Читаем без скачивания История мировой культуры - Михаил Леонович Гаспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Персы вступили в пустые Афины. Только на акрополе засело несколько десятков стариков и бедняков. Они верили в оракула по-своему: они загородили все входы досками и бревнами и ждали врага, полагаясь на деревянный оплот. На подступающих персов они сбрасывали каменные глыбы. Персы расположились поодаль и стали пускать в акрополь стрелы с пучками горящей пакли. В деревянной ограде начался пожар. Тогда персы пошли на приступ, по неприметной тропе взобрались на скалу, перебили защитников, выжгли и разграбили храм. Это тоже была месть за Сарды.
Когда-то за покровительство над афинской землей спорили два божества: Посейдон и Афина. Страна должна была достаться тому, кто даст ей более полезный подарок. Посейдон ударил оземь трезубцем – и из земли забил соленый источник, Афина ударила оземь копьем – и из земли выросло оливковое дерево. С тех пор владычицей Аттики и стала Афина.
На акрополе стоял храм, в этом храме на дне каменной расселины в полу виднелся соленый источник Посейдона, а рядом росла сотворенная Афиной олива. Она сгорела, когда сгорел акрополь. Но когда на следующее утро Ксеркс приказал совершить на выжженном акрополе все положенные жертвоприношения, – а совершить это должны были сыновья Гиппия, внуки Писистрата, наследники афинской власти, сопровождавшие Ксеркса в его походе, – тогда взошедшие на акрополь увидели: среди дымящихся развалин храма на черном обугленном стволе священной оливы зеленел бледной зеленью свежий побег, вытянувшийся за ночь почти в локоть длиной. Для всех, кто верил, это был знак, что Афины скоро встанут из пепла, расцветут и наполнятся новой силой.
Где был Саламин и о чем спорили греческие флотоводцы
Мы видели остров Саламин, когда смотрели с афинского акрополя на юг, на зеленую равнину и синий залив под голубым небом. Саламин лежал у аттического берега, изогнувшись подковой, взгорбившись двумя холмами и вытянув по направлению к Афинам длинный язык песчаной отмели. Он разгораживал собою большой залив, по одну строну которого лежали земли Афин, а по другую сторону – земли города Мегары.
Когда-то Саламин был спорной землей между Афинами и Мегарой. Два города вели из-за него долгую и жестокую войну. Однажды афиняне потерпели в этой войне такое поражение, что в отчаянии собрались и постановили: от Саламина отказаться навсегда, а если кто вновь заговорит о войне за Саламин, того казнить смертью. Мрачные, в трауре по погибшим, ходили афиняне по своему городу, думая об одном и том же, но вслух не говоря ни слова. В те дни еще молод был мудрец Солон. Он придумал, как заговорить о запретном. Он притворился сумасшедшим, который не может отвечать за свои слова. Со всклокоченными волосами, в разорванном плаще, он выбежал из дома, бросился на рыночную площадь, вскочил на камень, с которого выступали глашатаи, и заговорил с народом стихами. В стихах говорилось:
… Лучше бы мне не в Афинах родиться, а в месте безвестном.
Чтобы не слышать укор: «Сдал он врагам Саламин»!
Если ж афиняне мы, то вперед, и на остров желанный!
Смело на бой, чтобы снять с родины черный позор!
Услышав эти слова, народ словно сам обезумел: люди бросались в дома, хватали мечи и копья и бежали строиться в полки. Был поход, была победа, а потом, чтобы не затягивать войны, спор о Саламине решили отдать на третейский суд Спарте. Каждая сторона представила доводы, что Саламин принадлежит ей. Доводы были странные. Например, мегаряне говорили: «В Афинах жрица Афины-градодержицы не имеет права есть афинский сыр, а саламинский сыр ест; стало быть, Саламин – земля не афинская». Афиняне возражали: «В Мегаре покойников хоронят головой на восток, в Афинах – на запад, на Саламине – как в Афинах; стало быть, Саламин – земля афинская». Этот довод подсказал афинянам Солон, и спартанцам он показался более веским: остров Саламин остался за Афинами.
Сейчас у северного берега Саламина встал на стоянку греческий флот. Сюда отступили корабли от Артемисия; сюда подошли корабли, которые не успели попасть к Артемисию. Всего было триста семьдесят восемь боевых судов от двадцати городов. Половину их выставили Афины.
Двадцать флотоводцев собрались в палатке главноначальствующего – спартанца Эврибиада. Нужно было решить: где принимать бой? Один за другим вожди вставали и говорили: надо плыть к Коринфскому перешейку и сражаться там. Там впереди – открытое море, а не узкий неудобный пролив; там позади – своя земля и свои войска, а не захваченная врагами Аттика.
Против был один Фемистокл. Он говорил: надо принимать бой здесь, в Саламинском проливе. Здесь впереди – узкий пролив, но он опасней для врагов, чем для греков; здесь позади – Саламин, Эгина и Мегара, греческие земли, которые нельзя без боя отдавать врагам.
Фемистокла не слушали. «Ты – человек без родины, поэтому молчи!» – сказал ему коринфский вождь Адимант и показал через пролив – туда, где из-за холмов медленными клубами всплывал серый дым над горящими Афинами. «У меня есть родина, и она – вот! – отвечал Фемистокл и показал на пролив – туда, где у берега борт к борту стояли, покачиваясь на волнах, двести афинских триер. – Если же вы покинете Саламин – мы покинем вас и всем народом отплывем в заморские земли. Вы вспомните мои слова, когда лишитесь таких союзников!»
Эта угроза решила дело. Мнение одного перевесило мнение многих. Нехотя разошлись флотоводцы, чтобы готовиться к битве в проливе.
Греки не знали, что в это же время в стане царя Ксеркса происходит такой же военный совет и советники царя спорят, давать или не давать бой.
Мардоний говорил: «Царь, лучше дать бой, чем его откладывать. Ты разом уничтожишь все греческие корабли, и тогда все берега всей Греции будут в твоей власти. Греческие войска, собравшиеся на перешейке, разбегутся, чтобы защищать каждому свой город, и ты войдешь в Пелопоннес. Не бойся, что флот твой не выдержит боя: ты сядешь сам на троне на берегу, и под взглядами своего царя твои моряки будут биться еще лучше, чем бились
