Читаем без скачивания Памятники Византийской литературы IX-XV веков - Сборник

Все это показалось мне чрезвычайно странным, и не стало мне покоя от страшных мыслей. Я спросил духа, страстно желая узнать причину, а тот решил утаить ее от меня и скрыть любой хитростью. Но так как я не отпускал его, он с трудом и неохотно признался, раскрыл свою тайну, сказав, что в девице той заключена божественная сила:

— Она сделала такое движение рукой, которое повергло меня в ужас, я не мог даже смотреть на него и бежал.

Так тот сознался, но меня все еще не покидала мысль о задуманном прежде: послал я другого духа, полагая, что он гораздо сильнее первого, что по могуществу нет ему равных. Но и этот, увидев тот же знак и устрашась его, возвратился ни с чем. А я, еще сильнее поглощенный этой заботою, посылаю самого главного духа, назвавшего посланных до него глупыми и несмышлеными, не сумевшими прибегнуть ни к хитрости, ни к какому–либо иному искусству, чтобы помутить рассудок девушки; и дух вселил в меня добрую надежду на то, что девицу завоюет и скоро заставит повиноваться тому, кому я хочу; нет ничего проще этого, — говорил дух.

Тогда он ушел от меня и стал сам приступать к девушке: чего только он ни говорил ей! Чего только ни предпринимал, чтобы обольстить ее! Как только ни обманывал! Все она отвергала как нечто пустое и ничтожное. И в конце концов этого великого гордеца Юстина так унизила, обратив в бегство, что дух открыто признал необоримую силу распятого на кресте и что именно эта сила заставила духов бежать без оглядки.

Что же мне после этого оставалось делать? Ради самой правды — скажи мне, судья! В душе моей словно что–то перевернулось и заставило задуматься над тем, что это за сила у Христа, о которой так много рассказывают, которая нагоняет ужас даже на духов, спасающихся лишь бегством? Так ли уж безрассудно поверить в эти рассказы, с которыми я сам соприкоснулся? И вот стал я искать ответ на этот вопрос и нашел его, и когда я постучался, то мне отворили [148], и сердце мое озарилось огнем познания, и я воистину узнал, что вот эти самые почитаемые у вас под именем бога идолы — только ложь и обман, а один истинный бог — Христос, который может спасти верующих в него.

23. Все это вызвало в комите яростный гнев, и он, не зная, что противопоставить такой силе слов, поступил так, как было проще всего и как обычно поступают люди в припадке гнева: приказал повесить святого и разрывать его на части, а Юстину бить по лицу и глазам. Она же, казалось, думала о боли, причиняемой ей палачами, меньше, чем о прославлении бога, ибо пока ее били, все громче восклицала: «Слава тебе, боже, за то, что возлюбил меня, недостойную, и сподобил меня пострадать за имя твое!»

Страдая, она обрела такие силы, что не проявила никакого малодушия или слабости, присущей женской природе. Палачи же, выбившись из сил, прекратили избиение. А святой Киприан, на глазах у Юстины разрываемый на части, явил такую твердость и величие духа, произносил такие мужественные и благостные слова, что расположил к себе стоявших вокруг людей, внимавших ему, и поднял их от глубин неверия. Ибо Киприан сказал комиту, бросив на него смелый взгляд, полный благородства, свойственного душе его:

— Почто так безумствуешь? Воистину, ты не удостоишься царствия небесного, за которое я избран все претерпеть, в чем убеждаются сами очи твои, хотя они и не видят. Ты не уразумеешь! Не увидишь! Не будет тебе света истинного, и ты, покинув мрак, в него же вернешься!

24. Тогда комит подвергает Киприана за каждое его слово еще более жестокому наказанию:

— Если я помогаю тебе достичь царства небесного, — сказал он, — то я усилю тебе мучение, и ты, конечно, будешь благодарен мне за такое благодеяние и милости, полученные тобою от меня.

Сказав так и приказав еще немного помучить Киприана, комит затем прекратил наказание, но не из человеколюбия, а по незнанию, что еще сделать, ибо он отчаялся увидеть в поведении святых какую–либо перемену. Поэтому комит приказывает отвести Киприана в тюрьму, а Юстину в монастырь, названный именем жены святого Терентия [149]; по прошествии нескольких дней Деций снова повелевает им явиться для повторного расследования их вины и говорит с притворной кротостью:

— Оставьте свое желание следовать за умершим человеком, не верьте в того, кто пожелал умереть ради вашей жизни; ведь не может быть жизнедателем тот, кто не смог помочь самому себе и спасти собственную свою душу.

25. Святые сочли это увещание бесполезным и бессмысленным, скорее даже нечестивым и зловредным и так ответили комиту:

— Как же ты, столь умный и проницательный человек, не знаешь, что бессмертное неотделимо от смертного? Разве тебе непонятно сокровенное учение того, кто на третий день смертию смерть попрал? Нет, ты, в самом деле, слаб умом и не можешь внять великому, благостному учению, и потому ты, хотя и смотришь, но не увидишь, и, будучи неразумным, не уразумеешь.

На это комит, не дожидаясь окончания их речи, тотчас воспламенился гневом, и его притворная кротость быстро исчезла; готовил он мученикам самую ужасную кару, приказав принести для них сильно раскаленную сковороду.

26. И вот первым смело вскочил на нее святой Киприан, а вслед за ним подвели Юстину. Увидев, что ею овладела робость, столь заметная по тому, как медленно и нерешительно Юстина приближалась, мученик ободрил ее словами и напомнил о прежних ее удивительных подвигах, о том, как она прогнала злых духов; этим он уничтожил в ней сомнение.

Такими словами Киприан ободрил Юстину. Потом они, вновь оградив себя словно оружием начертанием священного для них креста, встали на раскаленное железо, словно на росу, медленно покрывавшую его. Тогда судья, в крайнем изумлении, подумал, что это произошло не без волшебства, что здесь дело нечисто. К тому же некий Афанасий, один из сидевших рядом с комитом, приятель, разделявший его безумные мысли, воскликнул:

— Я сейчас докажу бессилие вашего Христа! —Сказал и тотчас довольно смело бросился на раскаленную, словно огонь, сковороду, призывая Зевса и Асклепия: Зевса как властителя воздушного и земного огня, Асклепия как признанного подателя здоровья. Но едва Афанасий коснулся огня, как тотчас, безумный, расстался с жизнью, по достоинству оценив помощь призванных им на подмогу защитников.

27. А святые долго и упорно стояли на сковороде, оставаясь невредимыми; огонь скорее озарял их, нежели обжигал. Ибо хотя пламя приближалось к ним, но оно теряло свою силу, словно благоговея перед общим владыкой и создателем, за которого Киприан и Юстина предпочли вынести такие страдания. И вот судья, увидев это удивительное, необыкновенное чудо, — то, что огонь, словно некое разумное существо, различает друга и недруга — святых оставляет невредимыми, щадит их, а Афанасия быстро предал смерти, — едва сам не задохнулся от дыма.

— Жаль мне друга, очень жаль, — сказал комит. — Я так горюю о нем. — И кликнув кого–то из своих родных, по имени Терентий, отозвал его в сторону спросить, что еще. предпринять против святых. Терентий ему ответил:

— Ни тебе, ни судьям я не советую столь безрассудно противиться истине; сила Христа явно необорима; позже ты увидишь, что будет лучше, если этих святых ты отправишь к царю и подробно ему все расскажешь, что ты проделал с ними, как применял все виды пыток и, наказывая их, своей жестокостью превзошел самих диких зверей; а на мучеников не подействовало ни одно из этих орудий пытки, они до сих пор остаются невредимы.

28. Выслушав Терентия, комит тотчас же посылает в Никомедию тогдашнему царю (это был Клавдий [150]) письмо следующего содержания:

29. «Комит Евтолмий приветствует великого кесаря Клавдия, владыку моря и земли. Взирая на тех, кто под твоею эгидою наслаждается величайшим спокойствием и благосклонностью великих богов, которою они хранят тебя, о, великий царь, я знаю, что все это — достойное вознаграждение за присущее тебе к богам почтение. Когда же некоторые из тех, кого называют галилеянами, возбуждая против себя негодование, предпочитают поклоняться Христу, которого сыны иудейские распяли на кресте как злодея, то по этой причине мы тоже считаем своей главной обязанностью всеми способами изгонять их из городов как бунтарей и разносчиков чумы, если они не меняют своих убеждений после судебного разбирательства. А тех, кто когда–либо, пусть даже поздно, раскается, поддавшись добрым наставлениям, мы, уповая на благосклонность великих богов, не преминем принять к себе и воздать соответствующее благодарение. Но тех, о ком я узнал, что они неизлечимы, мы безжалостно избиваем, распинаем на кресте, вырываем у них ногти, подвергаем всевозможным видам наказания, согласно установленным законам. Ведь иначе невозможно преодолеть их безумие и свойственный им противоборствующий дух; а чтобы ты не подумал напрасно, что слова мои выдуманы, посылаю теперь в твое распоряжение Киприана, перенесшего тяжелое наказание; это тот самый Киприан, который не по какой–либо необходимости, а по доброй своей воле отказался почитать спасительных богов и всецело предался вере в распятого на кресте; человек этот дурного нрава, но способен убеждать словами и прекрасно умеет защитить себя. Если б я обошелся с ним мягко, то счел бы себя совершеннейшим глупцом; если б обошелся жестоко и подверг пыткам, то понял бы, что имею дело не с мужем, а скорее со статуей или с каким–либо другим неодушевленным предметом; если б я приказал запереть его под стражу, он приписал бы такой приказ моей слабости, а не человеколюбию; и не настолько он глуп, чтоб пожелать оставить в покое все, относящееся к богам и к почитанию их, но, оказавшись под замком и стражею, смеялся бы над нашей снисходительностью и непрестанно заражал бы всех своей болезнью.