Читаем без скачивания Хорнблауэр и «Атропа» - Сесил Форестер

На случай, если говорящий по-английски француз не знает слова «повесить», он указал на нок рея. Это поняли все. Секунду или две пленные молчали, и вдруг разом заговорили на французском, так быстро, что Хорнблауэр не разбирал слов. Потом тот, кто говорил по-английски, возмущенно заявил:

— Мы не пираты, — сказал он.

— А я уверен, что вы пираты, — ответил Хорнблауэр.

— Мы каперы, — сказал француз.

— Пираты, — повторил Хорнблауэр. Французы снова заговорили все разом. Хорнблауэр понял, что главарь переводит товарищам его слова, а они убеждают его объясниться полнее. Хорнблауэр холодно посмотрел на них и, не обращая больше внимания, отдал следующий приказ.

— Лидбитер, — сказал он, — завяжите на конце удавку. Потом опять повернулся к французам.

— Так кто вы, значит? — нарочито бесстрастно спросил он.

— Мы с капера «Венжанс» из Дюнкерка, сэр. Я — Жак Лебон, призмастер.

Выходя в море, каперы обычно имеют на борту несколько лишних офицеров, которые поведут трофеи во французский порт, пока остальная команда продолжит плаванье. Обычно на эту роль выбирают офицеров, знающих английский язык и обычаи королевского флота, и они называются «призмастерами». Хорнблауэр повернулся и посмотрел на удавку — она выразительно раскачивалась на ноке рея — потом опять обратился к призмастеру.

— У вас нет документов, — сказал он.

При этом он скривил губы в презрительной усмешке. Несчастным, не сводившим глаз с его лица усмешка эта показалась неестественной — такой она и была. Хорнблауэр блефовал. Если б призмастер показал какую-нибудь бумагу пришлось бы менять всю линию атаки, но риск был невелик. Будь документы у Лебона в кармане, он бы уже упомянул о них, попросил бы кого-нибудь их достать. Это — первое движение француза, в чьей личности усомнились.

— Нет, — упавшим голосом подтвердил Лебон. Мало кто берет с собой документы, собираясь на абордаж.

— Тогда я вас повешу, — сказал Хорнблауэр. — Всех до единого. Одного за другим.

Он заставил себя рассмеяться, и смех получился нечеловеческий, ужасный. Каждый подумал бы, что смех этот вызван предвкушением приятного зрелища — мучительной смерти пятнадцати человек. Седовласый капитан «Амелии», не вынеся этого, вмешался в разговор.

— Сэр, — сказал он. — Что вы собираетесь делать?

— Заниматься своим делом, сэр, — сказал Хорнблауэр, подражая тем наглым офицерам, которых ему приходилось встречать по службе. — Могу я попросить и вас заниматься своим?

— Но выже не станете вешать этих бедолаг, — продолжал капитан.

— Именно это я и сделаю.

— Но не на моем корабле, сэр. Не сейчас. Без суда и следствия…

— Именно на вашем корабле, сэр, который был захвачен ими по вашему упущению. И немедленно. Пиратов, пойманных на месте преступления, вешают сразу, и вы это знаете, сэр. И я это сделаю.

Какая удача, что капитан вмешался в разговор. Его отчаяние, тон его возражений были совершенно искренни — если б Хорнблауэр посвятил его в свой план, он говорил бы иначе. Хорнблауэр обошелся с ним жестоко, но так было нужно.

—Сэр, — настаивал капитан, — я уверен, что они — каперы.

— Попрошу вас не мешать королевскому офицеру исполнять его долг. Вы двое, подойдите.

Двое матросов, на которых он указал, покорно приблизились. Возможно, им случалось видеть повешенье, как и другие жестокости жестокой службы. Но перспектива лично принять участие в казни их явно смущала. Нежелание было явственно написано на их лицах, но они дисциплинированы и послушаются одного-единственного безоружного человека, потому что он их капитан.

Хорнблауэр смотрел на французов. Он вдруг почувствовал тошнотворную тяжесть в желудке, представив, будто и впрямь выбирает жертву.

— Этого первым, — скомандовал он.

Смуглый человек с бычьей шеей, на которого он указал, вздрогнул и побледнел, потом отступил, прячась за спинами товарищей. Все заговорили разом, лихорадочно дергая связанными за спиной руками.

— Сэр! — воскликнул Лебон. — Я прошу вас… Я умоляю…

Хорнблауэр неохотно взглянул на него. Лебон заговорил, страдая от недостаточного знания языка и невозможности жестикулировать.

— Мы — каперы. Мы сражаемся за Империю, за Францию. — Он упал на колени. Из-за того, что руки его были связаны, он ткнулся лицом в полу Хорнблауэрова бушлата. — Мы сдались. Мы не оказали сопротивления. Мы никого не убили.

— Оттащите его, — сказал Хорнблауэр, отступая. Но Лебон пополз на коленях, снова тыкаясь в бушлат и моля.

— Сэр, — снова вмешался капитан-англичанин. — Не могли бы вы по крайней мере отвезти их на берег для суда? Если они пираты, это выяснится достаточно быстро.

— Я хочу видеть, как они запляшут на pee, — сказал Хорнблауэр, лихорадочно подыскивая самое впечатляющее слово.

Двое матросов, воспользовавшись разговором, приостановили исполнение приказа. Хорнблауэр посмотрел на удавку — она неясно, но зловеще вырисовывалась в тумане.

— Я и на секунду не поверил, — сказал он, — что вы те, за кого себя выдаете. Вы шайка воров, пиратов. Лидбитер, поставьте к веревке четырех матросов. Я прикажу когда тянуть.

— Сэр! — вскричал Лебон. — Уверяю вас, даю слово чести, мы с капера «Венжанс».

— Ба! — ответил Хорнблауэр. — Где же он?

— Там. — Лебон не мог показать рукой, и показал одбородком по направлению левой раковины «Амелии Пжейн». Это было не очень точно, но уже что-то давало.

— Видели вы там какое-нибудь судно до того, как спустился туман? — спросил Хорнблауэр, поворачиваясь к английскому капитану.

— Только рамсгейтский траулер, — неохотно ответил тот.

— Это наш корабль! — воскликнул Лебон. — «Венжанс». Это дюнкеркский траулер — мы замаскировали его.

Вот значит что. Дюнкеркский траулер. Предназначенный для рыбы трюм битком набит вооруженными людьми. Немного изменить оснастку, нарисовать на гроте «R», написать на корме подходящее название — судно может, не вызывая подозрений, приближаться к английскому побережью и захватывать призы.

— Так где он значит? — спросил Хорнблауэр.

— Там… ой!

Лебон осекся, поняв, как много он уже выболтал.

— Я могу довольно точно сказать, где он находится, — вмешался английский капитан. — Я видел… ой!

Он осекся в точности как Лебон, но уже от изумления, и воззрился на Хорнблауэра. Это походило на немую сцену в глупом фарсе. Пропавший наследник наконец объявился. Хорнблауэру стало противно: он представил, как скромно признается, что он никакое не кровожадное чудовище, и выслушивает восторги невольных участников спектакля. Это было банально, это претило тому, что он назвал бы хорошим вкусом. Все, что требовалось, он узнал — теперь можно и поразвлечься, насколько это не помешает ему действовать немедленно. Прежняя усмешка теперь, когда Хорнблауэр своего добился, стала вполне естественной.