Читаем без скачивания Дороги товарищей - Виктор Николаевич Логинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, Костик размышлял:
«„Перед купанием“ или „Грация“? „Грация“ — великолепно, изящно, профессионально, но, — он вздыхал, — не поймут! Нет, не поймут! Простой зритель и даже наши ценители не понимают искусства. Они поймут, если я назову „Перед купанием“. Плоско, в лоб — значит, понятно. Низкая проза!»
Костик еще раз вздохнул, укоризненно покачал головой.
«Что ж, не могу, не имею права идти против течения, против норм. Пусть будет — „Перед купанием“. Для меня же, для Клеймана, для людей, которые награждены искрой божьей, эта вещичка… эта вещичка… эта прелестная вещичка останется „Грацией“.»
Костик прочитал много толстых книг, написанных жрецами искусства! И уж, разумеется, он лучше Юкова мог определить, где есть грация, а где ее нет.
Он быстро подошел к мольберту, с небрежной аккуратностью, — это нужно уметь, — вывел в углу холста свои инициалы — КСП — и, довольный, потянулся.
Полотно, задуманное три месяца тому назад, завершено. Шеф и учитель Костика, художник Клейман, рисовал бы эту прелестнейшую вещицу по меньшей мере полгода, а он, Костя, просидел над нею какой-нибудь месяц. Темпы, разумеется, завидные. Черт возьми, жизнь складывается удачно! Талант живописца у него несомненный. Впрочем, кто же в этом сомневается?
Костик с удовольствием потер руки и танцующей походкой прошелся по веранде.
Еще совсем недавно веранда утопала в мягкой тени, а сейчас ее расцвечивали пятна солнечного света. Одна стена веранды уже сплошь была в накрапах мерцающих солнечных зайчиков. Они все сгущались, отчетливо выделяя висящую в самом центре стены групповую фотокарточку учащихся девятого класса «А».
Костик остановился около фотографии. Самый яркий солнечный зайчик мерцал на том самом месте, где был изображен он, Павловский. Голова Костика была как бы украшена ослепительным венчиком, который является достоянием, кажется, одних только ангелов и прочих исключительных личностей. Это было совершенно естественно. И естественно было то, что рядом с Костиком… нет, нужно уточнить, не рядом, а сзади Костика, на краю исключительного солнечного пятна сидела Женя Румянцева.
Озорные глаза, милая улыбка… А губы!
О, это удивительное существо. Оно много раз являлось причиной святого вдохновения, оно подымало Костика на облака творческого восторга, и на этих облаках, смахивающих на пышные перины, Костик самозабвенно работал своей выдающейся кистью, в сладких муках рождая еще не оцененные человечеством шедеврики.
Да, Женька Румянцева для Костика имела значение. Какие, в самом деле, губы, особенно эта, нижняя, пухленькая!..
Костик понимал толк в девичьих губах. Он изучал их анатомию («не правда ли, здорово — анатомия девичьих губ!»). Он бесконечно рисовал их, варьируя на разные лады. Если хотите знать, в столе у него лежит целый альбом, на каждом листе которого — только рты, рты, рты.
У вас с языка готов сорваться нескромный вопрос: изучал ли этот семнадцатилетний мастер практически проблему губ? Конечно, нет. Костик — приличный молодой человек, к тому же и возраст не тот… К губам он еще не прикасался. Правда, в компании товарищей, когда случались минуты откровенности, он таинственно намекал, что где-то там, далеко, чуть ли не в потустороннем мире, есть у него знакомая девушка, знаете, такая… ну, пальчики оближешь! Бывают, бывают подобные разговорчики. Есть среди нашего брата, мужчин, такие, которые, пощипывая несуществующие усы, не прочь пустить пыль в глаза в этом вопросе. На сей счет Костик тоже не ангел.
В дверь постучались. Стук был тихим, робким.
— Да, да! — крикнул Костик. — Здесь не заперто.
«Кого-то черт несет!»
Это он подумал.
Дверь приоткрылась, и в щели показалось лицо матери, Софьи Сергеевны, — полное, туго обтянутое матовой, словно стеариновой кожей. В глазах матери светилось бесконечное обожание.
— Костенька, к тебе этот самый… ваш… как его… ну, этот самый, как его… не очень…
— Ты имеешь в виду Аркашу Юкова?
— Да, Костенька, — подтвердила приятным низким голосом Софья Сергеевна. — Может быть, ты занят?
— Наш дом, мама, открыт для всех, ты это прекрасно знаешь. Аркашка — мой товарищ по школе, он имеет право прийти в любое время дня и ночи. Кстати, картину я уже закончил.
— Поздравляю, мой мальчик!
Костик просунул голову в щель, и Софья Сергеевна вкусно чмокнула его в щеку. Творениями сына она не особенно интересовалась: не каждому дана страсть к искусству.
За стеклом веранды появилась голова Аркадия.
На нем — кепочка с воинственно задранным козырьком; видно, что кудри свели-таки, несомненно не без постороннего влияния, тесное знакомство с расческой. Глаза — безунывные. А вид в общем-то умеренно уличный.
— Эй, Рафаэль-Рембрандт, можно?
— Валяй, валяй, вламывайся.
Костик умел выказывать себя либералом.
Он сунул руку под мышку, подбоченился и замер около новой картины в позе, которая казалась ему значительной. Все-таки первый зритель на подходе!
Прикрыв за собой дверь, Аркадий со свойственным ему бесцеремонным видом повесил кепку на угол какого-то мольберта, — их много стояло в мастерской художника, — затем повел носом и, не обратив внимания на горделивую позу Костика, сказал:
— У тебя пахнет, как в хорошей столовой! Здорово!
И расхохотался, оттопырив руки, заложенные в карманы брюк.
— А я не вижу ничего комичного, кроме твоей физиономии, — не изменяя своей позы и не глядя на Аркадия, заметил Костик. — Иди-ка, посмотри! Полюбуйся. Хотя ты и не веришь в мой талант, — не отказывайся, я прекрасно чувствую, — но эта вещичка, ручаюсь, тебе понравится.
Костик протянул Аркадию руку.
— Ого!
Желтый от табака, согнутый палец Аркадия поплясал в нерешительности перед мольбертом, слегка дотронулся до полотна.
— Что — ого? — с усмешкой спросил Костик.
— Вообще-то неплохо, конечно…
— То-то! Сам Робинзон, тоскуя на своем острове по женщине, не смог бы нарисовать, будь он художником, такие прекрасные тела! — выговорил Костик, повторяя, несомненно, не свои слова.
— Да-а… Только посмотри… Вот эта, что лифчик снимает…
Аркадий внимательно вгляделся.
— Да, да, — увереннее сказал он. — По-моему, у нее руки как-то не так приставлены! Ведь она пуговичку расстегивает, так? Значит, порядком изогнуться должна, а она стоит себе, как… палка. Ты когда-нибудь в бане один мылся? — все более оживлялся Аркадий. — Знаешь, наверное, между лопатками есть место — его ни сверху, ни снизу не зацепишь, а оно самое чесучее! — Аркадий даже повел плечами. — Через подмышку с мочалкой полезешь — и тут руки коротки. А ведь как раз там, по-моему, пуговицы… Можно подумать, что раз плюнуть — пуговицу
