темной истории. Два самоубийства в школе, два покушения на Матиаса. Один шутник чинил раковину в санчасти. Еще один (а может тот же самый) шарился в вещах Толстяка. Да, все это меня чрезвычайно беспокоит. Матиас меланхолически грустит о своем. Мой приезд в дом Клистиров вдруг открыл ему глаза на весь интеллектуальный дискомфорт его нового существования.

— Послушай, Рыжий, — шепчу я, — поскольку я тебя люблю, я дам тебе один совет: когда твоя половина родит тебе ребятенка, хватай их обоих под ручки и мотай отсюда как можно быстрее и как можно дальше. Иначе ты станешь шутом с ярмарки в этом идиотском окружении.

Он нерешительно покачал головой.

Внезапно пение и звуки гармоники в соседней комнате смолкают. Я различаю какие-то восклицания. После этого на натертый воском пол на всей скорости вкатывается старая желтушная горничная, которую я недавно видел на лестничной клетке.

— Вы можете войти, господин Ксавье! — быстро произносит она голосом, напоминающим визг трамвая на повороте.

— Что случилось? — вздрагивает рыжий.

— Там какой-то тип требует вас и что-то говорит о скандале.

Мы встаем. Старая замечает сигареты в наших руках, и это ее шокирует больше, чем если бы мы расстегнули штаны и показали ей своих ушастых. И тут она выкинула такую штуку, которую со мной еще никогда не проделывали. Она выхватывает из моего рта сигарету и выбрасывает ее в раскрытое окно. То же самое она проделывает с Матиасом.

— Какой срам! — скрипит она зубами, как флюгер, раскачиваемый ветром.

Я взрываюсь:

— Послушайте, вы, прокатчица стульев в городском саду, если бы вам не было сто десять лет, я бы вам дал хорошего пинка под зад, чтобы на нем появился хотя бы легкий румянец! Что это за манеры!

Я обращаюсь к живому Ван Гогу.

— И ты это терпишь, дубина?

На всякий случай мисс Тыквенное семя трижды осеняет себя знамением, чтобы изгнать из меня сатану. Она из породы тех, у которых девственность с годами получила бурное развитие. У нее целомудрие и ум слились вместе. Но не дополняют Друг друга, а, наоборот, мешают.

Она пикирует на меня. В двух с половиной сантиметрах от моего шнобеля она, повизгивая, как напильник, выдает:

— Вы настоящий хам, головорез, бандит, горемыка…

— Перестаньте, Марта! — отчитывает ее Матиас, авторитет которого она подрывает под крышей родителей своей жены.

Но эта змеища продолжает шипеть.

— … Нахал, дьявол, вы…

— Послушайте, моя распрекрасная мумия персико-абрикосового оттенка, обрываю я ее, — позвольте вам дать один совет. Вам нужно жрать чеснок или пить наливку из мяты, в общем, короче, надо сбрызгивать рот чем-нибудь крепким, так как запах из вашего рта сразу наводит меня на мысль о том месте, где ассенизаторы проводили сидячую забастовку! Когда вы дышите, от вас идет такая вонь, как будто забыли спустить бачок унитаза после пользования им по-большому. Вам бы не мешало проконсультироваться у зубника, а еще лучше обратиться в фирму Жакоб Делафон, чтобы они установили вам в пасти сифонную систему.

Выбитая из колеи, раздавленная и озлобленная до мозга костей позвоночника, она, как мешок, валится в кресло, а мы на рысях бежим к его тестю.

Войдя в просторный салон доктора, мы становимся свидетелями редкого зрелища. В комнате собралось около десяти человек. Все замаскированы под друидов, т.е. кельтских жрецов! На всех надето что-то напоминающее длинную белую ризу, на голове — лавровые венки.

Стол. На столе лежит жена Матиаса, у нее под головой вместо подушки валик. Каждый из этой честной компании держит в руке веточку белой розы и машет ею над ее животом.

Перед столом священнодействует доктор. В отличие от других присутствующих у него на шее надет расшитый узорами передник. Он похож на крумира, оседлого пастуха из Северной Африки. Непорочная бородка, на носу пенсне, волосы на пробор, приплюснутый нос, лопоухие уши и ряд золотых зубов во рту.

Разинув рот он смотрит на огромного Берю, стоящего у двери с револьвером в руке. Сцена из Данте. Такое может присниться только в бреду. Действующие лица застыли, как на моментальной фотографии.

— Ну-с, и во что мы играем, Берю? — окликаю я его.

Толстый смотрит на меня через левое плечо. Мое присутствие лишь чуточку удивляет его, но не больше. Он уже давно привык встречать меня в самых неожиданных местах!

— Кажется, я успел вовремя! — говорит он, — ты только посмотри!

Стволом своей пушки он показывает на присутствующих.

— Эти типы собирались пытать молодую даму, которая лежит на столе.

— Ты не угадал, кретин.

Я объясняю ему, что это не комната пыток, а часовня. Что они не пытают, а служат обедню серафистов. А этот с бороденкой не Самсон, а папа молодой дамы.

— Как ты здесь оказался? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами, пряча под мышкой свой компостер.

— Я позвонил, и мне открыла дверь скрюченная старушенция. Я не ожидал, что так получится. Я хотел спросить ее насчет Матиаса. Она, наверное, все перепутала и притащила меня сюда. Когда я увидел всех этих чокнутых, которые сгрудились вокруг девчонки, я подумал, что попал к садистам.