Читаем без скачивания Чужая маска - Александра Маринина

И что же из такого положения вытекает? Ну конечно же, стойкая уверенность в том, что если уж не повезло с осуждением, то с реабилитацией повезет непременно. Не может же судьба кинуть подлянку два раза подряд? Не может. Судьи – дураки, прокуроры – сволочи и идиоты, менты – пьяницы и взяточники, и быть того не может, чтобы ловкий и умный адвокат не добился пересмотра дела, нового слушания и оправдания. Мало ли что я виноват, а сидеть я все равно не хочу. Вон их сколько по улицам ходит, не пойманных и не разоблаченных, нар не нюхавших. Почему они не сидят, а я должен? И я не буду.

Настя была уверена, что дело Досюкова именно из этой категории. Разумеется, правозащитник будет недоволен тем, что нанятый им частный детектив не находит того, что нужно для оправдания Досюкова, начнет фыркать, ныть, зудеть, скандалить и говорить гадости. Станет громко сомневаться в профессиональной пригодности Стасова, будет требовать, чтобы тот сделал то-то и то-то и не делал того-то и того-то, будет брызгать слюной и топать ногами. Может быть, будет соблазнять большими деньгами и намекать на фальсификацию. Но все это можно пережить. В конце концов, за те двадцать лет, что Стасов проработал в милиции, он все это имел в избытке и в весьма затейливых и разнообразных формах от собственных многочисленных начальников и различных заинтересованных лиц, так что ему не привыкать. Хорошо бы, конечно, отказаться от контракта с Поташовым, но ведь Иван… Черт его знает. Наверное, действительно Насте нужно поговорить с Заточным.

Ровно в десять утра начальник отдела полковник Гордеев собрал отбывающих «режим» сотрудников у себя в кабинете.

– Раз все равно сидеть и дурака валять, займемся делом, – оптимистично заявил Виктор Алексеевич. – Отлучаться не велено, так что будьте-ка любезны, дорогие мои, подготовить все документы, которые за вами числятся. Отчеты о командировках, о задержаниях, планы работы по каждому делу – чтобы все было в ажуре. Особое внимание – делам. Розыскные дела ведете плохо, я в этом уверен. Я вам, дети мои, доверяю, но подозреваю, что вы моим доверием беззастенчиво пользуетесь. Поднимите руки, у кого в работе есть хоть одно оперативно-поисковое дело? Такое, как полагается, чтоб снаружи корочки с номером, а внутри бумажки правильные подшиты. Ладно, не старайтесь, мускульную силу не тратьте зря, знаю, что у половины из вас таких дел нет. Работу вы ведете, а бумажки писать вам лень или время выкроить не можете, а ну как проверка нагрянет? Кому вы там будете объяснять, что вы хорошие, но ленивые? Короче, тем, кто вчера тут сидел, я все это уже сказал, теперь ваша очередь. Садитесь за столы и занимайтесь писаниной. Через два часа, это, стало быть, в 12.30, Каменская и Коротков будут отчитываться по делу Параскевича. В 13.30 жду Лесникова и Селуянова с материалами по взрыву в банке. В 15.00 ровно Доценко, Селуянов и Коротков поведают мне душераздирающую повесть о том, как они пытаются поймать подонка, который убивает и насилует мальчиков. В 19.00 все бумажки, про которые мы тут с вами разговоры разговаривали, должны быть у меня на столе. В 21.00 принесете мне все оперативные дела, которые должны выглядеть как конфетки. Еще раз повторяю, из здания, или, чтоб вам было понятно, из расположения части, отлучаться нельзя до 10.00 завтрашнего утра. Домой спать пойдет только Каменская, приказом министра предписано женщинам на ночь не оставаться. Если кому-то позарез куда-то надо, придете ко мне, вызвоним из дома кого-нибудь на замену, только после этого поедете. Приказ есть приказ – тридцать процентов личного состава должно находиться в расположении части. Вопросы?

Сам Гордеев был бледным и уставшим. Настя знала, что с вечера пятницы он отсюда не уходил, разбил весь личный состав своего отдела на три группы, составил график дежурств, но сам бессменно сидел в своем кабинете. В нем же и спал, доставая из стенного шкафа раскладушку, подушку и одеяло. Настя понимала, что острой необходимости в этом не было, обстановка в городе была совершенно обычной, без особого напряжения, и Виктор Алексеевич вполне мог бы бдеть по очереди со своим заместителем Павлом Жереховым. Но точно так же Настя понимала, что уйти домой полковник Гордеев не может. Ну не может, и все тут. И не потому, что его кто-то не пускает. Сам не может. А вдруг, не дай бог, что случится? Вдруг, не приведи господь, кандидата в депутаты какого-нибудь грубо выставят из когорты живых? Или взорвут избирательный участок, как обещали в многочисленных пропагандистских листовках, распространяемых с целью сорвать выборы. Или еще что-нибудь…

В свой кабинет Настя вернулась вместе с Юрой Коротковым.

– О, сейчас кофейку на халяву выпью, – потирая руки, сказал довольным голосом Коротков, усаживаясь за свободный стол.

– Коротков, – рассмеялась Настя, – когда ты перестанешь быть халявщиком и превратишься в партнера? У меня есть шанс дожить до этого светлого дня?

– Надеюсь, – очень серьезно ответил Юра. – Это произойдет, когда господин Мавроди выплатит народу все, что так успешно у него одолжил.

– Понятно. Значит, мне до самой смерти тебя кофе поить. Ты хоть сахар принеси, халявщик.

– Завтра, – пообещал Коротков. – Принесу обязательно. Давай про Параскевича. Я всю прошедшую неделю совсем им не занимался, столько всего навалилось сразу.

– Ладно, не оправдывайся, вспомни, сколько раз ты меня точно так же выручал. А мы с Костей Ольшанским на этой неделе занимались любовью.

– Чего?! – вытаращил глаза оперативник. – Ты – с Костей? С чего это? Да ты с ума сошла, Аська!

– Почему? – удивилась Настя. – Нормальная версия, вполне традиционная, не хуже других.

– Фу-ты, – с облегчением выдохнул Юра. – Ты о Параскевиче. А я уж подумал…

– Слушай, твой цинизм переходит всякие разумные рамки. У тебя, как у собаки Павлова, на слово «любовь» только одна реакция. Вот смотри, сексуальный маньяк, я кладу тебе в чашку два последних куска сахару, и теперь сам думай, как мы с тобой будем жить до вечера.

– Ну, Ася, я же сказал, завтра принесу.

– Завтра в десять утра ты сменишься и пойдешь домой спать или побежишь на оперативные просторы преступников искать.

– Слушай, не бери меня за горло, – взмолился Коротков. – Ну хочешь, я прямо сейчас пойду по кабинетам с протянутой рукой и насобираю тебе полкоробки белых ядовитых кусочков?

– Хочу, – кивнула Настя. – Иди и без сахара не возвращайся.

Коротков покорно взял пустую коробку и вышел. Он знал, что Настя требует сахар не из занудства и пустой придирчивости. Иногда у нее начинала кружиться голова, и тогда очень хорошо помогал засунутый за щеку кусочек сахара. Кроме того, Настя терпеть не могла, когда какая-нибудь ерунда мешала ей сосредоточиться, а отсутствие сахара вполне могло сыграть роль такой вот ерунды, потому что кофе она пила постоянно, и если перед каждой чашкой ей придется метаться по коридорам Петровки, 38, выклянчивая у коллег и знакомых по два кусочка рафинада, то ничего толкового она не придумает. И ответственность за такое положение всецело лежала на Короткове, потому что не далее как в четверг утром он, сменяясь с суточного дежурства по городу, увидел у Насти непочатую пачку сахару и вспомнил, что жена велела ему купить сахар, а он этого, естественно, не сделал. После бессонных суток он с ног валился, мысль о магазине вызывала отвращение, и он вымолил у Каменской эту пачку под честное слово, клянясь завтра же принести другую. Ну и, конечно же, не принес.

Вернулся он из своего похода с хорошей добычей и с гордостью поставил перед Настей почти полную коробку с сахаром.

– Так что с любовью? – спросил он, усаживаясь поудобнее и принимаясь за остывший кофе.

– С любовью странно. Я просила Мишу Доценко побеседовать со Светланой Параскевич, и Миша дает, как говорят американцы, десять против одного, что у Светланы не было любовников. Она производит впечатление женщины, очень сильно любившей мужа. Знаешь, у нашего Мишани есть какие-то свои приемы. Он уверен, что Леонид Параскевич был для Светланы светом в окне, единственным мужчиной и вообще эталоном практически во всем. Исключение составляют отношения Леонида с его издателями. Светлана говорит, что сама она построила бы эти отношения по-другому, но Леню нельзя в этом упрекать, потому что мягкость и податливость, отсутствие способности к жесткому сопротивлению были неотъемлемой чертой его натуры, вроде как оборотной стороной медали, на лицевой стороне которой были душевная тонкость, глубокий лиризм, понимание женской психологии. Короче, если бы он мог строить свои отношения с издателями так, как хотелось бы Светлане, то он не был бы великим Параскевичем.

– То есть ревность со стороны любовника Светланы у нас не проходит? – уточнил Юра.

– Пока нет.

– А со стороны женщин Параскевича?

– Тут есть о чем поговорить. Некая Людмила Исиченко, особа экзальтированная и, похоже, с быстро отъезжающей в дальние края крышей, утверждает, что Леонид Параскевич был предназначен ей свыше и должен принадлежать ей безраздельно. Пыталась воздействовать на Светлану, даже ножом на нее замахивалась, в результате чего Светлана получила нервный срыв и два месяца довольно тяжелого лечения в клинике. Это все было, я узнавала. Параскевич пришел домой, обнаружил жену на полу в глубоком обмороке, вызвал «Скорую», врачи привели ее в сознание и увезли в клинику нервных болезней. Ольшанский изъял в архиве клиники карту Светланы, все подтверждается. Исиченко преследовала Леонида, прохода ему не давала, и он сказал ей, что они смогут быть вместе только через год. Иными словами, должен пройти ровно год, в течение которого они не должны ни разговаривать по телефону, ни встречаться, только так они, дескать, смогут искупить свой грех.