Читаем без скачивания С точки зрения Тролля - Эллен Датлоу

Но я знала, как варить конфеты.

Я пошла просить милостыню по деревням. Странно, что безобидная старая карга просила сахар, а не деньги? Конечно. Они считали меня безумной, потому что я просила дать мне ягод, ликера и какао, а не несколько монеток? Безусловно. Но старикам позволительны странности, а их мысли не объяснить молодежи. Я собирала то, что они все эти годы, пока я висела на стене, отбирали у меня, и у меня снова отросли волосы. Я вернулась на свою поляну в лесу, под черные стволы деревьев, и приготовилась варить карамель. Я воздвигла толстые коричневые стены из имбирного печенья, скрепленного коричным кремом и зефиром для прочности. Стекла, прозрачные, как утренний воздух, невозможно было разбить. Из трубы поднимался лакричный дым. Лестница была из арахисового козинака, ковры — из красного ириса, а ванная — из мятной карамели. А внутри была большая черная печь, вся потемневшая, в жженом сахаре, с желтым огоньком внутри. Мармелад сверкал на стенах моего дома, как драгоценные камни, а узкая дорожка из черной патоки вела с порога в сторону леса. И когда мои волосы достаточно отросли, я настелила на крышу коричную солому.

Дом, который я построила, был таким хрупким, хрупким созданием. Он был таким же изысканным, как и я сама. И все это время я думала об отце, о красном солнце и трепещущих зеленых стеблях. Я думала о нем, устанавливая разделочный стол, думала о нем, выкладывая пол имбирным печеньем. Я ненавидела и любила его, как это свойственно ведьмам, ведь веление нашего сердца невозможно понять или предугадать. Он ни разу не пришел навестить меня, пока я висела на стене. Я не понимала. Но я делала из карамели кирпичи и стелила на свою постель простыни из ириса, и говорила его призраку, что я хорошая девочка, что я всегда была хорошей девочкой, даже когда висела на стене.

Я сделала подушку из сахарной ваты. Я сделала тарелки из жженого сахара. Каждое утро я разбивала марципановое яичко молоточком из ириски. Но мне ни разу не удалось поймать воробья к своим сливам. Воробьи такие быстрые. Мне так не хватало привкуса их плоти в еде, я желала, чтобы что-то живое и соленое оживило весь этот сахар. Я жаждала чего-то живого в моем хрустальном замке, чего-то, что напомнило бы о том, как дети ломают стебли смуглыми сильными руками. Но в моих сливах не было ни капли живой плоти. Я не могла вспомнить красное солнце и длинные зеленые стебли и поэтому сидела в своем кресле-качалке из леденца, всхлипывая и шепотом разговаривая с отцом, говоря ему, что мне жаль, мне жаль, что теперь я не больше чем свинья, роющаяся в листьях.

И однажды очень-очень ясным утром лучи солнца пробрались сквозь оконное стекло, и казалось, будто виолончели играют что-то очень сладкое и печальное — этим утром я услышала, как кто-то идет по дорожке из черной патоки. Лети — мальчик и девочка. Они смеялись, а над их головами от голода кричали дрозды.

Я тоже была голодна.

Катрин М. Валенте — автор серии «Приютские истории», а также «Лабиринта», «Юм но Хон: книга снов» и нескольких поэтических сборников. Она родилась на северо-западе Тихоокеанского побережья, сейчас живет в Мейне с двумя собаками.

Катрин рассказывает: «Сказка о Гензеле и Гретель всегда была одной из моих любимых. Образ сахарного домика — завораживающий и сюрреалистичный. Я второй раз работаю с этой сказкой: в первый раз я пересказала ее с точки зрения Гретель — и теперь мне хотелось узнать, что за создание могло поселиться в этом домике. Почему она построила его именно таким? Откуда она взялась? Почему она так помешана на еде? Ответы ученых меня никогда не удовлетворяли. Умом я понимала, что каннибализм — распространенный мотив в фольклоре, и ответственность за его возникновение нередко возлагают на женщину, и что детям нравятся сладости, так что дом был отличной приманкой, но в глубине души эти ответы меня не удовлетворяли. Я хотела знать, почему этой ведьме хотелось съесть ребенка. Я решила показать завязку этой сказки и закончить историю там, где начинается первоисточник, чтобы у ведьмы, живущей в пряничном домике, появилось прошлое, жизнь и имя».

МИДОРИ СНАЙДЕР

Молли

В прошлом, когда стены дома были покрыты свежей краской дынного цвета, его можно было даже назвать красивым. Плети плюща спускались с бортиков крыши, из-под густой листвы выглядывали мраморные купидоны и улыбались идущим мимо хорошо одетым людям. Зимой по улице проходили женщины в шляпках с плюмажами из белых страусиных перьев. Их пальто были отделаны лисьим мехом, и они прятали свои нежные ручки в муфты из шелковистого меха норки. Мужчины носили котелки и пальто из габардина с вельветовыми воротниками. Летом по улице неспешно прогуливались няни в безвкусных фартуках, держа за руку малышей в матросках. Проезжали кареты, запряженные поджарыми лошадьми, а на подножках стояли слуги в белых перчатках. Розы перевешивались через решетки ворот, а маленькие собачки на длинных кожаных поводках мочились под железными оградами.

Но со временем великолепие ушло, богатство сменилось бедностью, а то, что когда-то казалось милым, стало жалким. Дождь и солнце не щадили ярких стен дома, и вскоре его краска поблекла и потрескалась. Купидоны перестали улыбаться, листья плюща облетели, а богатые мужчины и женщины переехали в дома побольше с видом на реку или лес. Теперь на улице можно было встретить лишь тощую клячу, тянущую за собой повозку с мусором. В квартирах селились по две, три, четыре и даже по пять семей сразу — так спасшиеся от шторма теснятся в разбитом где придется лагере. Женщины вывешивали выстиранное белье за окнами, затягивали разбитые стекла бумагой, в которую им заворачивали покупки в бакалее. Их мужья, утомленные работой на фабриках, возвращались домой, не преминув заглянуть в ближайшую таверну, и уставшие от домашних забот жены ругались, что те не приносят домой достаточно денег. Дети в башмаках старших братьев и сестер с криками и воплями носились по коридорам в своей слишком тесной или слишком свободной поношенной одежде.

Верхний этаж дома занимали Донгогглзы. Они жили в своей квартире так давно, что никто не мог вспомнить, когда они въехали. Они не были похожи на других жильцов дома, и их считали странными, даже надменными. Госпожа Донгогглз никогда не вывешивала белье за окно, никогда не кричала на мужа. К ней приходили прачки и уносили охапки детских платьиц и простыней, чтобы на следующий день вернуть их постиранными. Бакалейщик приносил им бутылки вина и корзинки с овощами и сырами. Приходил к ним и мальчик от мясника, сгибаясь под тяжестью завернутого в белую бумагу и перетянутого бечевкой мяса. И соседские жены, глядя на все это, только поджимали губы, будто их заставили попробовать лимон. Господин Донгогглз выходил каждое утро из дома одетым в приличный костюм и каждый вечер возвращался таким же свежим, каким был утром. Соседские мужья, глядя на это, толкали друг друга в плечо, пока у них не начинали ныть руки. Три дочки Донгогглзов, похожие друг на друга как три капли воды, носили отглаженные сарафаны, новые чулки и блестящие туфельки. У них всегда были с собой плюшевые мишки и сладости. Соседские дети, глядя на это, безудержно рыдали в те редкие дни, когда девочки спускались с верхнего этажа и гуляли по улице.